Один из ближайших дней…
Между тем что еще интересней, я говорил так по крайней мере три раза
– и это давало мне свободное время. Его я обычно повожу с Гретой. В нашей компании есть правило, согласно которому каждый коммивояжер может проводить пять часов в неделю «этажное время» – там, в агентстве – чтобы позвонить или встретиться с клиентами. Когда Грета в полете (а она стюардесса), я много работаю. Когда дома, стараюсь проводить время с ней. Мне безусловно нравится, что она имеет работу, она… нет, это неправда. Я ревную ко всем парням, которых Грета встречает между Чикаго и Нью-Йорком, беспокоюсь, где осталась переночевать. Несомненно, ее сопровождает Маленькая Фатима… но ведь подруги могут ускользнуть. Грета и я знаем все. Я не хочу вспоминать о том, что я научил ее, как это делать в Чикаго, а она использует это умение с кем-нибудь в Нью-Йорке. Я не хочу об этом думать!
И стараюсь не вспоминать…
И после всего этой ночью я иду с ней купаться. Как только вернусь домой, стяну с себя всю одежду, опущу шторы и закрою двери, возьму в потайном шкафу под лестницей бутылку пива. Пока оно охлаждается в холодильнике, я постараюсь проверить таинственный звонок. Конечно, это безнадежное дело. Мой прерванный звонок погружен под часами многих других. Но когда я сел с ароматной холодной бутылкой, запотевшей по бокам, раздался телефонный звонок. Грета!
– Милый Ники? Мы сегодня пойдем купаться?
Конечно, непременно! Я выпил пиво так быстро, что захрустели зубы, надел костюм и был уже в воде, в то время когда она только добралась сюда и прыгнула ко мне.
В этот час с бассейне было много людей, тем не менее, когда Грета спрыгнула в воду, глаза всех мужчин были нацелены на нее. Грета очаровательна. Она – зеленоглазая блондинка с тонкой талией, ее рост пять футов и восемь дюймов. Мужчины часто заглядываются на нее. Она в купальном костюме до бедер и юбке – наша пляжная охрана сделалась необходимостью, поскольку мужчины понесли всякую чепуху, как часто делал я сам.
Я потащил ее в темный конец пляжа и поцеловал. Здесь не было освещения – из-за экономии электричества освещался только купальный павильон. Мы стояли в воде – по плечо мне и до подбородка Грете, – покачиваясь на кончиках пальцев. Я старательно поцеловал ее, затем крепко обнял и снова прикоснулся губами.
Она ответила мне долгим поцелуем. Потом выскользнула из объятий и захихикала, пропустив между нами прохладную воду. Когда я снова протянул руку, она сказала:
– Ах милый, ты испепелишь меня!
Я сказал:
– Я хочу…
Но она остановила меня:
– Я знаю, чего ты хочешь. Может быть, я сделаю это, а быть может, и нет!
– Кругом никого.
– Знаешь, Ники, не в этом дело. Что, если я… ты меня понимаешь… влипла?
– Это не очень красиво… – Реакции не последовало. – Во всяком случае, можно вделать одну штуку…
– Нет-нет, Ники! Нет, если ты хочешь сказать, а… Я никогда не позволю разрушить жизнь моего ребенка. Во всяком случае, такие места нелегко найти. И потом, кто знает, не убьют ли тебя и не испортят ли жизнь?
Она была права: мы оба знали это. Не проходило и дня, который обошелся бы без полицейских рейдов по подпольным абортариям. Людей как преступников тащат в полицию, и в камере заключения все пациентки стараются спрятать лицо от посторонних взглядов. Мы, конечно же, не хотели оказаться на их месте.
Сейчас почти никого не осталось на озере. И кажется, люди не обращали внимания на то, что мы не плаваем. Грета успокоенно приблизилась ко мне и не сопротивлялась, когда я поцеловал ее снова.
– Ники! – прошептала она в ухо.
– Что, милая?
Слабый смешок, затем шепот – такой низкий, что я едва разобрал слова:
– Как насчет того, чтобы раздеться?
Я огляделся вокруг. В стороне от пары пожилых мужчин, играющих в шашки, был только спасатель: он читал газету при слабом свете.
– Почему бы и нет? – сказал я.
Теперь вы вспомнили, что купаться обнаженным по пояс – не такое уж большое преступление. В городских законах это называется проступком третьего класса. Значит, вас никогда не арестуют за это, а просто оштрафуют, как и за парковку в неположенном месте. Штраф не может быть более пяти-десяти долларов, и судья вряд ли приговорит вас к тюремному заключению. Как правило, первый раз купающихся просто предупреждают. Так что я никак не мог ожидать того, что произошло. Я не рассчитывал, что на пляже могут неожиданно включить свет. Игроки в шашки удивленно вскрикнули, когда кто-то промчался между ними, подбросив в воздух шахматную доску. Это был кто-то один, но были и другие, бежавшие со всех сторон: из туалета, из женских кабин для переодевания, даже из-за забора. И все они направлялись ко мне.
Грета стояла по горло в воде и удивленно пялила глаза, испуганная и смущенная не меньше меня.
Мир закружился и не переставал вертеться, пока они не загнули меня над капотом машины, стоявшей за ограждением. Металл был горячим – машина подъехала сюда недавно, и было заметно, что ее подогнали еще ближе. Они широко раздвинули мои ноги в стороны, гадко недружелюбные руки полицейского пробежали по мокрому заду плавок, отыскивая оружие. Зачем, о Господи? Здесь было еще два автомобиля с направленными на меня фарами, находились, как минимум, с полдюжины человек следящих за мной, а я стоял в самом центре.
И я хотел сказать только одно:
– Слушайте, все, что я захватил с собой – это моя проклятая башка!
Стали очевидными странности, и вопросы остались без ответа.
Почему жители Лос-Анджелеса жалуются на то, что их ароматный воздух, пахнущий апельсинами, загрязнился ядовитыми газами?
Что заставило двадцать тысяч мирных царских подданных вдруг замаршировать через деловую часть Киева, выкрикивая революционные лозунги?
Почему в психиатрические клиники стали поступать с диагнозом «паранойя» и «шизофрения» многие люди, убежденные, что за ними наблюдают невидимые глаза?
Почему внезапно стали случаться странные вещи?
АВГУСТ, 17, 1983 г. ВРЕМЯ: 01.18.
НИКИ ДЕ СОТА
Я ездил по магистрали Дейли в город тысячи раз, но не так, как сейчас. Никогда раньше при сиренах и вспышках света на кабине устрашающе большого «кадиллака». В час ночи на дороге машин было немного, но все они удирали с нашего пути, как только замечали мигалку на патрульной машине чикагского отделения полиции. Мы ехали двадцать одну минуту – быстрее, чем просто ехали. Но это были самые длинные минуты моей жизни. Все молчали.
– Зачем вы меня тащите?
– Заткнись, Доминик!
– Что я сделал?
– Там узнаешь!
– Почему вы мне ничего не говорите?
– Слушай, сынок, в последний раз говорю: заткнись! Шеф-агент Христоф скажет тебе все, что хочешь – и даже больше!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
