«Нева Петровна, возле вас – всё львы…»
А. Шуб
Нева Петровна, возле вас – всё львы.Они вас охраняют молчаливо.Я с женщинами не бывал счастливым,вы – первая. Я чувствую, что – вы.
Послушайте, не ускоряйте бег,банальным славословьем вас не трону:ведь я не экскурсант, Нева Петровна,я просто одинокий человек.
Мы снова рядом. Как я к вам привык!Я всматриваюсь в ваших глаз глубины.Я знаю: вас великие любили,да вы не выбирали, кто велик.
Бывало, вы идете на проспект,не вслушиваясь в титулы и званья,а мраморные львы – рысцой за вамии ваших глаз запоминают свет.
И я, бывало, к тем глазам нагнусьи отражусь в их океане синемтаким счастливым, молодым и сильным…Так отчего, скажите, ваша грусть?
Пусть говорят, что прошлое не в счет.Но волны набегают, берег точат,и ваше платье цвета белой ночимне третий век забыться не дает.
«Мне нужно на кого-нибудь молиться…»
О. Батраковой
Мне нужно на кого-нибудь молиться.Подумайте, простому муравьювдруг захотелось в ноженьки валиться,поверить в очарованность свою!
И муравья тогда покой покинул,все показалось будничным ему,и муравей создал себе богинюпо образу и духу своему.
И в день седьмой, в какое-то мгновенье,она возникла из ночных огнейбез всякого небесного знаменья…Пальтишко было легкое на ней.
Все позабыв – и радости, и муки,он двери распахнул в свое жильеи целовал обветренные рукии старенькие туфельки ее.
И тени их качались на пороге,безмолвный разговор они вели,красивые и мудрые, как боги,и грустные, как жители земли.
Вобла
Холод войны немилосерд и точен.Ей равнодушия не занимать.
…Пятеро голодных сыновей и дочеки одна отчаянная мать.
И каждый из нас глядел в оба,как по синей клеенке столаслучайная одинокая воблак земле обетованной плыла,как мама руками теплымиза голову воблу брала,к телу гордому ее прикасалась,раздевала ее догола…Ах, какой красавицей вобла казалась!Ах, какою крошечной вобла была!Она клала на плаху буйную голову,и летели из-под рукинавстречу нашему голодучешуи пахучие медяки.
А когда-то кружек звон,как звон наковален, как колоколов перелив…Знатоки ее по пивным смаковали,королевою снеди пивной нарекли.
…Пятеро голодных сыновей и дочек.Удар ножа горяч как огонь.Вобла ложилась кусочек в кусочек —по сухому кусочку в сухую ладонь.Нас покачивало военным ветром,и, наверное, потомуплыла по клеенке счастливая жертванавстречу спасению моему.
«На белый бал берез не соберу…»
На белый бал берез не соберу.Холодный хор хвои хранит молчанье.Кукушки крик, как камешек отчаянья,все катится и катится в бору.
И все-таки я жду из тишины(как тот актер, который знает ценучужим словам, что он несет на сцену)каких-то слов, которым нет цены.
Ведь у надежд всегда счастливый цвет,надежный и таинственный немного,особенно, когда глядишь с порога,особенно, когда надежды нет.
Песенка о солдатских сапогах
Вы слышите: грохочут сапоги,и птицы ошалелые летят,и женщины глядят из-под руки?Вы поняли, куда они глядят?
Вы слышите: грохочет барабан?Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней…Уходит взвод в туман-туман-туман…А прошлое ясней-ясней-ясней.
А где же наше мужество, солдат,когда мы возвращаемся назад?Его, наверно, женщины крадути, как птенца, за пазуху кладут.
А где же наши женщины, дружок,когда вступаем мы на свой порог?Они встречают нас и вводят в дом,но в нашем доме пахнет воровством.
А мы рукой на прошлое: вранье!А мы с надеждой в будущее: свет!А по полям жиреет воронье,а по пятам война грохочет вслед.
И снова переулком – сапоги,и птицы ошалелые летят,и женщины глядят из-под руки…В затылки наши круглые глядят.
Король
Б. Федорову
Во дворе, где каждый вечер все играла радиола,где пары танцевали, пыля,ребята уважали очень Леньку Королеваи присвоили ему званье короля.
Был король, как король, всемогущ.И если другу станет худо и вообще не повезет,он протянет ему свою царственную руку,свою верную руку, – и спасет.
