Выстрел, неожиданно прозвучавший из зарослей, заставил его ничком броситься на землю. И хотя пуля зарылась в склоне холма, не долетев до человека пары футов, излишне рисковать не следовало.
Настороженно наблюдая за окрестными зарослями, мужчина вполголоса костерил себя за невнимательность и неточный счет, не оставляя, впрочем, попыток вычислить местонахождение последнего бандита. Тот не заставил себя долго ждать. Через пару минут кусты, раскинувшиеся на противоположном краю поляны, в значительном отдалении от холма, раздвинулись и выпустили из своих объятий последнего бандита. Видимо, посчитав, что находится вне досягаемости выстрела из маузера, он припустил по открытой местности во всю прыть.
Белый стрелок, прикинув разделяющее его с беглецом расстояние, поправил прицельную планку винтовки.
– Не переживай, Варенька… – бормотал мужчина, наведя ствол маузера в спину противника, пока тот сломя голову несся по высокой траве. – Мы с тобой на и восемьсот ярдов стреляли, а тут–то… всего–то дай Бог, разве что пятьсот наберётся…
Пуля ударила противника точно между лопаток и швырнула мертвое тело на землю, словно сломанную куклу.
Стрелок встал во весь рост и внимательно осмотрелся по сторонам. Пес, лежащий возле ног человека, прекратил ворчать, и это означало лишь одно – угроза миновала.
— А тяжелая артиллерия нынче и не понадобилась, — усмехнулся мужчина, подобрав с земли и упаковывая в чехол свою гордость – африканский штуцер работы британской фирмы Holland & Holland. Эту винтовку, сделанную на заказ, подарил ему три года тому назад сам Сесил Родс. В те далекие времена они считали друг друга единомышленниками. А нынче бывший единомышленник считает его мертвецом, и этот факт хозяина штуцера только радует.
– Пойдем домой, Бирюш, – мужчина добродушно потрепал собаку по холке и, не оглядываясь двинулся вперед. – Время обеденное, так что пора бы и нам мясцом оскоромиться и пивком причаститься. Хотя пиво здешнее – мальва и мерзость, да выбирать нам с тобой не из чего. Слышь, Бирюш, а я вот все думаю – представь, как удивились бы англичане, если б пришли сюда и спросили местных, как мол, деревенька–то называется? А те бы в ответ – Колывановка! Жаль только, что не будет того никогда… По крайней мере, здесь… Ладно. Чего пустым мечтаниям предаваться – идти надо, а как в деревеньку придём, старосту пнуть, чтоб он людишек сюда отправил, барахлишко собрать…
Человек забросив за плечо маузер, на прикладе которого над клеймом в виде оскаленной кошачьей морды было выжжено имя «Варенька», взял в руки чехол со штуцером и, сопровождаемый псом, стал неторопливо спускаться по склону холма.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Свежий мартовский ветер, родившийся где–то в неспокойных синих просторах Черного моря, достиг берега незадолго до полудня. Промчавшись по городским закоулкам, будто уличный сорванец, посланец Борея нашел их слишком тесными и вернулся в гавань — здесь, в почти правильном полукруге деревянных и каменных пирсов, можно разгуляться в полную силу.
Вволю наигравшись с расставленными вдоль пирсов кораблями, он набрался храбрости и вновь вернулся в город. Лихо взлетев на холм, увенчанный памятником Дюку Ришелье, ветер наткнулся на одинокого прохожего и даже слега испугался неожиданности этого столкновения. Ударившись о жесткое сукно форменного флотского пальто, озорник признал в незнакомце бывалого моряка, привыкшего встречать гораздо более серьёзные вихри лицом к лицу.
Раздумывая о чем–то доступном только ему, мужчина, поправил прядь светло–русых волос, выбившихся из–под офицерской фуражки, подставил порывам чуть удлинённое лицо с круглым, с ямочкой, подбородком. Прищуренные, серо–стального оттенка глаза, нос с легкой горбинкой, усы над плотно сжатыми тонкими губами – такие лица нравятся дамам на подсознательном уровне, заставляя их совершать порой необъяснимые, явно легкомысленные, поступки.
Вглядываясь в суету волн, мельтешащих в полукруге бухты, мужчина слегка улыбнулся и неожиданно стал читать стихи мягким, но сильным, чуть хрипловатым баритоном:
Как зеркало своей заповедной тоски,
Свободный Человек, любить ты будешь Море,
Своей безбрежностью хмелеть в родном просторе,
Чьи бездны, как твой дух безудержный, – горьки.
