Время проходило, а рукопись не возвращалась. Лемуан придумывал тысячи отговорок.
Он изучал. Он консультировался. Он осыпал Эксюпера самыми лестными похвалами.
Проходили дни, недели, месяцы.
Рукопись не возвращалась.
Однажды, остановившись перед книжным магазином, Эксюпер увидел одну книгу, название которой заставило его вздрогнуть.
Под названием стояло имя.
«Франсуа-Мария Лемуан, член Академии, кавалер ордена Почетного Легиона и пр.»
Эксюпер вошел в магазин и спросил эту книгу.
Она стоила сорок франков. Он бросил деньги на прилавок и выбежал из магазина, как сумасшедший.
Прибежав на свой чердак, он раскрыл книгу. Проклятие! Это была его работа! Ни одного слова не было изменено, исключая нескольких типографских ошибок, которых Лемуан не сумел даже исправить!
Эксюпер схватил книгу и бросился, недолго думая, к Лемуану.
Тот, увидя его бледного, взволнованного, понял все и побледнел в свою очередь.
— Это вы сделали это? — спросил Эксюпер.
— Друг мой! — начал профессор.
— Вор! — крикнул ему Эксюпер.
Около него стоял бронзовый Атлант, поддерживающий земной шар. Эксюпер поднял его, как палицу, и ударил им по черепу ученого мужа.
«Он зашел немного далеко!» — сказали бы в наше время. Пустой череп Лемуана не выдержал и дал трещину.
Лемуан и Атлант упали вместе на пол. На этот шум сбежались слуги, несколько рук схватило Эксюпера.
Он защищался с дикой энергией. Он был силен, но что значила сила против численности? Тут же он был арестован.
Дело было серьезным. К тему же Эксюпер и не думал отпираться. Ему грозила дорога на эшафот.
К несчастью для академика и для Эксюпера, вышеупомянутый череп был из числа тех предметов, о которых можно сказать, что и осколки их еще годятся.
Опытный хирург, член Академии, починил череп, сделав несколько швов, и так как известно, что битая посуда три века живет, то и Лемуан стал обладателем первосортного черепа.
Как и следовало ожидать, это улучшило положение Эксюпера.
Наступил день, когда он должен был предстать перед судом присяжных.
Разрушение ученого черепа сильно волновало общество.
Не следует забывать, что ученый был восхваляем, почитаем, превозносим как слава Франции. Его одного толстые журналы осмеливались противопоставлять ученым по ту сторону Рейна.
Поэтому весь академический мир явился на заседание суда. В одном из тогдашних журналов мы читаем следующие строки:
«Когда убийца появился, в зале послышался шепот ужаса. Это чудовище с человеческим лицом — самый отвратительный преступник, который когда-либо появлялся на позорной скамье подсудимых».
«Это человек колоссального роста, страшно худой, с профилем хищной птицы. Его глубоко ввалившиеся черные глаза, кажется, мечут молнии, а его длинные руки цепляются за скамью, как когти хищного зверя».
Это доказывает, что в иных случаях вредно быть худощавым.
Впрочем, надо признаться, что наружность Эксюпера не была симпатичной. Этот человек, всегда живший вне света, казалось, принадлежал к какой-то особенной расе. Он, так сказать, в первый раз появился теперь в обществе, и при каких обстоятельствах, Боже!
Если бы еще он выказывал раскаяние! Но нет! Эта грубая натура знала и понимала только истину.
И когда академик, отеческим голосом прося суд о снисхождении к виновному, рассказал со слезами на глазах, как он вскормил его молоком знания, как он выказывал неизменную благосклонность неблагодарному, который так отплатил ему за все это.
Тогда Эксюпер вскочил в бешенстве и, показывая Лемуану кулак, крикнул:
— Вы лжец и вор!
Это был скандал, печальный со всех точек зрения. Конечно, ученый отвечал только снисходительным презрением на эти безумные обвинения.
Но толпа не была так снисходительна. А также и судьи.
Напрасно президент, выказавший тут замечательное беспристрастие, старался убедить обвиняемого обратиться к человеческим чувствам.
— Вы великий преступник, — говорил он, — вы одно из тех существ, которые позорят человечество. Но, быть может, не всякое чувство умерло в вас. Как! Вы обвиняете ученого, которого чтит вся Европа, из-за которого нам завидует Вселенная, в том, что он похитил у вас плоды ваших трудов. Не добавляйте к совершенному вами преступлению и этого оскорбления. Возьмите назад ваши слова, заклинаю вас!
