— Теперь ты штабной обер-офицер, могущий неделями не посещать службы. Отдыхай, набирайся сил, а что будет спустя одиннадцать месяцев — увидим, — сказал генерал.
Так началась новая жизнь Небольсина, не заполненная ничем, кроме книг, театра, посещения друзей, балов, жизнь, которая, хотя и не очень нравилась ему, была единственно возможной для офицера, не стремившегося к несению «службы Его Величества».
Едва закончилась Туркманчайским миром русско-персидская война, как на турецкой границе возникли территориальные осложнения, часто переходившие в пограничные перестрелки и наскоки турецкой кавалерии, курдов и отрядов лазов на наши слабые, вынесенные вперед караулы и посты. Война началась внезапно нападением значительного турецкого отряда на армянские села в районе поселения Гюмри. Еще не готовые к войне русские войска по приказу Паскевича перешли границу, оттеснили турок к Кырх-Килисе и прошли по Алашкерту в район Дутаха, а основные силы русского корпуса, временно возглавленного генералом Вадбольским, подошли к Карсу, куда должен был прибыть сам Паскевич с главными резервами и осадной артиллерией.
Карс был первоклассной крепостью, совсем недавно заново перестроенный английскими военными инженерами. Бастионы, форты, вынесенные вперед, узлы сопротивления, обилие пушек, труднодоступные пути, ведшие к скалам, на которых находились форты, дальнобойная артиллерия, несколько поясов обороны и, наконец, два заполненных водою рва, окружавших крепость, делали ее почти недоступной для штурма.
11 июня к войскам прибыл Паскевич. Резервы и осадная артиллерия русских были далеко позади, поэтому штурм на военном совете был назначен на 26 июня. Командовавший турецкими войсками двухбунчужный Юсуф-паша писал главнокомандующему турецкой армией сераскиру Гаджи-Салеху в Арзрум:
«Скорее Евфрат повернет свое течение назад и небо упадет на землю, чем русские овладеют Карсом…»
Паскевич после внимательного ознакомления с защитными поясами крепости впал в беспокойство и раздумье. Да, Карс не был похож на Тавриз, который персы без боя отдали русским, не был он и Эриванью, прославившей его и сделавшей украинского помещика графом Эриванским. Здесь, под стенами грозной турецкой крепости, можно было в один день потерять все, что путем везения, удач, близости к царю, дружбой с Бенкендорфом и великими князьями он приобрел за пятнадцать лет. Было от чего задуматься и заколебаться. После долгих обсуждений в штабе русских войск приняли решение блокировать крепость и дожидаться прихода подкреплений из Тифлиса.
23 июня 1828 года рота русских солдат карабинерного полка под командой капитана Лабунцева собирала хворост и валежник подле самого турецкого кладбища, расположенного в четырех верстах от скал и возвышенностей «неприступного Карса», как называли его турки.
Турецкие караулы, слегка выдвинутые вперед, открыли огонь по русским солдатам, и те, обороняясь, легко выбили турок из передней части кладбища, оттеснили вглубь. На помощь караулам пришли ближние турецкие посты. Русские смяли их и, продолжая собирать валежник, разбрелись по всему кладбищу. Обеспокоенные турки, желая изгнать русских, бросили из резерва две роты низама. Возник настоящий бой, и огневой, и даже рукопашный. На помощь роте Лабунцева командир полка Гурин послал вторую роту третьего батальона, та с ходу штыками выбила турок с кладбища и в порыве атаки продвинулась на версту дальше, захватив передовые ложементы противника. Здесь уже начинались сакли и городские строения. Новые толпы турок высыпали из крепости и с криками «алла» ринулись на русских. Полковник Гурин ввел в дело еще одну роту, а затем и другую и приказал открыть картечный и ядерный огонь по все прибывавшим туркам. Вскоре бой закипел по всему участку полка, перерастая в сражение. Показались турецкие кавалеристы, с фланга их атаковали донские казаки. Начали стрелять крепостные пушки Карса. По тропинкам из крепости вниз сбегали атакующие турецкие колонны.
Прискакавший на шум боя генерал Вадбольский, командовавший передовой линией, приказал русским ротам отойти, а артиллерии прекратить огонь. Однако возбужденные боем солдаты с возгласами «вперед» ринулись на набегавшие турецкие колонны. На помощь им из русского лагеря самочинно кинулись роты и толпы солдат, и беспорядочный ожесточенный штыковой бой закипел под стенами Карса. Не обращая внимания на требования Паскевича, Вадбольского и офицеров прекратить сражение, вся русская артиллерия стреляла по Карсу, весь пехотный лагерь поспешил на помощь своим, а драгунские эскадроны генерала Раевского и уланы Андроникова врубились в набегавшие толпы турецкой пиалы[1]. Видя, что остановить сражение нельзя, Паскевич бросил в бой все находившиеся при нем резервы.
