— Надо срочно сообщить в Комитет Межпланетных Сообщений, Соколову, — продолжала девушка, снимая очки.
— Безусловно! — охотно подтвердил астроном, с удивлением вглядываясь в ее лицо. — Постойте… да ведь вы… Александра Месяц, если я не ошибся?
Шура с досадой пожала плечами.
— Вы угадали. Но какое это имеет значение?
Рабочие, услышав имя девушки, столпились на борту, протягивая ей для пожатия руки.
— А почему вы здесь, — не выдержал астроном, — ведь скоро старт?
— Отдыхаю, — улыбнулась Шура. — Ведь на Марсе моря нет, вот и загораю на прощанье!
Водолазы скрылись под водой. Девушка села на весла. А ее спутник все продолжал сидеть неподвижно, будто окаменев, не спуская с нее широко открытых глаз.
— Так вы…та самая Александра Месяц, что летит на Марс? — вернулся к нему, наконец, дар речи.
— Та самая, — засмеялась Шура. — Гребите к берегу, у нас еще много дела. Я сама дам телеграмму Соколову, чтобы он прислал специальный вертолет! — крикнула она астроному, приветливо помахав на прощанье рукой.
— А я-то болтал… — прошептал юноша, пристыженно опуская голову.
— Почему же? Теперь вы сможете выполнить свое обещанье разыскать меня даже на Марсе!
Друзья или враги?
К Председателю Комитета Межпланетных Сообщений Сергею Соколову прибыл Сэмюэль Мен — один из виднейших философов Запада. Во время официального приема в Космограде — научном центре под Москвой — Мен высказал желание побеседовать с Соколовым с глазу на глаз.
Ученые покинули многолюдный зал и уединились в укромной беседке, густо заплетенной диким виноградом. Здесь было прохладно и тихо, взгляд отдыхал на чудесном пейзаже — живописный уголок старинного парка, купол центрального здания Комитета, озаренный луча» ми заходящего солнца и гигантская статуя Циолковского в центре звездообразной площади, замощенной светлыми плитами.
Мен, не отрывая взгляда от скульптуры, покачал головой.
— Странный замысел, — задумчиво сказал он. — Циолковский изображен здесь слабым, утомленно опирающимся на трость стариком, а лицо обращено к небу и дышит силой и верой.
— Что же вас удивляет?
— Идея… Меня раздражает ваша фанатическая вера. Ведь и вы знаете, что человек смертей, что человечество несовершенно, что его разъединяют ненависть н вражда. Не видно конца пути… Не видно цели… Где же источник вашей веры? На чем она зиждется?
Худое, аскетическое лицо Соколова сохраняло спокойное, почти равнодушное выражение, только из-под тяжелых, утомленно опущенных век, блеснул на мгновение быстрый взгляд больших серых глаз.
— И вы приехали к нам, мистер Мен, — сказал Соколов, медленно выговаривая слова и как бы прислушиваясь к звуку своего голоса, — для выяснения этих вопросов?
— Почти, — утвердительно кивнул головою ученый. — Это не пустой разговор. Я узнал, что советская экспедиция скоро отправится на Марс. И я подумал о возможности встречи с обитателями этой планеты…
— И что же?
— Я попробовал представить себе эту встречу… И не нашел в себе веры, той веры, что написана, — Мен кивнул в сторону скульптуры, — на лице этого человека,
— Почему?
— Неужели не ясно? Тысячелетия на Земле — войны и смерть, рабство и голод. Величайшие достижения науки служат делу убийства и разрушения. Это здесь, на планете, где все люди братья, сыновья одной Матери-Земли. А чего вы ждете от созданий иных миров? Неужели понимания и солидарности?
— Именно так.
— Абсурд! Где основа для такого убеждения?
— Вы забываете элементарное, мистер Мен. Борьба людей между собою на Земле — это поиски наилучшего общественного строя. Она была, она есть, она неминуема. Но в Космос человек выходит не ради такой борьбы. Высокое стремление ведет его к разгадке извечных тайн мироздания. Подобное происходит и на других планетах. И я не верю в войны между космическими расами. Им незачем уничтожать друг друга. Очевидно, от жителей иных планет мы будем отличаться физическим строением… Возможно, будем совсем непохожими… но есть нечто, более значительное, чем внешнее сходство, что нас объединит.
— Что же это?
— Разум!
