— Buenos dias! — ответил мужчина и хитро посмотрел на нас.
Мой английский спал после перелета, слова ворочались в голове с трудом, но, собравшись, я заказал две чашки кофе и одно мороженое.
Счет все еще хранится у меня, мой первый испанский счет, 23 июня 2001 года, 11 часов 48 минут утра, бар-ресторан «Mar Vent», мороженое 675 песет, кофе 150 песет, еще одно кофе — 150 песет, итого 975 песет. Дочь съела мороженое, мы с женой выпили свой кофе, я расплатился по счету, и мы пошли обратно в отель, а через час — уже расположившись в номере, приняв душ и переодевшись, — вновь отправились к Мануэлю, пообедать, ибо сегодня в отеле нас ждал лишь ужин, а до него надо было дожить.
И вот тогда, сев за тот же угловой столик и вертя в руках карту-меню, думая, что заказать себе, а что — жене и дочери, я понял, что за этим столиком вполне можно писать и те самые записки под названием «Средиземноморский роман», за которые я сел полтора месяца спустя совсем в другом месте.
Хотя на самом деле я пишу их в Бланесе, за столиком ресторанчика «Mar Vent». Мануэль только что принес мне еще один cаfe solo и несет двум испанкам за соседний столик паэлью, причем, из черного риса, черный рис, какой-то зеленоватый соус и ярко-красные креветки, выложенные поверх риса ровными геометрическими рядками.
— Жарко, — говорит мне Мануэль.
— So hot! — соглашаюсь я и делаю первый глоток обжигающего и по-настоящему крепкого эспрессо.
8
Я встретил его на набережной,
он толкал перед собой тележку с кислородным аппаратом,
вот только дышал через нос, а не через рот,
странный аквалангист, так и не добравшийся до моря.
Рядом с ним — жена, некрасивая, в шортах, с обесцвеченными волосами…
Они жили в нашем отеле, мы приехали — они уже были,
мы уезжали — они оставались…
Неужели она привезла его сюда умирать?
9
Между прочим, кофе для меня — немаловажная часть как моего же средиземноморского романа, так и всей науки психогеографии в целом.
Ведь если кофе это и не смысл, то во многом — стиль жизни.
И в той парадигме Запад — Восток, читай: Бланес — Яффа или Акко, кофе занимает одно из системообразующих мест, хотя пристрастился я к нему ни там, ни там, то есть начал пить кофе ни на Западе и ни на Востоке, а между, в щели, в утробе, вне пределов как западной, так и восточной цивилизаций, и страсть моя к кофе столь же малообъяснима на первый взгляд, как и вообще пристрастие к иным географическим точкам.
Хотя на самом деле объяснить можно все, как и понять.
Вот только яснее от этого проблема не становится.
Потому что как ни старайся, а вкус у кофе здесь, где я пишу этот текст физически, и там, где я пишу его мысленно, абсолютно разный. Хотя дома я кофе варю сам и делаю это так, как научили меня много лет назад в Армении — естественно, что в турке, естественно, что смешанный из разных сортов, естественно, что собственного помола, а если есть желание, то не в электрической, а на ручной кофемолке. А после того, как я побывал еще в одной замечательной психогеографической точке — в Объединенных Арабских Эмиратах — то я добавляю в кофе еще и кардамон. Чуть-чуть кардамона и совсем маленькую толику корицы — с последней главное не переборщить, потому что если переложить корицы, то кофе становится приторным, а он должен быть в меру резковатым и только чуть отдавать коричной сладостью. В Эмиратах такой кофе называют «turkish», турецким, и обязательно подают к нему стакан ледяной (именно ледяной, а не просто холодной) воды.
И до Испании мне казалось, что лучшего кофе нет, за исключением, конечно, того, что я варю дома.
А после Испании я знаю, что лучший — в Испании, причем, все равно, где пить — что в ресторане у Мануэля, что в баре отеля «Беверли парк», что просто в кофейне на улице.
Он везде крепкий, горячий, чуть резковатый и терпкий.
Пусть это всего-навсего банальный эспрессо, то есть кофе из машины.
В том же Израиле кофе намного хуже, хотя настоящий кофе, можно сказать, я там и не пил.
Для того, чтобы в Израиле выпить настоящий кофе, надо забраться в шатер к бедуинам, а ни в первый мой приезд туда, ни во второй мне этого не удалось.
Так что бедуинского кофе я так и не попробовал, а потому восточный кофе — как это ни парадоксально — в моем средиземноморском романе проигрывает западному.
