А мы, девочки, по непонятной причине и веревочкой тянущейся за нами традиции, должны быть воспи-и-итанными и должны всегда нра-а-авиться. Нам так вдолбили это в подкорку, что некоторые, даже когда им сообщают об увольнении, улыбаются с такой отдачей, словно им предлагают бесплатный билет в космос.
Мы должны нравиться мужчине, очаровывать начальство, не раздражать тормознувшего нас гаишника, ничуть не расстроиться оттого, что вместо рассольника в ресторане принесли свекольник, и искренне расхохотаться, когда любимый скажет, что он уходит жить к другой. Нам с детства внушают, что, если мы будем много хмуриться, появятся морщины и нас точно никто не возьмет ни в жены, ни в любовницы, ни даже в секретарши. Нет, мальчикам тоже компостируют мозг, и некоторым мамам даже удается приучить некоторых сыновей не спать в сапогах и пользоваться вилкой по назначению, но, выкарабкавшись из-под этой мелочной опеки, отношения с миром и с женщиной они все равно выстраивают в свободном режиме.
Помню, в юности я сопровождала одного, скажем так, друга в дальнем перелете. Первые три часа он пил мою кровь из-за того, что я забыла его любимые записи шума прибрежной волны и автомобильных пробок, оставшиеся четыре пилил стюардессу за то, что та не может справиться с его аэрофобией. И ведь я, молодая и неразумная, понимала, что после слов «А ну, затихни, я сказала!» я потеряю или покой, или привилегию быть слабой женщиной. В первом случае мужчина согнет меня в бараний рог и выкинет в иллюминатор, а во втором подчинится, и тогда до скончания веков мне предстоит утирать ему сопли, планировать совместный бюджет и выдавать деньги на карманные расходы. Поскольку ни то, ни другое мне не улыбалось, улыбалась я сама.
С годами, надо сказать, эта чарующая способность стала подтаивать и исчезать, как мороженое на жаре. Поэтому, когда спустя несколько лет другой мужчина сказал, что ненавидит Париж, балет и «Реквием» Моцарта в исполнении Караяна, я поцеловала его в лоб и выстрелила в затылок. И знаете, я испытала смешанные чувства. Да, было круто, я не прикидывалась и была сама собой, но ведь и «птичку было жалко». В конце концов, я ведь тоже не люблю езду по встречной и пиво с воблой! Не стрелять же меня за это!
Так что выбор есть всегда – повести себя так, как очень в этот момент хочется, наплевав на других и последствия, или подумать и отступить, не ломая мебель и судьбы. Универсального ключа к замку от этой дилеммы нет. Каждый раз приходится поступать по обстоятельствам. Только надо помнить: если вы намерены всегда делать то, что хотите, велика вероятность рано или поздно оказаться в полном одиночестве или завязанной узлом в смирительную рубашку. В специализированном заведении вокруг, поводя плечами и бедрами, будут прогуливаться сплошные Пушкины и Наполеоны, и к ним у вас, скорее всего, уже не будет никаких претензий. Если же вы предпочтете путь воздержания и самообладания, не забудьте о возможной расплате в виде нервных высыпаний на коже и/или язвы желудка.
Приятно, что формально выбор все равно остается за нами!
* * *
Нет, на самом деле понятно, что мы хотим быть лучше, чем есть на самом деле, и в собственных глазах, и в глазах наших избранников, и в глазах целого света. Кого любит этот самый «целый свет»? Красивых, молодых, успешных. И мы, даже если не хороши собой, не юны и работаем гардеробщицей в ночном клубе, все равно доказываем всему миру или хотя бы собственному отражению в зеркале, что искренне довольны собой и своей жизнью. Врать самим себе обычно удается особенно долго и успешно. Обводить мир вокруг пальца оказывается занятием довольно хлопотным.
Однако мы полны энтузиазма, не сдаемся и на вопрос, говорим ли мы по-английски, с пренебрежением пожимаем плечами. Говорю… Да я сонеты Шекспира перевожу с закрытыми глазами.
Почему так часто на вопрос: «Знаете ли вы Ивана фон Козявкина, Владимира Владимировича или сэра Элтона», мы с воодушевлением отвечаем: «Конечно!», при том, что, естественно, ни малейшего представления ни о ком из них не имеем и только о фон Козявкине что-то слышали от попутчиков в метро. Почему мы «смотрим» фильмы, которые никогда не видели, и с умным видом критикуем книги, о существовании которых и не догадывались? Почему? Потому что хотим быть лучше. Почему хотим быть лучше? Потому что не уверены в себе. Почему не уверены в себе? А вот на этот вопрос вам через много лет, возможно, ответит ваш психоаналитик.
