Сжать пальцы в кулак, вгоняя ногти в плоть. Зависть! Глодала сердце зависть, чужому счастью, чужому горю, чужой любви. Но не из-за того стоял на дороге. И отрадой было сердцу удивление Хэлдара, изумленный его взгляд.
Куда делся угловатый, нескладный, неуверенный в собственных силах подросток? Куда делась слабость? Нет, в расправившем крылья птенце не узнать заклеванной птахи. Куда делась хрупкая болезненная утонченность? Ушло, минуло, словно водой унесло. Не узнать Рейнара.
Сколько было бессонных ночей и бесед? Скольких врачевателей видели за это время стены дома? А ведь и сам потерял тому счет. Только расправились плечи юноши, перестала гнуться к земле голова. От неровной походки осталась легкая хромота, чуть заметная, не бросающаяся в глаза. Из затравленного зверька вырос роскошный хищник.
Темные волосы сдержанно мерцают, словно шелк, бледна кожа, но в этом контрасте свой, особый шарм. И как глубокие, безбрежные очи мальчишки сияют булыжники изумрудов диадемы, с плеч струится темно-зеленый, почти черный шелк, а исковерканные пальцы спрятаны под золотые наперстья.
Дрогнули губы юноши, дрогнули и огромные черные зрачки, шагнул вперед, закинул руки на плечи Хэлдара и тянулись губы к губам. Каждый вздох, словно стон, словно последний в этой жизни глоток воздуха.
Сколько раз просил, сколько убеждал, повторял, умолял!? И что ему остается, кроме как смириться с поражением в своих расчетах, в ошибке, которая досадна, но вряд ли фатальна. Да, хотел держать Хэлдара на расстоянии. Да… Но теперь все что осталось — выйти из покоев, оставив двоих наедине. И дураку было ясно, что вдали друг от друга, еще как-то сдерживали себя, свой порыв, а довелось свидеться — ничто не удержит. Ни опасения, ни раздумья, ни четкие, словно строй математических формул, доказательства.
Плевать хотел Рэй на все договоренности и доводы рассудка. Сердце — не камень! Хорошо жить сердцем, не сдерживая его биения, не превращая самому себя в холодную мраморную статую!
Билось сердце, словно хотело выпрыгнуть.
Ни Император, ни Локита не знали, что жив мальчишка. Сколько стоило труда утаить, завязать языки всем, кто мог проболтаться. Как дракон над сокровищами трясся над парнем, пылинки сдувал. Сожалел, тихо плакал, когда никто не видел слез, молился, чтоб не пришлось, нет, не пришлось юноше даже тенью проскользнуть по ступеням черного трона. Но готовил, к этой тяжкой стезе готовил. Учил, помогая оттачивать и манеры и дар. Быть неуязвимым учил. Холодным, словно скала, невозмутимым.
Только эта любовь! Когда разум говорит одно, а чувства не слушают разума! Что можно сказать юнцу, который едва переступил порог двадцатилетия, что б затушить это пламя? Обещал, клялся Рейнар, что прогонит прочь Хэлдара. Не прогнал. И не сможет. Чтоб не твердил разум, каковы б не были намерения, увидит синие эти глаза и забудет обо всем!
Только скрипнуть зубами, сжать пальцы в кулаки. Разнести б в пыль, в щепы!!!! А что — безразлично, хоть мраморные стены, хоть фарфоровые вазы, хоть собственные кулаки!
Ох, как не вовремя влюбился юнец. Не вовремя, да не того полюбил! Только разве сердцу прикажешь? И ни в чем не каялся мальчишка! Одним можно было удержать в стенах дома, тем и держал, напоминая, что любовью своей превратит Рэй Хэлдара в мишень для Властителей! Помнил об этом Рейнар. Хорошо помнил, и все же забыл…..
Стиснуть бы голову руками, сжать, чтоб не мучили мысли, не грызли мозг голодными крысами!
Усталость… разве думал когда-нибудь, что будет метаться ночами, не в силах уснуть, что эрмийскими страшными снадобьями будет убивать и тревогу свою, и страх, и боль? Разве мог раньше помыслить, что усталость бывает такой — изматывающей, не позволяющей забыться сном? Ведь не тело уставала. Душа….
Содрать бы маску с лица, все свое высокомерие забыть. Всю спесь. Если б только мог смотреть на мир как раньше — в ярких красках открывая гармонию, растворяясь в ночи и в солнечном свете. Сливаться с ветром, бьющим в лицо…. Да только разве взлететь птице с перебитыми крыльями?
И все чаще в моменты то ли краткого сна, то ли грез, настигших средь белого дня, чудилось, мнилось и звало, тихим голосом издалека звало….
Словно как в юности однажды распахнулся мир, приоткрыв дверь туда, куда хода нет.
Все чаще мнились чудные башни, хрусталем, бриллиантовым блеском, сиявшие издалека…. Все чаще вспоминалось озеро, налитое прозрачным стеклом под берега. И шелест серебристо — зеленой листвы под порывами невидимого ветра, и нежный бело — розовый цвет, соседствующий на ветках с налившимися спелыми плодами.
Мир, который звал всегда, о котором теперь только грезить…
Звали мечты об Аюми, о непостижимых. Как хотелось сбежать! В зазеркальный тот мир, в место, которого ни на одной карте нет. Напиться шальным воздухом места, куда ни одному из Властителей хода нет. Нет и быть не может! Да только и ему самому — тоже.
Слишком долго воевал с драконами. Сам стал драконом. Стоит лишь коснуться взглядом глади зеркала, как хочется отвести глаза. Юное лицо у его отражения, юное тело. А вот глаза страшные. То ли хмельные, то ли угарные, безумные глаза бездушного черствого существа. Нет, у его зеркального двойника души, вместо огня — зола. И в глазах — то же самое! Пепел!
Оттого ли не смеют смотреть прямо в его глаза контрабандисты Иллнуанари? Да и на Эрмэ многие из высокорожденных отводят взгляд. И многие уже верны как псы. Чуют силу! Чуют! Если выпустит Хозяин поводья из рук, не понять, кто займет трон — то ли старая хозяйка, то ли новый владелец Иллнуанари.
И пусть не нужен трон, нагнулся б, взял бы поводья! Ох, вертел бы как хотел Империей! Ох, подставил бы!
Да хоть для того, что б насолить Локите.
Но она уже не смотрела удивленно, уже прогибалась. Знала, подлая, больше чем ее дорожит Император его словами. И не раз, ох, не раз подносили в чаше Да-Дегану то черное зелье оноа, то яд. Но хранила Судьба. Видно, до сих пор, и таким был мил!
Если б и дальше так же хранила! Ведь если не убережет Судьба, то Рейнару занять его место, продолжить игру. Жаль было мальчишку, чистый свет изумрудных глаз, яркое пламя чувства. Не хотелось, ох не хотелось, что б через год — другой, как и сам отпрянул взглядом Рэй от зеркала, увидев дракона….
Потянуло в сад, хотелось воздуха, свежести, может быть, ветер с моря унес бы сомнения и тревоги.
А в саду тишина. Тихо стрекочут цикады, доносится издали сонное кваканье, да ветер гладит строптивые кроны. А в саду розы…. Цветет жасмин, и напоен мир благоуханием…
Ноги несли в беседку, нежной лилией застывшую посреди пруда, по тонкой ленте вьющейся бумажным свитком, дорожки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