— Господин президент! — отвечал Эксюпер: — Я объявляю снова, что нет низости, хуже совершенной этим человеком.
— Обвиняемый, если вы будете упорствовать в ваших клеветнических заявлениях, я буду вынужден поступить с вами по всей строгости Закона!
— А! Но, если только вы можете быть правы, к чему же вы тогда меня спрашиваете?
Это бесстыдство, этот цинизм заставил судей подскочить в своих креслах.
Обвинительная речь была громоносна.
— Как! — вскричал прокурор: — Наша страна имеет честь и славу обладать гением, который первый проник в таинственные глубины редких наук, нашел ключ к истории человечества, скрижали которой теперь доступны всем, кто ищет в прошлом семена будущего! Будущее — это великое слово, господа! Кто знает, какие сокровища знания заключены в уме того, кого мы едва не лишились! И посягнул на эти сокровища человек, которого он приютил, когда он был одинок, накормил, когда он был голоден, одел, когда он был наг.
Негодование не имело пределов.
Надо признаться, дикарь абсолютно не умел себя вести. Он даже не взял себе адвоката, и защитник был назначен ему судом.
Защитник пытался доказать помешательство своего клиента.
— Взгляните, господа присяжные,— говорил он, — взгляните на этот длинный череп, этот выдающийся лоб, эти выдающиеся челюсти, наводящие на мысль о низших расах, и вы поймете, что этот человек не может быть ответственным за свои поступки. Перед вами находится одна из физиологических загадок, которые принадлежат к области знания специалистов душевных болезней.
И в таком же духе в течение почти двух часов.
— Не имеете ли вы чего-нибудь сказать? — спросил президент у обвиняемого.
Эксюпер поднялся, уже более спокойный, чем прежде.
— Извините, господин президент, — сказал он. — Думаете вы, что есть во Франции кто-нибудь, кто знает санскритский язык?
— Конечно, Франция богата учеными, которые. Но к чему этот вопрос?
— Я попрошу вот чего. Пусть пригласят сюда одного из этих ученых, о которых вы говорите. Я произнесу несколько строк из Рамаяны, и мы попросим почтенного господина Лемуана перевести их. Ручаюсь моей головой, что он ничего не скажет, так как он никогда не знал ни одного слова на каком-либо из языков Востока! Тогда вы поймете, господин президент, и вы, господа присяжные, что этот человек не мог написать той книги, которую он имел бесстыдство подписать своим именем!
Эти слова были произнесены со спокойным достоинством, составлявшим резкий контраст с общим поведением обвиняемого.
Несколько минут продолжалось мертвое молчание.
Академик поднялся и произнес:
— Будда сказал: «Склоняй голову перед несправедливостью твоего врага и жди, пока небо откроется, чтобы голос истины мог сойти на землю. Багамова прикун Иасман а белиджар!»
— Это! — вскричал со смехом Эксюпер. — Это даже не по-овернски! Каналья! — добавил он в бешенстве, показывая кулак Лемуану.
— Прения прекращаются! — объявил президент.
Совещание присяжных было кратким. Ответ был утвердительным, правда, с признанием смягчающих вину обстоятельств.
Эксюпер был осужден на вечные каторжные работы.
— Каторжные работы! — заметил он, пожимая плечами. — Все, значит, осталось по-старому!
Прошло шесть лет со времени объявления приговора.
Эксюпер был в Рошфорской тюрьме. Странная вещь: изолированный от света, похороненный под курткой каторжника, Эксюпер обрел снова спокойствие былого времени.
В течение нескольких часов свободного от работы времени он снова занимался лингвистическими работами, один, без книг, руководствуясь только своей изумительной памятью.
Зачастую при посещениях иностранцев ему приходилось исполнять роль переводчика, но он, казалось, не слышал изумленных восклицаний, которые вызывала у всех его фантастическая эрудиция.
Его здоровье становилось все хуже и хуже. Было очевидно, что немое горе быстро влечет его к могиле.
Только для того, чтобы переговорить с Эксюпером, Бискар и проник в Рошфорскую тюрьму.
Не подумайте, читатель, что бедный ученый принадлежал к шайке Волков!
После этой печальной истории в его сердце осталось только неискоренимое, глубокое презрение к человечеству.
Он чувствовал себя почти счастливым на каторге, отделенный навсегда от этого общества, где крадут сочинения по сравнительной лингвистике. И, однако, он был бы на свободе, если бы пожелал этого.
