— Теперь все не так, как должно быть, — говорит фермер корреспонденту.
То же самое утверждает моя сестра, синоптик.
— Остается только надеяться, что скоро все вернется на круги своя, — заключает фермер.
Ливнестоки на улице не справлялись, и несколько кладовых в подвале затопило. Оценивая ущерб в своей кладовке, я наткнулась на искусственную елку и коробку с елочными украшениями из дома двоюродной бабушки и забрала находку к себе на третий этаж.
Ливни по всей стране сменились сильными заморозками с сопутствующей гололедицей, и на этой неделе поступили две роженицы с загипсованной рукой. Неизменным оставался только сильный ветер. И темнота. На работу идешь в темноте и приходишь с работы домой в темноте.
Когда я возвращаюсь, новоиспеченный отец стоит в коридоре у кофейного автомата. Он делает мне знак, что хочет поговорить. Они с женой оба инженеры-электрики. Одна моя коллега рассказала об увеличении числа супружеских пар, в которых муж и жена имеют одинаковую профессию: два ветеринара, два спортивных комментатора, два священника, два полицейских, два тренера, два поэта. Выбирая напиток, инженер поясняет, что малыш должен был родиться двенадцатого декабря, двенадцатого числа двенадцатого месяца, в день рождения дедушки своего отца, но задержался более чем на неделю.
Он пьет кофе и смотрит в пол, его явно что-то тревожит. Допив, заводит разговор о времени рождения, хочет знать, как именно его определяют.
— Отсчитывают от появления ребенка на свет.
— А не от того момента, когда обрезают пуповину? Или, может быть, от первого плача?
— Нет, — отвечаю я, подумав о том, что плачут не все дети.
— Понимаю. Но мне бы хотелось, чтобы в метрике написали, что он родился в двенадцать минут первого вместо девяти минут первого, то есть в двенадцать минут после двенадцати. Разница всего три минуты.
Я внимательно разглядываю своего собеседника.
Они приехали в родильное отделение ночью, он мало спал.
— Это было бы компенсацией за двенадцатое число двенадцатого месяца, — добавляет он, сжимая картонный стаканчик.
Я задумываюсь.
Мужчина просит, чтобы ребенок был нерожденным первые три минуты своей жизни.
— Мне было бы очень приятно, — говорит он в заключение.
— Я могла бы немного подвести часы.
Он выбрасывает стаканчик в мусорный контейнер, и мы вместе направляемся в палату, где ждут мать с сыном. У входа в палату он останавливается.
— Я знаю, что Герд хотела дочку, хотя она виду не подавала. Женщины всегда хотят дочерей.
Смущаясь, он рассказывает, что они с женой прочитали статью о том, как спланировать пол будущего ребенка, но было поздно.
— Как уж получилось, — говорит он, протягивает мне руку и благодарит за помощь. — Если подумать, — добавляет этот любитель статистики, — у двадцати миллионов человек день рождения в тот же день, что и у моего сына.
Женщину моей профессии мало что в жизни может удивить. Разве что мужчина
Профессия акушерки нередко передается по наследству, и я сама принадлежу к четвертому поколению акушерок в нашей семье. Прабабушка была акушеркой на севере страны в начале двадцатого века, бабушкина сестра почти полвека проработала в родильном отделении. Мамина сестра была акушеркой в маленьком датском городке. Еще есть документы, подтверждающие, что наш предок служил акушером и принял двести детей. У Гисли Реймонда Гудрунарсона, которого в семье звали Нонни, были добрые руки; искусный кузнец, он также мастерил акушерские щипцы и другие полезные инструменты.