— Вы материалист, — пожал плечами Мен, — а рассуждаете, как мистик. Что такое разум? Способность горстки праха осознать свое бытие! Умирает человек — умирает и разум. У человечества нет перспектив, нет будущего, а, значит, нет и высоких этических норм. Все это — выдумки! Жестокая борьба за средства существования — для своего вида, для своей семьи вот единствениый девиз Жизни…
— Не так, совсем не так, мистер Мен! Во-первых, разум не умирает. Умирает только тело, а разум — нет! Он становится достоянием других. Все плохое, что было в нем — отметается, и в общую сокровищницу вливаются все новые и новые мысли, дела, мечты людей и поколений. Человечество — единый организм и оно бессмертно! Умирают отдельные клетки — организм живет вечно. И чем дальше, тем более мощным, разумным и зрелым он делается. Все, о чем вы говорили — войны, ненависть, вражда — болезни роста. Человечество выходит в Космос, оно становится взрослым…
— И вступает в битву за место во Вселенной, — подхватил Мен. — Законы природы беспощадны. Увеличивается численность людей, на Земле не хватает места, необходима эмиграция части населения на другие планеты. А у жителей тех планет — такое же положение. В подобной ситуации вы забудете о гуманизме!
— Нет, — улыбнулся Соколов, — мне жаль, что мы не понимаем друг друга. Я знаю одно — нам нечего делить с инопланетными существами и есть то, что нас объединит.
— Жизнь убедит вас в противоположном.
— Что ж… увидим…
Послышались торопливые шаги — по дорожке кто-то быстро шел, почти бежал.
— Сергей Александрович! Простите, что помешал. — Молодой сотрудник Комитета протянул Соколову телеграмму. — Важное сообщение. Телеграмма от Александры Месяц из Крыма!
Соколов быстро пробежал глазами текст и тут же перевел его Мену.
— На ракете — посторонний предмет искусственного происхождения, — тихо повторил Мен поразившую его фразу. — Началось!
— Действительно, началось, только не то, о чем вы думаете! — улыбнулся Соколов. — Передайте, — обратился он к сотруднику, — чтобы готовили к вылету большой вертолет. Телеграфируйте всем членам марсианской экспедиции — Огневу, Савенко, Месяц, — что предстартовый отпуск отменяется. Пусть немедленно вылетают в Космоград!
В родных местах
По узенькой тропинке Огнев прошел в дальний конец кладбища и остановился на небольшой, окруженной вишневыми деревьями, полянке, перед тремя холмиками, густо заросшими травой. Один — побольше, два другие — совсем маленькие.
Закрыв глаза, слушая шелест листвы и щебетанье птиц, он воскрешал в памяти милые образы ушедших в небытие.
Где вы, звонкие голоса сынишек-близнецов, ласковый взгляд любимой жены? Нет их… Вот уже более двадцати лет, как могилы скрыли свою добычу… Навсегда…
Огнев встряхнул головой. Неправда! Милые дети, дорогая подруга, все эти годы вы были со мной. Никогда не забыть ему их, как не забыть того страшного дня… Ясного летнего дня сорок третьего года…
Их аэродром оказался возле родного городка, жена, несмотря на его уговоры, отказалась уехать, пока он здесь, рядом.
И вот… стая самолетов со свастикой на крыльях. Жестокий воздушный бой. Враги, отогнанные от аэродрома, сбросили бомбы на мирный городок. Внизу — море огня и дыма… А утром он, поседевший за одну ночь, здесь, на полянке, хоронил своих близких…
Шли годы… Годы напряженной работы. Первые искусственные спутники Земли… Первые полеты человека в Космос… И он, мечтающий о мире без страданий, о Земле, на которой дети не будут гореть в пламени взрывов, — первых рядах идущих на штурм звездных просторов.
Скоро исполнится его мечта. Он полетит на Марс! Во имя торжества разума, во имя Будущего, ради человечества понесет он к таинственной планете эстафету дружбы и знания!
И эти могилки, эти печальные воспоминания… Они тоже зовут, указывают, требуют… Прощайте, мои дорогие! Я выполню ваш наказ, не отступлю ни перед чем, пройду весь трудный путь до конца. И вы будете вместе со мною. Там, во мраке Космоса!
Огнев тяжело вздохнул, поклонился могилкам и начал спускаться с обрыва к реке. Спустившись, он в изумлении остановился. На берегу росла раскидистая старая верба. Под нею стоял мальчик лет десяти, держа в руках конец веревки. Другой конец был переброшен через ветку и на нем, привязанный за ногу, болтался другой мальчик, примерно такого же возраста, как и первый. Его налившееся кровью лицо было сине-багровым, он кряхтел, стонал, извивался в воздухе, как червяк, но не кричал и не старался освободиться. Мальчик, стоявший внизу, строго приговаривал:
— Ну, ну… подтянись немного еще… согни колени… хватайся руками…
