И даже спустя несколько лет после успешного окончания университета Людвик как бы продолжал там присутствовать постоянными напоминаниями о себе. Он регулярно посылал на факультет длинные патетические письма, обращенные к первокурсникам: «Милейшие моему сердцу друзья, вы те, кто сейчас впервые проходит по коридорам нашей дорогой alma mater, до сих пор населенной фавнами и эльфами наших мечтаний». И письма Людвика в сокращенном виде поначалу публиковались в университетском журнале, а затем вывешивались в стенной газете философского факультета.
На самом же деле Людвик, как и большинство людей его типа, был бесчувственным и бесцеремонным эгоцентриком, и в отличие, скажем, от Эвжена, не обладал никакими подлинными талантами, его талант был лишь в обаянии личности, который хотя бы отчасти оправдывал этот эгоцентризм.
И когда я думаю о нем с точки зрения профессионального психолога, мне часто приходит на ум, что он страдал одной из разновидностей так называемого фучиковского комплекса: идол вечной молодости, чьи неуемные амбиции абсолютно несоразмерны со способностями. Он хотел всегда оставаться идолом. Но ради этого надо было вовремя и навсегда исчезнуть. И он попытался покончить с собой, но сделал это так неумело, что в результате попал в мои руки. В руки модного психолога с несколько сомнительной репутацией. (Спустя годы он вновь посягнул на свою жизнь, но тогда уже ничто не могло ему помочь: он исчез, как камушек, в водах Леты. Однако не будем забегать вперед.)
Слава Людвика закатилась, как только он получил диплом и настало время крутых перемен. Благодаря своей популярности, связям и определенным «преференциям сверху» Людвик быстро и недурно устроился, получив место в брненском Доме искусств с дальнейшей перспективой стать его директором. Однако вскоре выяснилось, что это назначение не принесло удачи ни Дому искусств, ни самому Королю Солнце. Но избавиться от него было не так-то просто. Тогда и возник первый конфликт между ним и «интересами общества». Людвик тяжело переживал этот удар, считал, что с ним поступили несправедливо, и, пожалуй, был прав: сколько бездарей оставалось на своих теплых местечках, и таким «несправедливостям» не было конца.
Отправлять самоубийц на короткую реабилитацию в психиатрическую клинику — обычная практика. В университете между нами не возникло особой близости (я был одним из неприметных студентов, он — «примадонна», окруженная свитой обожателей), но теперь у нас друг для друга нашлось время. Он уже не был тем самоуверенным, зацикленным на собственной персоне маньяком, который всех держал на расстоянии, не умел никого слушать, а лишь ослеплял своим солнечным светом. Теперь Людвик несколько присмирел, неприятности обуздали его, и этот кризисный перелом давал ему возможность не только открыться людям, но и глубже познать самого себя. И я старался — в его же интересах — как можно лучше использовать этот шанс. Да и любопытно было понять, что от прежнего Люд-вика осталось неизменным, а что навсегда изгладилось из его души, и чувствует ли он себя — пусть в малой степени — все еще Королем Солнце, центром Вселенной. Мне был интересен процесс разрушения того бывшего солнечного идола, на взлет которого я когда-то взирал с несомненной завистью.
Я всегда восхищался способностью Людвика быстро и находчиво реагировать на ту или иную ситуацию. Сам я скорее тяжелодум, много раз взвешивающий все за и против, прежде чем приступить к действию. В моей голове прокручивается масса вариантов, из которых предстоит выбрать один. И наконец, выбрав его, я начинаю терзаться мыслью, что выбор мой неудачен. Возможно, это желанное качество для того, кто должен терпеливо и вдумчиво оценивать поступки других, скажем, для психолога, но в практической жизни оно, увы, обременительно. Людвик, напротив, всегда действовал с элегантной безрассудностью, помогавшей ему блистать там, где большинство из нас заходило в тупик. Он реализовывал свои идеи мгновенно, до конца и, не утруждая себя долгим выбором, претворял в жизнь даже те из них, что были почти на грани безумия. И это, как ни странно, на нашем светлой памяти факультете отлично срабатывало, ибо руководство рассматривало успех Людвика прежде всего как дань его популярности, а мы, студенты, принимали это как должное.
Но сейчас к самой сути. То, о чем я хочу рассказать, началось с моей абсолютно сумасбродной идеи, зародившейся именно здесь, в больнице «У святой Анны», в моей служебной каморке. К каморке мы еще вернемся, а сейчас — о самой идее.