Дух моей двоюродной бабушки еще витал в родильном отделении, когда шестнадцать лет назад я пришла туда на работу. Старшие акушерки хорошо ее помнят, но их становится все меньше и меньше. Однако рассказы о ней до сих пор ходят даже среди тех, кто ее никогда не знал. Прославилась она и своими афоризмами, например: завести ребенка может каждый дурак. Одна из ее коллег, правда, уверяла, что бабушка выразилась не так, сказала только, что не всем можно иметь детей. Или даже, что не все готовы стать родителями. Другая коллега говорила, что формулировка была совсем иной, а именно: проблемный человек остается таковым и после рождения ребенка. А еще одна вспомнила, что речь шла о порочном человеке и что худшим из всех пороков бабушка считала жалость к самому себе.
Как мне рассказывали, она искала признаки этого порока у родителей, считая, что жалость к себе заложена в человеческой природе, но может быть видимой или скрытой.
Говорили также, что она предсказывала развитие отношений. Садилась, держа в руке заполненную наполовину чашку кофе и кусочек сахара между губами, двигала рукой, пока на кофе в чашке не появлялась рябь, и произносила:
— Родив двоих детей, они разведутся.
Иногда послания были более темными, поскольку касались такой загадочной материи, как семья.
Бабушкины коллеги говорили, что она не верила в человеческие отношения, особенно в брак. Одна из них даже пошла дальше, утверждая, будто бабушка не очень доверяла мужчинам. Буквально она заявила: я считаю, что она доверяла мужчинам только в тот период, когда они беспомощны и немы, а их рост составляет не более пятидесяти сантиметров.
Если возникали проблемы, любимой бабушкиной присказкой была следующая:
Женщину моей профессии мало что в жизни может удивить. Разве только мужчина.
Так она формулировала.
Моя двоюродная бабушка не скрывала, что ей с трудом удалось смириться с радикальными изменениями в работе акушерок, которые произошли, когда она уже была средних лет, — отцам тогда разрешили присутствовать при родах. Это особенно странно, ведь в прежние времена при родах помогали именно мужчины, и она считала акушерство вполне естественным мужским занятием. Это тем не менее не мешало ей протестовать против организационных изменений в родильном отделении. По словам ее коллег, она сетовала на связанные с ними излишние хлопоты. В бабушкино время мужчины зачастую приезжали в отделение прямо с работы: одни — из офиса, в костюме и при галстуке, протягивали верхнюю одежду акушерке, не зная, где вешают пальто и оставляют шляпы; другие — из мастерской, со следами машинного масла на руках. Поступали жалобы, что, целиком сосредоточившись на матери, она игнорирует отцов. Говорили, что ее всегда защищал один акушер-гинеколог. Однако ясных ответов на все свои вопросы по этому поводу я от ее бывших коллег так и не добилась. Позже мне намекали, что у нее с этим врачом был многолетний роман, но никаких подтверждений этому я так и не нашла. Мой собственный опыт показывает, что мужчине часто трудно смотреть на страдания и ему кажется, что в этом нет смысла.
Он гладит женщину по руке, то и дело повторяя:
— Ты хорошо держишься.
И роженица отцу своего ребенка:
— Ты хорошо держишься.
Мне же он говорит: я ничего не могу. А также: для меня это очень сложно. Либо: я больше не могу. Или: я не знал, что рождение ребенка длится семьдесят восемь часов. И добавляет: я никогда не смогу стать частью ее жизненного опыта. Жены думают: ему никогда не испытать такого страдания. Он не знает, каково это — чувствовать себя зажатым в раскаленных тисках.
Случается, мужьям становится плохо.
Жены подбадривают их, посылают за сэндвичем. И мужья появляются в дежурном кабинете с жалобами на пустой бутербродный автомат, а я объясняю им, что заправка автоматов не входит в круг наших обязанностей. Или они заказывают пиццу прямо в отделение. Бабушка очень удивилась бы, увидев коробку из-под пиццы в кровати роженицы. На одеяле. Если роды затягиваются, мужу может понадобиться забрать старших детей у бабушки по линии мамы и отвезти их к бабушке по линии папы. Либо наоборот.
Чтобы сократить время пребывания женщин в родильном отделении, сократить хождения и палатные перекусы, мы советуем женщинам приезжать, когда промежуток между схватками становится меньше пяти минут.