Прислушавшись к словам человека, ветер ненадолго стих, после чего, оставил прохожего в покое и умчался восвояси. По дороге он возмущался тем, что стихи посвящены не ему, а морю, и мечтал вернуться в город уже не легким утренним ветерком, а свирепым ураганом.
Надо отметить, что февраль 1899 года выдался в Одессе невероятно теплым — в отдельные дни воздух прогревался до пятнадцати градусов Цельсия. Март начался мелкими заморозками, однако к середине месяца столбик термометра утвердился возле двенадцати градусов. Лишь ветер с моря мешал горожанам наслаждаться первым устойчивым теплом.
Моряк тем временем еще раз огляделся по сторонам и стал спускаться вниз с Приморского бульвара по лестнице, величие которой подчеркивается многообразием ее названий — Портовая, Бульварная, Большая, Гигантская, Воронцовская.
На Приморской улице он огляделся. По рельсовой колее мимо него неспешно проезжали конки — красно–желтые двухэтажные вагоны, запряженные парой лошадей. Флажки по обеим сторонам конки свидетельствовали, что свободных мест в вагоне нет. Номера у маршрутов также отсутствовали — лишь вывески с наименованиями начальной и конечной остановками, а потому, чтобы воспользоваться удобствами городского публичного транспорта стоимостью в пять копеек, нужно было быть весьма сведущим в городской топографии. Человек в флотском пальто не мог похвастаться детальным знанием Одессы и потому подозвал извозчика на дрожках, пожертвовав двадцать копеек во славу комфорта и скорости передвижения.
Поездка на ландо, карете или фаэтоне обошлась бы ему вдвое дороже, и хотя двадцать копеек моряка ни в коей мере не разорили бы, его нынешние стесненные обстоятельства вынуждали его относиться к деньгам в высшей степени рачительно.
По Преображенской улице извозчик споро довез человека до Дерибасовской. Когда пересекали Соборную площадь, слева мелькнул пятиэтажный дом, похожий на корабельный форштевень — на первом этаже его располагалась известная в городе кофейня Бернгарда Либмана. Фасад дома–форштевня «украшали» будто черные потеки, великое множество скворцов, восседавших на карнизах и лепных фигурках.
Человек с некоторым сожалением кинул взгляд в сторону кофейни. Он, словно ребенок, любил сладкое, но необходимость экономить средства лишила его этого удовольствия.
Миновали перекресток Дерибасовской и Екатерининской. Слева, в огромном доме номер четырнадцать по Екатерининской улице располагался популярный ресторан Карла Брунса, славившийся дешевизной — три, четыре или пять блюд с обязательной чашкой кофе стоили там соответственно пятьдесят копеек, семьдесят пять копеек или один рубль. И хотя «У Брунса» угощали замечательным пивом и вкусными сосисками, человек проигнорировал сей храм вкусной и здоровой пищи по иной причине — ему хотелось тишины, в то время как сия ресторация место многолюдное, шумное и богемное. Проезжая мимо дорогих заведений, мужчина тихо разговаривал сам с собой:
— Есть, конечно, хочется, а как иначе, коли с утра не емши, но скромнее нужно быть Всеслав Романович, скромнее. По средствам нужно жить, а их, средствов, ой как не густо осталось. Бог весть, сколько нам еще в порту предстоит горе мыкать, так что придется нонче без Либманов, да без сдобного искушения их обойтись, — разговаривая сам с собой, мужчина улыбался и умышленно коверкая свою речь на простонародный манер, — теперича нам только недорогая какая ресторация по карману. Впрочем, как и вчера, и, вернее всего, как и завтра… Здесь не Питер, до которого две тыщи верст и тридцать рублей с полтиной, ежели первым классом желаете, тут Одесса–мама. На горести наши всем с марса наплевать, и сколь ты, батенька, Бодлера не цитируй, ни подаст никто. Да ты и сам не возьмешь, однако…
В итоге, человек попросил высадить его на перекрестке Дерибасовской и Ришельевской, расплатился с извозчиком и вошел в полуподвальное помещение ресторана «Баварiя».
За входными дверями размещался просторный холл, стены которого были обиты тканью с незатейливым, но приятным взгляду рисунком. Вдоль стен холла на чисто вымытом деревянном полу стояли несколько кресел с витыми ножками. Напротив входа приветливо светилось окно гардеробной, рядом с ростовым зеркалом в массивной деревянной раме.
Служитель гардеробной, до сего момента читавший газету, вальяжно развалившись при этом на стуле возле окна, увидев вошедшего, встал и вежливо, но без излишнего подобострастия поприветствовал посетителя. Приняв от мужчины пальто и фуражку, аккуратно разместил их по соседству с плащами и шинелями предыдущих гостей.
