Там, где во все предыдущие ночи он видел черное небо в звездах, он увидел беспорядочное скольжение и кувыркание мутно-багровых пятен.
— Странно, — сказал он. — Первый раз вижу.
— И так по всему небу, — отозвалась в темноте Жанна. — Страшно смотреть.
— Зарницы? — предположил Клинцов. — Над пустыней пыльная мгла, а выше — беззвучные вспышки молний? Может ли такое быть? Не припоминаю, — он замолчал, прислушиваясь, не веря собственному предположению.
— Да, никакого грома, — сказала Жанна. — Вся эта чертовщина — в полной тишине… Жутко.
— Какое-нибудь редкое явление… Надо разбудить Владимира Николаевича и американцев. — Клинцов включил свет и принялся быстро одеваться. — Надо чтоб все увидели. А то скажут потом, что нам почудилось, что это летающие тарелки. И ты одевайся, — сказал он Жанне и задержал взгляд на ее лице.
— Ты что, Жанна? — поразился он произошедшей в ней перемене: Жанна стояла, прижавшись спиной к стене, ее побелевшие пальцы судорожно комкали на груди халат, в глазах был ужас. — Ты что? — он шагнул к ней и взял за плечи. — Что тебя так испугало? Ведь это наверняка чепуха какая-нибудь. Может быть, вырвались где-то светящиеся газы. Или преломляется в разнотемпературных потоках атмосферы далекая заря — своеобразный световой мираж…
— Заря? — Жанна сняла его руки со своих плеч. — Заря в три часа ночи? О чем ты говоришь?!
Клинцов взглянул на свои часы: они показывали четверть четвертого.
— В пустыне все может быть, — старался успокоить Жанну Клинцов. — Потому что это — пустыня, почти другая планета. Здесь все может быть, всякие чудеса.
— А мне страшно, — сказала Жанна. — Мне очень страшно. Я подумала об атомной войне.
— Фу! — попытался засмеяться Клинцов. — Какие глупости, Жанна! Какая война?! Бог с тобой! Придет же такое в голову! Одевайся. А я пойду будить народ.
В тамбуре Клинцов надел сапоги, по привычке снял с вбитого в стену гвоздя электрический фонарик и вышел за порог, подумав о том, что сейчас он посмотрит вверх и не увидит ничего необыкновенного — будет привычное бархатно-черное небо, усыпанное, как всегда, мириадами звезд. Тем сильнее его поразила действительная картина: от горизонта до горизонта низкое небо кишело грязно-желтыми и багровыми пятнами. Они пульсировали, слипались, пожирали друг друга, дробились и рвались на клочья, увлекались потоками и вихрями, зловеще-беззвучные, словно порождение кошмарного сна. Они не освещали землю. На земле не было ни бликов, ни теней. Домик американцев, который стоял в десяти-пятнадцати метрах от домика Клинцова, был совершенно неразличим в темноте. И только вершина холма с отвалами земли у раскопов, казалось, выела из грязного месива неба заметный кусок, и теперь на том месте зияла чернотой зубчатая пирамида. Противоположная холму восточная часть горизонта светилась узкой желтой полоской, словно остывающий шов электросварки. Воздух был неподвижен и горяч. В нем угадывался, или это только казалось Клинцову, запах каких-то медикаментов, смешанный аптечный дух.
Клинцов включил фонарик. Конус света мгновенно выхватил из темноты домик американцев, точнее, дощатую стену и дверь. От домика шарахнулась какая-то тень: шакалы еженощно бродили вокруг лагеря экспедиции в поисках случайной поживы.
Выключив фонарик, Клинцов еще какое-то время смотрел на небо. Оно все так же клубилось и мерцало, не предвещая никаких перемен. И Клинцов подумал, что он является свидетелем если не космического, то глобального явления — таким грандиозным и впечатляющим ему виделось оно. Страха он не испытывал, но все в нем как-то насторожилось в предчувствии надвигающейся беды, насторожилось и замерло в ожидании ответа на один-единственный вопрос: что это? Мысль Жанны об атомной войне уже не казалась ему нелепой…
Клинцов обошел свой домик и постучался в дверь с противоположной стороны. Сборный деревянный домик был разделен стенкой на две равные половины, одну из которых занимали Клинцов и Жанна, другую же — Владимир Николаевич Глебов и студенты Коля и Толя. На стук, как Клинцов и ожидал, отозвался Владимир Николаевич. Он включил в тамбуре свет и открыл дверь, не спросив, кто стучится. Борода и усы его были смяты, седые буйные волосы всклокочены. Он посмотрел на Клинцова сонными глазами, широко зевнул, тряся головой, сказал:
— Добро пожаловать, Степан Степанович, черт вас принес в такую рань! Я как раз сон видел потрясающий, всемирную катастрофу… А что это от вас лекарством каким-то разит? Вы что принимали? Вы заболели? Или ваша молодая и красивая жена?
