Едва за Татьяной закрылась дверь Шемс снова вытащила старую мамину тетрадь. Безрадостный мир, скрытый под мягкой, с потрёпанными краями обложкой, завораживал, вселял сумятицу в разум и чувства и неодолимо тянул к себе.
В детстве сказки про принцесс и загадочных заколдованных принцев были их обязательным ежедневным ритуалом. Мама сажала Шемс перед большим зеркалом и принималась расчёсывать ей волосы. Наверно сотни раз, не спеша, она проводила расчёской по детской головке, приступая к очередной волшебной истории. Татьяна уверенно заявляла, что нет на свете человека с более богатым воображением. Конечно же, она преувеличивала.
Шемс перелистала несколько страниц вперёд. «Что это?», — думала она, — «Очередная мамина фантазия?».
Из подсознание невольно явилось воспоминание, как однажды по пути из детского сада, девочка попросила рассказать о своём отце.
«У него очень красивое имя — Даррель», — улыбается в ответ мама, поправляя шарфик на её пальто.
«А ещё что?», — требует подробностей Шемс.
«Ещё у него зеленющие глаза, прямо как у тебя. И голос всегда негромкий, чуть с хрипотцой».
«А где он живёт?».
«Далеко-далеко. Возле Ведьминой горы, в старинном заколдованном доме».
«А давай мы устроим ему сюрприз — нагрянем в гости на выходные», — Шемс не испугать ни ведьмами, ни проклятыми домами, — «Ты нас познакомишь? Ему ведь наверно ужасно интересно на меня посмотреть. Вот мне на него — ну очень интересно».
«Я же сказала, что это слишком далеко», — поджимает губы Улана и Шемс догадывается, что разговор становится маме неприятен, но запретная черта уже нарушена, и в малахитовых глазках ненасытным любопытством горят два вопросительных знака.
«Ну может быть тогда в отпуск? Татьяна же вчера сказала, что тебе пора брать отпуск и ехать куда-нибудь подальше, чтобы как следует развеяться. По-моему, встреча с папой для этого как раз подходит».
«Нам туда нельзя, Шемс», — тайком вздыхает мама. — «В заколдованном доме всё не так как ты привыкла. Там другие правила, другие ценности и отношения между людьми там другие. К тому же каждый, кто перешагнёт порог того дома, попадает под власть злых чар, становится навсегда узником его стен».
«Значит папа тоже стал узником? Может быть он ждёт, когда мы придём и спасём его?».
«Заколдованные узники дома и сами не знают, что они заколдованы. Они вовсе не хотят, чтобы их спасали. Наоборот, они заманивают к себе случайных путников и превращают их в себеподобных».
«А какие они?».
«Глубоко несчастные, одинокие, не знающие любви, утратившие надежду. Никогда, слышишь, Шемс, никогда не позволяй себе страдать! Смейся в лицо всем невзгодам! Зло питается нашими страданиями. Благодаря им, оно становится сильнее и ненасытнее. Не дай ему сожрать себя!»
Колкие мурашки бегут по спине Шемс, но она стискивает зубы и не плачет, чтобы ещё больше не расстраивать маму. Иногда мама становилась на себя не похожей: непроницаемая маска сковывала лицо, надёжно пряча любые эмоции, а может подчистую выдавливая их холодностью и равнодушием.
С того дня Шемс перестала задавать вопросы об отце.
Тетрадь жгла пальцы. Шемс отложила её и подошла к висевшему на стене зеркалу, со вчерашнего дня завешанному голубой скатертью. Это одна суеверная старушка из их подъезда, приходившая проститься с покойной, настояла на том чтобы закрыть все зеркальные поверхности в квартире. Шемс сдёрнула скатерть и смяв бросила на стоявшее поблизости кресло.
Обычное зеркало не хранило никаких энергетических отпечатков. Ни призраков, ни их следов, лишь точное отражение самой Шемс с плотно сжатыми губами и отрешённым взглядом. На горящих, словно в лихорадке щеках не блестело ни единой слезинки. Слёз мама не одобрила бы.
Тщетно Шемс всматривалась в отражение теней, скопившихся в углах. Душа Уланы покинула этот мир безвозвратно. И это понятно, кому ж захочется метаться в размытых лабиринтах бесчисленных людских страданий, когда можно улететь в обитель вечного покоя.
