Президент вместе с двумя судьями руководил прениями. Их места могли быть занимаемы только приговоренными к смерти и бежавшими.
Из среды главных лиц шайки выбиралось двенадцать присяжных, совещающихся, а затем выносивших приговор.
Смягчающих обстоятельств не признавалось.
Особый кодекс определял применение наказаний, которые можно передать одним словом: «Смерть».
Тем не менее, за некоторые проступки полагались клеймение, ослепление и другие мучения. Правила были раз навсегда приняты, и приговоры немедленно приводились в исполнение.
Что касается публики, то она состояла из Волков высшего разряда, посвященных во все тайны Общества.
Надо сказать правду, что Мюфлие и Кониглю принадлежали к самому низшему классу Волков, они были только исполнителями чужой воли.
Этот ужасный Кровавый Суд заседал в упомянутых нами подземельях госпиталя, о существовании которых в Париже никто не подозревал.
— Подсудимые Мюфлие и Кониглю, встаньте и слушайте, — сказал президент.
Это был не Бискар.
Это была другая галерная знаменитость, по имени Пьер Жестокий.
Приятели повиновались.
Секретарь начал чтение. Вся эта пародия на настоящий суд имела с ним такое сходство, что, закрыв глаза, можно было бы вообразить, что присутствуешь на одном из тех торжественных заседаний, где общество защищается от Преступления.
Мы не будем приводить здесь документ, который заключал в себе факты, уже известные читателю, но он хорошо доказывал совершенство той полиции, которую «Парижские Волки» имели в своем распоряжении.
Все было известно подробно: похищение двух друзей, их пребывание в доме Соммервиля, их измена.
Легко представить содержание обвинения, направленного против двух Волков-отступников!
Они выдали врагам тайну убежища Бискара. Благодаря данным ими сведениям, главарь Волков чуть было не был взят в доме на Жеврской набережной!
Впрочем, допрос подсудимых вполне отразит все пункты обвинения. Мюфлие и Кониглю были совершенно подавлены и молча слушали обвинительный акт.
Увы! Куда девалась обычная самоуверенность великолепного Мюфлие? Его усы, в знак солидарности с его печальными мыслями, уныло повисли, губы были бледны.
Наконец заговорил президент.
— Подсудимый Мюфлие, признаете ли вы справедливость фактов, означенных в обвинительном акте?
Мюфлие сделал нечеловеческое усилие, и ему удалось, наконец, освободить язык, который с дьявольским упорством прилипал к гортани.
— Есть другой оттенок, — сказал он. — Другой оттенок.
— Объяснитесь. Защита совершенно свободна, и вы имеете право сказать все, что считаете необходимым для своего оправдания.
Наступило молчание. Мюфлие искал и ничего не находил в своем, обыкновенно столь изобретательном, мозгу.
Президент снова заговорил.
— Я вас буду допрашивать относительно подробностей. Правда ли, что вы попались в руки двух циркачей, известных под прозвищами «Правый» и «Левый»?
— Это правда! — провизжал Кониглю. — Кстати, и то, что нам порядком попало.
Мюфлие перебил его жестом.
Древний римлянин снова пробудился в нем.
— Что же, — сказал он,— поговорим! Мы Волки, а не тигры. В чем вы нас упрекаете? В том, что мы удружили Биско?
— Вы хотели выдать правосудию предводителя Волков!
Мюфлие ударил кулаком по решетке.
— Неправда! Во всем этом деле рыжая нисколько не была замешана! Я говорил! Да! Но с кем? С полицией? Нет! Отнюдь! Я проговорился одному джентльмену из наших друзей, славному малому, который нас кормил, поил, ухаживал за нами. Он хотел знать, где Биско! Почему мне было не сказать ему этого? Один человек стоит другого. Вот и все!
В публике поднялся сильный шум.
Президент встал со своего места.
— Я должен напомнить, что всякое выражение одобрения или неодобрения запрещается. Мы не в парламенте. Мне будет очень жаль, если придется очистить зал.
Невозможно передать тон, которым были выражены эти замечания.
Молчание воцарилось как по волшебству.
Президент повернулся к подсудимым:
— Кониглю, согласны ли вы с объяснением, данным подсудимым Мюфлие?
— Черт знает что! — крикнул Кониглю. — Он сказал правду, почему же мне говорить обратное!
— Присяжные обсудят это, — продолжал Пьер Жестокий. — Я продолжаю допрос. Чем хотите вы оправдать причины, заставившие вас выдать короля Волков его врагам?