А лучший западный кофе я пил в самом неиспанском городе, в Барселоне.
В Барселоне, столице автономной республики, она же провинция, Каталония.
В Барселоне, где три с половиной миллиона жителей и где ровно двенадцать зданий построил сам Антонио Гауди, ударение на французский манер, на последний слог, если верить Петру Вайлю — а причин не верить этому блестящему знатоку архитектуры, живописи и кухни у меня нет.
Хотя все наши гиды в Испании произносили Гауди с ударением на первый слог, но я читал Вайля, а потому знал, как надо произносить фамилию Гауди и даже сказал об этом гиду, но гид Катя со мной не согласилась, и тогда я просто начал глазеть в небо, на сюрреалистические шпили знаменитой Саграда Фамилия.
Но писать о них я не буду, как не буду писать о парке Гуэль и о других строениях безумного и — без сомнения — великого каталонца, потому что — как это ни печально — произошло то, что и должно было произойти.
Я слишком много читал обо всем этом, хотя бы у того же Вайля.
И мне слишком много рассказывали.
А потому реальность оказалась не столь впечатляюща, как предшествующие иллюзии.
То есть все это в жизни не такое большое, не такое величественное и как бы это сказать, — в общем, в жизни все это чуть-чуть смешное.
Или нереальное.
Вот Храм Гроба Господня в Иерусалиме в жизни намного более величественен, чем в иллюзиях.
А Саграда Фамилия — наоборот.
Так что лучше опять перейти к кофе.
10
Пара очень пожилых голландцев,
бабушка — божий одуванчик, плавает как рыба,
как дельфин, как постаревшая русалка, что всю жизнь
мечтает об одном — быть с принцем до конца…
А принц намного старше, ему за восемьдесят,
он в воду уж не входит, а бродит по окружности бассейна
и щелкает на фото свою русалку,
а бабушка-голландка все плещется и плещется в бассейне…
11
Уже после того, как нас провезли по всей Барселоне и мы побывали даже на самой ее верхней точке, той, где сейчас военный музей, а раньше, при Франко, была тюрьма (но и до Франко там тоже была тюрьма), и я насладился потрясающим видом на барселонский порт, где, чуть подернутые туманом, стояли у причалов несколько огромных океанских лайнеров, один из которых внезапно разродился басовитым и наглым гудком, отчего у меня к горлу внезапно подкатил ком и отчаянно защемило сердце, впрочем, как это всегда бывает у меня при виде таких вот океанских лайнеров, пусть даже они молча проходят мимо где-то по линии горизонта, так вот после всего этого автобус отвез нас в самый центр, к площади Каталония, и нам предоставили личное время.
Два с половиной часа.
Через два с половиной часа мы должны были опять сесть в автобус и поехать в сторону побережья, в милейший городок Бланес, где на улице Родоредо находится тот самый ресторанчик «Mar Vent», в котором я и пишу сейчас — мысленно пишу — эти записки.
То есть описываю свой средиземноморский роман, постоянно ловя себя на той мысли, что до главного — того, о чем всерьез задумался поздним летом високосного двухтысячного года, гуляя со своим далматином по зачуханному уральскому пригородному леску — еще и не добрался.
До мысли о том, почему мне плохо в том месте, где я живу всю свою жизнь и почему я чувствую себя здесь чужим.
Яснее не скажешь.
А пока все же лучше опять перейти к кофе.
Оставшись вне автобуса, пробежав в поисках туалета и найдя его, хотя и не без труда, то ли на втором, то ли на третьем этаже фешенебельного торгового центра со странным названием «Английский дворик», вновь оказавшись на обочине площади Каталония, миновав знаменитое на весь мир — оно было самым первым в мире и ныне ему уже тридцать лет — «Hard Rock Cafe», подойдя к самому началу самого экстравагантного барселонского бульвара Рамбла, идя по которому можно было упереться в памятник Колумбу, за которым и был тот самый порт, на который я до комка в горле и щемления в сердце любовался у подножия военно-морского музея каких-то сорок минут назад и где меня ждали (буду надеяться, что ждали) целых три огромных океанских лайнера, я вдруг понял, что ни жена, ни дочь идти по Рамбле к порту совсем не хотят.
Им захотелось на шопинг, и мне ничего не оставалось, как понуро побрести за ними.
В сторону бульвара Ангелов, который чуть в стороне от Рамблы, а там по какой-то улочке, по обе стороны которой шли нескончаемые обувные магазины.
Ибо дочери была нужна обувь, и лучше из Барселоны.