Глава 2
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Шемс
Они не стали накладывать на нож чары невидимости — Татьяна нашла заклятие получше. И оно неожиданно сработало, что, как правило, было для их тандема несвойственно. После долгих приготовлений и ещё более долгих экспериментов Шемс удалось создать «карман вовне». Опасное оружие больше не нужно было прятать сзади за поясом, на голени, на предплечье и так далее. Это была настоящая магическая связь. Теперь стоило Шемс только пожелать, как нож бесследно пропадал из материального мира или же наоборот в мгновение ока материализовывался, и её пальцы вновь крепко сжимали деревянную рукоять. Конечно, как и предрекала крёстная, на всё про всё у них ушло почти два месяца, но оно того стоило.
— Они отказали мне в оформлении опеки, — мрачно объявила Татьяна, едва вечером перешагнула порог квартиры. — Сослались на то, что я не замужем, да к тому же не имею официального трудоустройства.
Шемс только что вылезла из душа и стояла перед ней с тютбаном из махрового полотенца на голове.
— Мне уже шестнадцать. Я вполне могу жить одна.
Они прошли в кухню, где Татьяна по-хозяйски включила электрический чайник и принялась выгружать из пакета на стол принесённые продукты.
— Я пыталась разобраться в нашем законодательстве, но толком так ничего и не поняла, кроме того, что суд должен удовлетворить заявление и объявить ребёнка полностью дееспособным. Тогда да, несовершеннолетние подопечные, достигшие шестнадцати лет, могут проживать отдельно. Нам бы с хорошим юристом посоветоваться…
— Или мне стоит поискать работу, — Шемс закусила губу, задумалась.
— Тебе сперва образование надо получить! Слушай, Шемс, попытайся вспомнить, может Улана говорила о каких-нибудь ваших родственниках. Может у неё есть братья или сёстры, пусть двоюродные, да хотя бы троюродные. Ну хоть кто-то ведь должен быть!
Шемс подумала о Дарреле. Она представляла его печальным рыцарем, сражённым могущественными силами зла. Стоит ли рассказать о нём Татьяне? Мама так и не рассказала, хотя они были лучшими подругами. Потому что приобщение к этой тайне грозит опасностью для каждой бессмертной души.
— Нет, никого нет.
Дневник Уланы.
Порой у меня возникает нелепая мысль, что Лльюэллин всё-таки самый гуманный среди обитателей Склепа. Он, по крайней мере, расправляется со своими гостями сразу. Остальные же пытаются сохранить несчастным жизнь, тем самым продлевая их мучения, соревнуясь в придумывании наиболее изощрённых пыток в бесконечных раундах, призванных сломить волю, убить всякий интерес к жизни. Ведь гурманка Сатис регулярно требует свежей порции страданий.
Однажды Тиббот сказал мне: — «Любое удовольствие по мере насыщения теряет свою привлекательность. Страдания необходимы нам для переоценки ценностей. Вряд ли кто-либо, проживая в блаженной праздности, способен задуматься, пересмотреть всю свою жизнь и приоритеты».
Может Тиббот в чём-то и прав, только кто же в Склепе позволит себе роскошь — испытывать истинное удовольствие от всего происходящего?.. Само собой, Сатис не в счёт.
Впрочем, Тиббот, пожалуй, как раз-таки смеет. Только он обладает исключительной привилегией покидать Склеп, когда вздумается и насколько вздумается. Вот с чего бы интересно к нему такая милость?
А ещё я заметила, что он, почти всегда, производит впечатление вполне себе нормального человека. Правда, сравнение это весьма условно. Но Тиббот определённо не рвётся соревноваться за право выслужиться перед Сатис. Однако, и у него имеется нож с синей сталью и рукоятью из эбенового дерева.
Для меня стало совершенной неожиданностью, когда Даррель выболтал, что Тиббот и Лльюэллин родные братья, причём Лльюэллин старше Тиббота на семь лет. Кто бы мог подумать?! Как по мне, так они совершенно не похожи.
Да, именно теперь, спустя годы я ясно вижу, Тиббот плохо вписывается в стандартную атмосферу Склепа. То есть, он даже не носитель магии, но это, странным образом, не помешало ему продвинуться по карьерной лестнице. Брат посодействовал?..
