Ф. Э. Силланпяя прожил долгую жизнь. Он умер в 1964 году. Но лучшие его вещи, по признанию всех исследователей его творчества, были написаны им в период с 1916 по 1936 год. Как раз тогда, и особенно в 20–30-е годы, им были созданы те произведения, которые дали возможность Шведской академии присудить ему в 1939 году Нобелевскую премию. Именно произведения того периода (но, конечно, далеко не все) и включены в настоящий сборник. При этом следует, видимо, упомянуть, что и более поздние его романы «Август» и «Великолепие и нищета человеческой жизни», опубликованные соответственно в 1941 и 1945 годах, были начаты и частично написаны еще в начале 30-х годов. Например, большую часть романа «Август» Силланпяя еще в 1933 году передал в издательство «Отава», которое первоначально надеялось, что выпустит его в 1937 году. Закончить оба этих романа Силланпяя по-настоящему не смог. Фактически дело обстояло так, что редакторы «Отавы» сами компоновали присылаемые писателем в издательство время от времени странички рукописи. Но если в прежние годы Силланпяя после редактуры сам рукою мастера наводил «последний глянец», то эти два романа благословения автора в их окончательном виде не получили. Одна из причин этого в том, что сразу же после своего пятидесятилетия Ф. Э. Силланпяя тяжело заболел и лишь в 50-х годах выпустил две новые книги — «Парень жил своей жизнью» (1953) и «Солнце в зените» (1956). Но это были уже книги воспоминаний.
В два последние десятилетия своей жизни Ф. Э. Силланпяя довольно много писал и публиковал небольшие заметки в периодике, но особенно известны и популярны в Финляндии были его Рождественские проповеди, с которыми он выступал по радио. Первую такую проповедь он произнес в 1945 году. Инициаторами этого были генеральный директор финского радио Хелла Вуолийоки, получившая международную известность как драматург, и заведующий театральным отделом радио писатель Матти Курьенсаари. Всего Силланпяя, которого тогда всюду в Финляндии называли не иначе как Таата («Отец» или «Батюшка»), произнес 19 таких проповедей, последнюю в 1963 году. Вообще же публицистика Ф. Э. Силланпяя, его рецензии, фельетоны, заметки, Рождественские проповеди могли бы составить довольно толстый том или даже два. По понятным причинам в настоящем сборнике нам пришлось ограничиться лишь художественной прозой разностороннего мастера.
И в заключение еще об одной особенности этой книги. В Финляндии существует «Общество Ф. Э. Силланпяя», которое занимается охраной архитектурных и природных памятников, связанных с жизнью и творчеством писателя, пропагандирует его творчество, проводит семинары литературоведов и даже иногда выпускает книги, как, например, «Силланпяя в финской литературе», в которой собраны статьи исследователей творчества Силланпяя из Финляндии, Германии, Швеции, Англии, Венгрии… Увы, русского исследователя творчества Силланпяя не нашлось! Зная о наших трудностях с бумагой, «Общество Силланпяя» помогло найти спонсоров, и концерн «Кюро», бумажная фабрика которого находится в тех местах, где родился, жил и творил Силланпяя, подарил издательству бумагу, необходимую для выпуска этой книги. И здесь уместно выразить большую благодарность и «Обществу Ф. Э. Силланпяя», и концерну «Кюро» во главе с генеральным директором Каем Матикайненом за их бескорыстную помощь, а также доктору философии, известному исследователю творчества Ф. Э. Силланпяя Пану Раяла и Анни Хелене за советы при составлении сборника и консультации некоторых переводов.
Составитель Геннадий МуравинКак я стал писателем
(Отрывок из книги воспоминаний «Парень жил своей жизнью»)
Заниматься литературным творчеством я начал, будучи еще мальчишкой, неумелым учеником народной школы. Об этих начинаниях мне уже доводилось писать — ведь о таких вещах, по поводу которых невинный еще ребенок обращался с молитвами к Богу небесному и плакал горючими слезами, седобородый пожилой мужчина распространяется охотно и с легкостью. Мне, познавшему все перипетии писательства, доставляет теперь тихую радость то, что даже в нынешнем моем положении я еще помню обо всем таком. Помню то спокойное, тихое мартовское воскресенье, когда на заходе солнца я, десятилетний, сидел рядом с крепкой, здоровой батрачкой-скотницей на краю ее кровати и слушал, слегка потрясенный, как она читала в «Аамулехти»[1] длинную статью, в которой трогательно рассказывалось о примулах Хилье Лийнамаа. «Маленькая при-му-ла ве-рис…» — запиналась служанка, произнося латинское название, и я таращил на нее свои большие карие глаза.