— Все не то, — остановил Глебова Клинцов.. — Я разбудил вас, чтобы вы посмотрели на небо.
— Это зачем еще, на небо? — искренне удивился Владимир Николаевич. — Какая такая в этом срочная необходимость? Да и что я могу там увидеть? Разве что, конечно, какой-нибудь знак господень…
— Именно, знак.
— Ах, Степан Степанович, — вздохнул Глебов, не собираясь выходить из тамбура. — Охота же вам меня морочить… Говорите скорее, что вам надо, и удаляйтесь, батенька, удаляйтесь к своей молодой и красивой жене, а нам дайте еще поспать в нашем диком холостяцком одиночестве. Так что, Степан Степанович? И чем это, черт возьми, от вас пахнет? Что случилось?
Клинцов взял Глебова за руку и вытащил из тамбура. Глебов увидел странное небо.
— Что это? — спросил он шепотом. — Это что? — А что вы видите, Владимир Николаевич?
— То есть как — что?! — То же, что и вы, надеюсь.
— Но что именно? Все-таки скажите. Я хочу убедиться, что все это не чудится.
— Ага, значит, вы приняли какое-то успокаивающее средство, испугавшись, что у Вас галлюцинации. А это не галлюцинация, это реальность: на небе происходит какая-то непонятная катавасия… Но что? — Глебов схватил Клинцова за руку. — Что это, дорогой Степан Степанович?
— Не знаю, — ответил Клинцов. — Разбудите Колю и Толю. А я пойду к американцам.
Американскую группу экспедиции возглавлял Майкл Селлвуд, мистер Селлвуд или просто Майкл, как по преимуществу обращался к нему Клинцов, потому что дважды бывал с ним в совместных советско-американских экспедициях, несколько раз встречался на международных конференциях археологов, поддерживал с ним регулярную переписку, поскольку его и Майкла объединяло не только многолетнее знакомство, но и общий научный интерес, и вот теперь, благодаря всему этому, оказался с ним здесь, в этой пустыне, у Золотого холма. Селлвуд был на добрый десяток лет старше Клинцова. Ровесницей Селлвуда была и его жена Дениза, которая никогда не расставалась с ним и осталась верной этому правилу и теперь. Майкл и Дениза, как и Клинцов с Жанной, занимали половину домика. Дверь Селлвудов смотрела на дверь Клинцовых.
Светя себе под ноги фонариком, Клинцов подошел к двери Селлвудов и негромко постучал. И хотя Селлвуд отозвался не сразу, повторно стучать не стал, помня, что у Селлвуда феноменальный слух — он уверял, например, что слышит, как сквозь почву прорастает трава. Скрипнула дверь в тамбур, щелкнул выключатель.
— Это я, Майкл, — не дожидаясь вопроса Селлвуда, сказал вполголоса Клинцов. — Мне нужно тебе кое-что показать. Выйди, пожалуйста.
— Да, да, я догадался по деликатному стуку, что это ты, Степан, — отозвался за дверью Селлвуд. — Сейчас. Только натяну сапоги.
Селлвуд вышел и, протянув Клинцову руку, спросил, посмеиваясь:
— Это ты, Степан, устроил в небе этот грандиозный фейерверк? Признайся, что ты.
— Разумеется, я, — подстраиваясь под тон Селлвуда, ответил Клинцов. — Но как ты догадался, Майкл?
— Не я, а Дениза. Когда ты постучал, она взглянула в окно и сказала: «Степан, кажется, пробился уже сквозь холм до газоносных пластов и устроил фейерверк». Красиво, — сказал Селлвуд, озирая небо. — И жутко. Давно это началось? — спросил он.
— Не знаю. Жанна разбудила меня в три часа.
— И что ты об этом думаешь? Я вижу такое впервые.
— Я тоже.
— Надо разбудить Холланда, — предложил Селлвуд. — Все-таки он химик, а все это, вероятно, имеет какое-то отношение к химии. Сера, фосфор, нефть?.. Но чтоб устроить такой пожар, надо поджечь целое море. Чем пахнет? — спросил Селлвуд, потянув воздух носом. — По-моему, какой-то лекарственной дрянью. Ты не находишь?
— Пожалуй, — согласился Клинцов.
— А если вся эта штука накроет нас, покатится по земле? Хорошо, если это только дым, в котором нет ядовитых веществ. Правда, у нас есть противогазы, но сколько? Три или четыре?
— Четыре, — ответил Клинцов.
— Надо, чтобы Холланд немедленно сделал анализ воздуха.
Селлвуд и Клинцов разбудили остальных американцев: Холланда, Сенфорда и Шмидта. Джеймс Холланд был химиком в том объеме, в каком химия имеет приложение к археологии. Меттью Сенфорд — архитектором, Вальтер Шмидт — техником и радистом. Все трое, как и Глебов со студентами, занимали вторую половину домика.