В то время, когда мы с Людвиком встретились в больнице и наши отношения определялись лишь ролями психотерапевта и пациента, меня занимала одна мысль, одна идея, которая имела нечто общее с моей профессией, но, скорее всего, это было просто озорством, каким обычно я себя не баловал по причине моей, повторяю, тяжеловесной рассудительности. Хочу сразу же уточнить: моей идее так и не довелось осуществиться, хотя, надо сказать, кое-что я попытался для этого сделать, но, как всегда, далеко не ушел. И сейчас занимаюсь в основном тем, что анализирую, чего я не сделал, а это занятие, признаюсь, мне весьма по душе, ибо больше всего я люблю копаться в том, чего мне не удалось сделать, или, вернее, в том, что мне удалось не сделать.
Уже долгие годы меня интересует феномен мистификации. В основном — теоретически. Что это такое, из какой человеческой потребности она возникает, как действует и какую роль выполняет? Поначалу я попытался определить мистификацию в самых общих чертах. На мой взгляд, это игра, одна из самых продуманных, а стало быть, чистых игр, так как ее игровая прозрачность выявляет суть идентичности человека. Мистификация — это нечто, чем можно эту идентичность испытать и проверить. А раз мистификация наделена такой уникальной способностью, то пусть и остается только игрой, в ней не должно быть ничего нарочитого и функционального, она ничему не должна служить и не должна приносить никакой пользы мистификатору. Лишь в таком случае мистификатор с ее помощью может постичь что-то важное и прийти к какому-то глубинному познанию. И в этом смысле, пошутил я, мистификация — средство и инструмент всякого базового исследования.
А ты мог бы привести пример? — спросил Людвик.
Время примеров еще наступит, пообещал я, но сегодня мне хотелось бы поговорить о мистификации в общих чертах. Настоящий мистификатор отнюдь не мошенник и не аферист, ибо то, что он делает, делает исключительно из удовольствия, не стремясь извлечь для себя какую-то выгоду. А если ты делаешь что-то совершенно бескорыстно, но затрачиваешь на это ровно столько усилий, сколько затратил бы на полезную деятельность — а в этом суть любой игры, — ты оказываешься в империи счастливой свободы. Мистификация — королева всех игр, ибо в ней искусство жизни. Она отодвигает игру до той границы, за которой уже простирается королевство реальности.
Этот разговор мы вели в моей служебной каморке, возникшей после того, как надвое разделили немногим большее помещение: лучшую часть — с окном и электрическим оборудованием — занял коллега-психиатр, мне же досталась весьма непривлекательная клетушка с потолочным освещением, письменным столом, одним стулом и кушеткой. Но несмотря на это, Людвик всегда радовался, когда мог хоть ненадолго скрыться куда-то из больничной палаты, бывшей монастырской трапезной, где, кроме него, находились еще четырнадцать пациентов, по преимуществу злоязычных невротиков, психопатов и психотиков (за недостатком места, да и по иным причинам, невротиков тогда помещали вместе с психотиками, устраивая из этой смеси настоящий дурдом). Однажды Людвиг попросил меня предоставить ему на часок мою конуру. Я дал ему ключ, но с тем условием, что он приурочит свой приход к тому времени, когда не будет моего соседа. И еще попросил его быть предельно осмотрительным и никого туда не впускать.
Я ушел из больницы до начала посещений и не видел гостьи Людвика, но ничуть не сомневался, что эта особа так же очаровательна, как и большинство тех, кем с давних пор окружал себя Король Солнце.
На следующий день Людвик вернул мне ключ, но мы с ним не перемолвились ни словом, ибо на соседней койке санитары готовили пациента к электрошоку, и уже от одного вида этой страшной подготовки (во время самой процедуры пациентов выставляли в коридор) Людвик потерял дар речи, точно сказочное чудище, которое заколдовали.
Но едва я вошел в свою конуру, как тотчас уловил в воздухе запах духов и заметил, что кушетка сдвинута с места. Ну что ж, подумал я, этого и следовало ожидать. Не имея возможности вознестись к потолку и осмотреть помещение с птичьего полета, я опустился на четвереньки и оглядел его снизу. И как только мои глаза привыкли к темноте, я обнаружил под письменным столом что-то маленькое и металлическое. А на свету эта штуковинка оказалась синей со стальным отливом заколкой.