Следующим эпизодом на этом пути вспоминается, пожалуй, та несчастная история с К. Э. С. Я послал в детский журнал «Който» свою стряпню и в вечерней молитве умолял, чтобы она им там приглянулась, но… не приглянулась. Помнится, то были стихи о трезвости и религиозно-мечтательная проза, но эта Алли Трюгг-Хелениус не удостоила их вниманием. А я в здании народной школы в Хайкиярви Суоя, будучи учеником «тети» Аманды Унто, сильно волнуясь и немного дрожа, листал и перелистывал новые номера «Който». Но на страницах не было того, что я искал, просто не было. Пока… вот… пока там не оказалось одной заметки, под которой стояли инициалы: К. Э. С. Глаза мои уставились на эти заглавные буквы. Ведь я же был Ээмиль Силланпяя, да еще Кансакоулулайнен[2]. Итак, К. Э. С. был не кто иной, как я. Тот самый, кто написал сей опус, заполнявший целую страницу. Я столь сильно суетился по этому поводу, что и мать стала о чем-то догадываться, а вскоре увидела и саму публикацию. Ее старые глаза тепло заблестели. И вот уже фартук полетел на спинку кровати, ладони слегка пригладили покрасневшее лицо перед зеркалом, и… легко заводящаяся бабенка уже семенила наискосок через двор, к школе, держа в руке ту историю, подписанную «К. Э. С.»
Затем, когда учительница тоже увидела эту публикацию, она, наверное, почти догадалась, что означает подпись. И особенно буква «К». Возвращая Мийне[3] журнал, она, разумеется, как-то оценила все это. Спустя несколько минут уже на школьном дворе учительница спросила у меня насчет этого дела, и особенно насчет этого злосчастного «К». Вот и пришлось ей объяснить, что это означает «Кансакоулулайнен», после чего учительница посмотрела на меня немного отчужденно и многозначительно.
А затем появилось и «Ф. Э. Силланпяя» — полностью, окончательно исключив любую возможность неверного истолкования. И появилось это там же, в «Който», и подписался так я сам. Но тогда я уже был учеником 1-го класса Финского реального лицея в Тампере, и на той странице в «Който» была бросающая в дрожь история об одном химическом соединении, которое записывается С2Н5ОН, о таком соединении самих по себе скромных и невинных элементов, которое оказало потрясающее воздействие на духовно-физическое состояние некоего тампереского плотника. По дороге в лицей я видел этих плотников, обшивающих досками распивочную, а позже — одного из них, здоровенного мужика, шлепнувшимся ничком о землю и оставшимся так валяться на тогдашней улице Ууделлакату, которую, насколько я знаю, переименовали впоследствии в Сатакуннанкату. Тот мужчина, будучи сильно «под мухой», пошел было, пошатываясь, по безлюдной улице, но свалился наземь и не сразу смог подняться. Так выглядели удручающие последствия употребления алкоголя. И под его воздействием, наряду с воздействием и других факторов, Ф. Э. Силланпяя и вступил в финскую литературу. То был поистине первый шаг — весьма возможно, что и ошибочный.
И затем однажды — уже старшеклассником — я оказался «летним сотрудником»[4] редакции «Аамулехти» в Тампере. У меня были приятельские отношения — почти что платонические — с дочкой некоего русского торговца, — вот я и устроился на лето в городе, в редакции. В тот самый период, насколько помнится, в одном из воскресных номеров «Аамулехти» были опубликованы какие-то мои стихи. И одна уважаемая, интеллигентная дама, будучи в гостях в доме, где я тогда квартировал, высказалась по их поводу. Она судила несколько свысока, и это несколько гасило мое литературное рвение. Вот и все, что сохранилось в моей памяти.
В конце мая 1908 года я стал студентом. Как и в другие периоды моей жизни, я и теперь продолжал предаваться тому же туманно-зыбкому пороку, или же сохранял свою предосудительную привычку, можно назвать это и так. Ибо в высшей школе я возился с пробирками и ретортами, но в то же самое время в печатном органе под названием «Хельсингин кайку», насколько помнится, появилась моя новелла под названием «Свадебная ночь» — не больше и не меньше. И в ней, как я помню, молоденькая невеста, вернее уже новобрачная, отдает то, что она могла дать именно в эту свадебную, первую брачную ночь, но не своему мужу, а другому мужчине. Все это, представьте, было напечатано в нашем любимом отечестве, на нашем прекрасном родном языке и в весьма уважаемой газете!