— О! Это я вам сейчас скажу, — произнес Мюфлие. — Вы знаете, что я человек чистосердечный! Бискар мне уже давно надоел! И нетолько мне, но и всем нашим товарищам. Спросите у Малуана, Трюара, Бобине, они вам скажут то же самое: Биско стал невыносим!
Кониглю, жадно слушавший слова Мюфлие, вдруг вошел в экстаз.
— Он прав! — завопил он. — Мы хотели избавиться от Биско! Это не касается Волков! Разве мы выдали товарищей! Нет! Его, только одного его!!!
— Но почему вы так ненавидели Бискара?
— Он нам не давал никакого дела. Мы ржавели! Человек должен работать, не так ли? И что же? Нам не давали ничего делать! Если мы позволяли себе обделать самим какое-нибудь делишко, то господин Биско изволил сердиться!
Кониглю говорил слишком много. Мюфлие показалось, что это подрывает его ораторскую репутацию.
— Молчи, Кониглю, — сказал он, делая величественный жест, — ты утомляешь этих господ.
Он низко поклонился президенту.
— Господа судьи, — сказал он, — если бы я и мой друг Кониглю были виновны, то я первый просил бы вас дать мне пеплу, чтобы посыпать главу. Но я торжественно заявляю здесь перед.
Он остановился. Он хотел сказать: перед Богом и людьми, когда взгляд его упал на ужасную эмблему, расположенную над головами судей.
— Перед тем, что висит там, — продолжал он, — я клянусь, что если во всем этом есть виновный, то это Бискар! Вы называете его предводителем Волков! Но предводитель должен управлять, руководить, возглавлять своих солдат! Он же проводит свое время, занимаясь разными хитрыми делами в большом свете, в которых сам черт ногу сломит!
Говоря это, Мюфлие гордо выпрямился во весь рост.
— Я и Кониглю, мы обвиняем Бискара в измене Волкам, в неисполнении обязанностей, которые на него налагал его титул предводителя! Я хотел свернуть ему шею, но не мог. Маркиз держал меня под замком, но нет ни одного настоящего Волка, который не одобрил бы меня!
Мюфлие был великолепен. Его усы гордо поднялись кверху. Это были Дантон и Мирабо, соединенные в одном человеке.
Глухой ропот пробежал по залу.
Президент наклонился к судьям и шепотом обменялся с ними несколькими словами.
Кониглю глядел на Мюфлие с нескрываемым восхищением. Что и говорить, защита была блестящей!
— Мюфлие, — сказал президент, — ваши показания, как ни странны они кажутся, имеют связь с совершенно особым вопросом. Мы сочли нужным прервать ваш допрос, к которому вскоре возвратимся. Оставайтесь на месте и никак не вмешивайтесь в прения, которые начнутся сейчас. Этим вы приобретете себе расположение суда и господ присяжных.
— Значит, я еще не могу уйти? — спросил Мюфлие.
— Если вы скажете еще одно слово, — продолжал президент, — то я буду вынужден снова отправить вас в тюрьму.
В ушах у Мюфлие раздались визги крыс, и холодный пот выступил у него на лбу.
Он молча опустился на скамью.
Кониглю последовал его примеру.
— Введите Дьюлуфе, — сказал президент.
В толпе произошло движение.
Очевидно, допрос Мюфлие и Кониглю был только прелюдией к важному делу, из-за которого собрались Волки.
Толпа раздвинулась.
И в глубине зала появился Дьюлуфе.
Двое держали его под руки.
В самом ли деле это был Дьюлуфе? Честно говоря, в этом можно было усомниться.
Это был человек, прошедший через могилу, которая наложила на него свою неизгладимую печать. Казалось, что это движущийся труп, а не человек! Другими словами невозможно передать вид мертвенно-синеватой бледности на его широком лице.
Он шел, как бы не сознавая, что делает, направляясь туда, куда его толкали. Для таких грубых натур тайна убийственна. Можно было подумать, что он получил удар обухом по лбу.
Голова качалась у него на плечах, а полузакрытые глаза, казалось, ничего не видели.
Мюфлие и Кониглю глядели на него.
— Почему это его привели? — прошептал Кониглю, толкая локтем товарища.
— Не знаю! Может быть, он будет обвинять нас.
— Он! Не думаю! Он славный малый!
— Славный или нет, но он верит в Биско и убьет нас ради него.
— Но ведь Биско умер!
— Э! Полно! Умер как ты или я!
Президент не садился, ожидая пока подойдет Дьюлуфе.
Среди зрителей снова воцарилось молчание.
Все знали Дьюлуфе.
Между присутствующими был не один, которого Дьюлуфе спасал с риском для жизни.
