не страдал, радуется он.
– Прошу прощения, но глыбу придётся удалить, – красный крестик в календаре прошептал через несколько недель и сделал пометку на костях первого врача.
Рекомендуется удаление.
Разводы на потолке уже не видно.
Шипованное воспоминание
Мне не видно лица механика, хотя, казалось бы, стоит только немного приподнять взгляд, оторвать его от липкой синей формы, по которой медленно ползут облака. Но я не в том состоянии – руки и ноги крепко связаны и даже моя голова, и та зафиксирована.
Кажется, на его рабочей одежде формируется дождь – слова барабанят по мне и только часть его речи мне понятна.
– Нужно сменить первое детское воспоминание, уже настало лето и ни к чему жить с такими шипами, – молнии сверкают около его карманов и поджигают что-то в моих ассоциациях.
Перемотка невозможна и жизнь, вывернутая из кассеты, перестала меня интересовать.
– Иначе оно совсем сточится, когда настанет следующий сезон…, – может, он говорит, что-то важное?
Я вспомнил, солдатики плавятся в сказках, за домом и в моей голове, в телевизоре – мне жалко их и одновременно хочется самому поджечь.
– Можно ослабить, – говорит мне добрый механик.
Дождь смыл с его формы вообще всё, и я смотрю на белое пространство.
Пластилиновые брызги
Я заметил за ним эту особенность случайно. Но если долго всматриваться в человека, который пытается тебе помочь, обнаружишь в нём что-то особенное.
Он оставлял отметины – коснувшись меня или любого предмета в комнате, тонкий пластилиновый след, невидимый для всех, кроме меня, бросался в глаза.
Поры кожи, эти микроскопические торнадо, выбрасывали злобу, презрение в виде густых красок – отвратительное зрелище, которое поначалу только отпугивало и вызывало тошноту. Внешность и манеры не обманут меня.
– Отлично, я проведаю вас чуть позже, – говорит он и касается моего запястья.
Дверь закрылась, и я судорожно отдираю от себя пластилин, скатываю его в шарик и прячу за тумбочку. Я больше не могу этого терпеть – его следов тут не будет.
Осторожно, прохожу по его следу, двигаясь от древнейших времён к настоящему, и собираю краски.
Его любезность не даст усыпить моё внимание – каждое касание, даже секундное, не скроется от меня.
В углу комнаты сформировалась планета – с жёлтыми реками, печальными зелёными океанами, в центре которой часовой механизм отсчитывал секунды до взрыва.
Спрятался за тонкое, но непробиваемое для пластилина, одеяло. Я знаю, что когда он войдёт – его же собственные цвета обрушатся на него тысячью пластилиновых брызг-осколков.
Тогда я обрету свободу.
Мятная эволюция
Мой язык – сумоист, пытающийся победить жука.
Много лет он пытается выдавить его изо рта, но силы неравны, и мерзкие ножки щекочут и ранят меня, не давая покоя.
Круг пора разомкнуть – язык уходит на заслуженную пенсию, не совершив ни одной победы.
Зубная артиллерия обрушивается на хитиновую броню и сминает её.
Кусочки корпуса, внутренностей жука, моих надежд и слюна перемешивается во рту – мятный вкус наполняет прошлое, и я понимаю, что могу создать что-то. Только поменяй немного расположение – иной вид, новая запись в классификацию – готовое бессмертие для узкого круга энтомологов.
На большее я не рассчитываю.
Но, кроме вечности, меня интересует создание своего хитинового клона – моих слабостей у него не будет, жук с человеческими глазами, но без страха и сомнений, расправит крылья.
Продолжение подсчёта
Автобус врезается в многотысячную толпу.
Кровь и знания брызгами разлетаются во все стороны – пирамиды прокололи колёса, но этим движение не остановить. Только в салоне немного потряхивает.
В окно видно человеческие страдания – мои глаза капли на нём. Вот взгляд соединяется с другим, капля-глаз увеличивается и катится вниз – с каждым таким объединением видения становятся ближе ко мне.
Дельфины выныривают из красных вод и в то мгновение, пока я их вижу, занимаются подсчётом какой-то бухгалтерской задолженности. В их лязгающих вскриках я слышу первобытный рок и своё имя, рефреном звучащее в нём.
Плюсы и минусы – внутривенно.
– В карточке значится, что он жил, – заявит мне главный счетовод подводного мира.
Точнее и не скажешь.
Но кажется, что скорее плюс.
Часовые стрелки улыбаются и режут
С крыши сбросили молодость – она разбилась о глянцевую поверхность страницы-тротуара.
– Как вы здесь оказались? – соседняя симфония спросила меня.
Зажатый в светящиеся рамки обложки – чувствую через бороздки, по которым двигается игла, срывая с меня года и кожу.
Голос звучит.
– Передай привет несуществующей птице, – мальчик с фиолетовым треугольником на лице уходит и его не остановить.
Границы фигур, окружавших меня до этого, исчезли и остались только цвета.
Жёлтый впитывается в меня – вместе с вопросом.
Что произойдёт, когда исчезнет цвет?
Что произойдёт, когда исчезнет цвет?
Что произойдёт, когда исчезнет цвет?
Что произойдёт, когда исчезнет цвет?