Наукой доказано, что самые страшные войны происходят не на полях сражений, а в головах. Именно там мы трясем шашками, терпим разгромные поражения и одерживаем впечатляющие победы. Всегда знаем, что мгновенно сказать в ответ обидчику, как отбрить нахала и уничтожить пятнадцать претендентов на одно непыльное рабочее место. Но вот в жизни… В жизни всегда найдется кто-то умнее, смелее, предприимчивее, удачливее, моложе, сильнее, способнее. Попадаются настоящие таланты и даже гении, на фоне которых мы выглядим бездарно, как картошка. И, зная об этом или просто боясь этого, мы все подправляем и подправляем собственный образ, заставляя других поверить в то, что мы ого-го какие фрукты. И дай бог, чтобы нам самим от этой уверенности перепало.
Но случаются счастливые исключения. У меня есть знакомый, который на вопрос: «Говорите ли вы по-французски?» спокойно отвечает: «Ни слова». Ему пускают пыль в глаза, рассказывая, на каких курортах Баден-Бадена и Майами отдыхали, а он слушает, кивает, а потом вставляет: «Ой, а у меня такая малина в этом году выросла в Перхушково, вы не поверите!» Он не смеется над глупой шуткой, не стелется перед людьми, которые ему не нравятся, и заявляет, что хочет получить за работу ту сумму, которая кажется правильной ему, а не работодателю.
Я не знаю, как у него этому научиться, но точно знаю, что учиться надо обязательно. Потому что у меня до сих пор становится нехорошо на душе, когда кто-нибудь страшно самоуверенный и надутый произносит в адрес неизвестного/ой: «Ой, я вас умоляю, да кто он/она такой/ая…» И мое сердце сжимается от обиды и ужаса, что кто-то может сказать подобное и обо мне… И я готова врать, что на три сантиметра выше своего истинного роста, что знаю больше языков, чем на самом деле, что я смотрела все фильмы Фассбиндера, прочитала «Улисса» от корки до корки и все поняла. А когда кто-то случайно или намеренно ловит меня на лжи, я беру в руки двустволку и отстреливаю ему голову!
Опять вру. Не беру и не отстреливаю. Потому что никак не могу нащупать здоровую середину между тряпкой и убийцей и стать, наконец, самой собой – веселой, иногда рассеянной, чуть с приветом, немного ленивой, порой стеснительной и довольно симпатичной невротичкой в самом расцвете лет! Но я не безнадежна. Я работаю над собой!
Чего и вам желаю.
Тридцать семь
Помню, как моя знакомая безутешно рыдала у меня на плече.
– Нет… Это невозможно… Дрянь! Тварь! Гад! Опоссум! Бросил меня… Нет, ты представляешь? Ушел… Я не могу… К двадцатилетней телке… А я… А мне… Нет, ты не понимаешь! Мне целых тридцать семь!!! Я старуха! Все пропало! Жизнь кончена!
Глядя на то, как убивается тридцатисемилетняя «старуха», вчерашняя жена опоссума, я затосковала.
Почему в нашем обществе век женщины так короток? Бывает, собираясь на выход, я пробегаю мимо включенного телевизора и порой с чулками в зубах замираю перед экраном. Я глазам своим не верю, когда в каком-нибудь телешоу вижу потухшую, оплывшую, нечесаную и неухоженную дамочку, которая в процессе дискуссии сообщает, что ей целых неодолимых тридцать семь лет, что жизнь прошла стороной и после третьего развода и второго ребенка нет никакого смысла наворачивать посеченные и поредевшие пряди на бигуди! Что, дескать, она выбраковка. По возрастному принципу.
Когда я понимаю, что вся жизнь таких женщин, а их – тьмы, вмещается в промежуток примерно между семнадцатью и двадцатью семью годами, а после этого немедленно подступает неприличная старость, мне хочется влезть в телевизор и огреть хотя бы одну из них сковородкой по голове – авось очнется!
Да что же это за наваждение такое! Почему в фильме, неважно каком – современном, героиня Шарлотты Рэмплинг, которой под шестьдесят (!), с легкомыслием институтки предается любовным утехам, и в ее прекрасных глазах не вспыхивает и тени сомнения в том, что она «бабушка» и ее место не в постели с юным незнакомцем, а в кресле-качалке под пледом…
Почему Мадонна, которой твердый полтинник, с ехидцей говорит в интервью: «Да, мне пятьдесят, а я как новенькая!» Ага, видали мы эту «новенькую» – ботокс, ботокс, немного пластики и очень много фотошопа. Но ведь дело не в том, как она выглядит, а в том, что бессмертная итальяночка до сих пор ведет себя, как девчонка! И ее бывший муж, на десять лет, кстати, ее моложе, смотрелся рядом с ней старикашкой в своей английской кепке. А ей, пантере секса и гиене предрассудков, – все по барабану!