От захваченного куринцами укрепления Гюмбет на штурм самого неприступного, сильно укрепленного форта Тохмас-Табие ринулись карабинеры Девятого и егеря Семнадцатого полков. Три мощных форта, господствовавших над Карсом и всей системой его укреплений — Кара-Даг, Канлы и Хифиз, — переходили из рук в руки. Ворвавшиеся в крепость солдаты Куринского и Тифлисского полков, батальоны бакинцев кололи штыками, рубили и били прикладами аскеров. Турецкая крепостная артиллерия умолкла, так как сошедшиеся в сражении русские и турецкие войска одинаково могли быть поражаемы огнем.
Спустя четыре часа кровопролитного артиллерийского и рукопашного боя «неприступный Карс» был в руках русских. Вся громада крепости с ее фортификациями, тяжелыми орудиями, запасами продовольствия сдалась Паскевичу. Двухбунчужный Юсуф-паша передал ему ключи от Карса. И только часть турецкой кавалерии, вырвавшаяся через западные ворота крепости, чтобы избежать плена, помчалась к Сары-Камышу, преследуемая нижегородскими драгунами, мелитопольскими уланами, донскими казаками Иловайского и Бегичевского полков, а также добровольными сотнями грузинской и осетинской милиции.
Так закончилось это сражение, начавшееся неожиданным столкновением двух рот.
«Карс пал к стопам Вашего Величества», — доносил Паскевич Николаю.
9 марта 1829 года Пушкин выехал из Петербурга в Москву для дальнейшего следования в Грузию. 22 марта того же года Бенкендорф отдал петербургскому генерал-губернатору Голенищеву-Кутузову распоряжение о выяснении, «куда уехал Пушкин», и о «надлежащем за ним секретном наблюдении».
«Милостивый государь Александр Христофорович, — писал Голенищев-Кутузов, — в ответ на отношение Ваше от 22-го марта № 1267 честь имею сообщить об отъезде в Тифлис известного стихотворца Пушкина, состоявшего здесь под секретным надзором. Я довел сие до господина Главнокомандующего в Грузии графа Паскевича Эриванского…»
По пути на Кавказ Пушкин навестил проживавшего в своей деревне близ Орла опального Ермолова, после чего продолжал путь, иногда задерживаясь на день-другой. Наконец через Ставрополь и станицу Екатериноградскую он приехал в крепость Владикавказ, где остановился у старого приятеля полковника Огарева, бывшего в то время комендантом Владикавказской крепости. Дальнейший путь до Тифлиса шел по недавно перестроенной Военно-Грузинской дороге, так живо и красочно описанной им в «Путешествии в Арзрум».
Пушкин прибыл в Тифлис 27 мая, в дни, наполненные весельем и празднествами, которыми город отмечал победы русской армии в Анатолии. Иллюминации, пляски, музыка, балы, устраиваемые грузинским дворянством, сменялись приемами и парадами частей.
Генерал-губернатор Стрекалов, напуганный грозной бумагой из Петербурга, под всяческими предлогами задерживал отъезд Пушкина в Действующую армию до тех пор, пока от Паскевича не пришло распоряжение разрешить поэту прибыть в Соганлук, туда, где находилась ставка графа. Упоенный быстрыми и неожиданными победами над турками, Паскевич хотел, чтобы известнейший русский поэт, «любимец муз и граций», описал его, графа, и победоносное войско в самых высоких и торжественных тонах.
Друзья Пушкина — Раевский, Муравьев, Андроников, Чавчавадзе, Вольховский, брат Лев, служивший капитаном в Нижегородском драгунском полку, — с нетерпением ждали приезда поэта.
12 июня Пушкин прибыл в расположение русских войск и остановился у 28-летнего генерала Раевского, в палатке которого и прожил несколько дней. Старые друзья — Остен-Сакен, Вольховский, генерал Бурцев и некоторые разжалованные декабристы, находившиеся при Раевском, приятели Пушкина по Петербургу, так, например, Захар Чернышев, Юзефович, Семичев, подозревавшиеся в связях с декабристами, капитан Ханжонков и сотник Сухоруков, — радостно встретили поэта. Потекли незабываемые, полные впечатлений дни арзрумской эпопеи.
Паскевич, желавший видеть в Пушкине исполнительного описателя его «героических подвигов», обманулся в своих ожиданиях. Поэт ни словом, ни одной строкой не возвеличил боевых подвигов и геройства графа Эриванского. И Паскевич мгновенно охладел к нему. К тому же он получил из Петербурга бумагу, в которой сообщалось, что слишком много разжалованных и подозреваемых людей, связанных с мятежом 1825 года, находятся при штабе Раевского и в окружении генералов Муравьева и Остен-Сакена. Пушкин, которому было известно о предупреждении Бенкендорфа и о наличии при штабе Паскевича тайных агентов и осведомителей Третьего отделения, попросил командующего отпустить его обратно в Россию, ссылаясь на усталость, на близкое окончание войны и эпидемию чумы, которая частично охватила турецкую и русскую армии. Убедившись, что поэт ничего высокопарного и значительного не намерен писать о нем, Паскевич отпустил Пушкина.