Но однажды, когда «мессершмитты», как вороны,разорвали на рассвете тишину,наш Король, как король, он кепчонку, как корону —набекрень, и пошел на войну.
Вновь играет радиола, снова солнце в зените,да некому оплакать его жизнь,потому что тот король был один (уж извините),королевой не успел обзавестись.
Но куда бы я ни шел, пусть какая ни забота(по делам или так, погулять),все мне чудится, что вот за ближайшим поворотомКороля повстречаю опять.
Потому что на войне, хоть и правда стреляют,не для Леньки сырая земля.Потому что (виноват), но я Москвы не представляюбез такого, как он, короля.
Ангелы
Выходят танки из леска,устало роют снег,а неотступная тоскабредет за ними вслед.
Победа нас не обошла,да крепко обожгла.Мы на поминках водку пьем,да ни один не пьян.
Мы пьем напропалуюодну, за ней вторую,пятую, десятую,горькую десантную.
Она течет, и хоть бы черт,ну хоть бы что – ни капельки…Какой учет, когда течет?А на закуску – яблоки.
На рынке не развешенныедрожащею рукой,подаренные женщиной,заплаканной такой.
О ком ты тихо плакала?Все, знать, не обо мне,пока я топал ангеломв защитной простыне.
Ждала, быть может, слова,а я стоял едва,и я не знал ни слова,я все забыл слова.
Слова, слова… О чем они?И не припомнишь всех.И яблочко моченоеупало прямо в снег.
На белом снегулежит оно.Я к вам забегудавным-давно,
как еще до войны,как в той тишине,когда так нужнывы не были мне…
Первый день на передовой
Волнения не выдавая,оглядываюсь, не расспрашивая.Так вот она – передовая!В ней ничего нет страшного.
Трава не выжжена, лесок не хмур,и до порыобъявляется перекур.Звенят комары.
Звенят, звенятвозле меня.Летят, летят —крови моей хотят.
Отбиваюсь в изнеможениии вдруг попадаю в сон:дым сражения, окружение,гибнет, гибнет мой батальон.
А пули звенятвозле меня.Летят, летят —крови моей хотят.
Кричу, обессилев,через хрипоту:«Пропадаю!»
И к ногам осины,весь в поту,припадаю.
Жить хочется!Жить хочется!Когда же это кончится?
Мне немного лет…гибнуть толку нет…я ночных дозоров не выстоял…я еще ни разу не выстрелил…
И в сопревшую листву зарываюсьи просыпаюсь…
Я, к стволу осины прислонившись, сижу,я в глаза товарищам гляжу-гляжу:а что, если кто-нибудь в том сне побывал?А что, если видели, как я воевал?
Полночный троллейбус
Когда мне невмочь пересилить беду,когда подступает отчаянье,я в синий троллейбус сажусь на ходу,в последний,в случайный.
Полночный троллейбус, по улице мчи,верши по бульварам круженье,чтоб всех подобрать, потерпевших в ночикрушенье,крушенье.
Полночный троллейбус, мне дверь отвори!Я знаю, как в зябкую полночьтвои пассажиры – матросы твои – приходятна помощь.
Я с ними не раз уходил от беды,я к ним прикасался плечами…Как много, представьте себе, добротыв молчанье,в молчанье.
Полночный троллейбус плывет по Москве,Москва, как река, затухает,и боль, что скворчонком стучала в виске,стихает,стихает.
Медсестра Мария
А что я сказал медсестре Марии,когда обнимал ее?– Ты знаешь, а вот офицерские дочкина нас, на солдат, не глядят.
А поле клевера было под нами,тихое, как река.И волны клевера набегали,и мы качались на них.
И Мария, раскинув руки,плыла по этой реке.И были черными и бездоннымиголубые ее глаза.
И я сказал медсестре Марии,когда наступил рассвет:– Нет, ты представь: офицерские дочкина нас и глядеть не хотят.
Новое утро
Не клонись-ка ты, головушка,от невзгод и от обид.Мама, белая голубушка,утро новое горит.
Все оно смывает начисто,все разглаживает вновь…Отступает одиночество,возвращается любовь.
И сладки, как в полдень пасеки,как из детства голоса,твои руки, твои песенки,твои вечные глаза.
«Настоящих людей так немного!..»
