И это гнетет мое сердце — что я не заплатил несколько тысяч песет этому счастливому человеку и не стал обладателем яркого полуфантастического пейзажа на средиземноморские мотивы. Хотя пейзаж я купил, только совсем в другом месте, в городе Фигерас, куда мы попали прямиком из города Жирона, в котором мы оказались, проехав около восьмидесяти километров по трассе № 11, то есть по национальной, что означает бесплатной, дороге на арендованном нашими соседями по столу в ресторане отеля «Беверли парк» новеньком «сеате толедо», вот только будет все это ровно через неделю, тоже в понедельник.
Видимо, понедельник в Испании — день художников.
15
То есть из всего вышесказанного можно понять одно — больше всего на средиземноморском побережье Испании меня поразили люди. Такого никогда не было со мной на Востоке: ни в Эмиратах, ни в Израиле. Там поражало другое — то томность и нега атмосферы, то порою невыносимое, но от этого еще более восхитительное духовное напряжение, переходящее попросту в какое-то экстатическое состояние — это, конечно, я про Иерусалим.
Хотя, повторю, и на Востоке и на Западе мне по-своему хорошо.
Только в тех же Эмиратах, к примеру, наступает (и очень быстро) момент, когда ты понимаешь свою абсолютную чуждость этому предельно комфортному в физиологическом отношении миру.
Но это не мешает относиться к нему с уважением.
В Израиле проще, по крайней мере, именно в Израиле я окончательно понял, что для меня означает христианство и христианская цивилизация, хотя в Израиле это сложно не понять — там этим пронизано все, стоит только просто проехать хоть на машине, хоть на автобусе, от Назарета до Вифлеема с заездом в Иерусалим.
Побывав при этом и на побережье озера Киннерет, то бишь Галилейского моря, и на заросших густым кустарником берегах реки Иордан.
Общение с комфортностью мира.
Общение с Богом.
В Испании же — общение с людьми.
Именно поэтому мысленно я пишу все эти записки не в Екатеринбурге, а все в том же Бланесе, потому что Бланес стал той странной точкой, где все эти три составляющих сплелись во что-то единое, и я окончательно понял, отчего в одном месте может быть хорошо, а в другом тебе плохо, пусть ты и прожил там всю свою жизнь.
Просто — ты там чужой.
16
Когда четыре бьет — кончается сиеста
и по соседству открывается танцзал…
Там нет туристов, только пожилые испанцы
(или пожилые каталонцы)
танцуют что-то, что бы я назвал…
Фламенко? Нет, это явно не фламенко,
да и не сардана, просто:
какой-то странный, очень нежный танец
переплетает пожилые пары,
и вид у них — безукоризненно счастливый!
17
Но это опять же не означает, что хорошо там, где тебя нет, если вспомнить расхожую русскую поговорку. И не в том, что можно физически быть частью Востока, ментально принадлежать Западу, а конфессионально исповедывать нечто среднее — то же православие, к примеру, хотя, как бы я временами ни порывался, я оставлю свои взаимоотношения с православием за пределами этого текста.
Лучше я опять вернусь к людям и к Испании, потому что любой роман происходит всегда не в вакууме, у него есть наблюдатели, да и сами его участники тоже являются наблюдателями тире соглядатаями, вынужденно вступая с этим миром в те или иные взаимоотношения.
И не всегда эти взаимоотношения бывают столь благостными, как встреча с тем же Тамайо.
По крайней мере, когда меня спрашивают, почему я только один раз был в Барселоне, я вспоминаю про то, как познакомился с биологическим видом «мачо натуралес», то бишь «настоящие мачо», и говорю, что гораздо уютнее мне было в Жироне.
Вообще-то, я всегда считал, что мачо — это такая легенда, что на самом деле их нет, а если они и были, то остались лишь как зрители на корриде.
Но после Барселоны я так не считаю.
А произошло вот что.
Мы уже отправились обратно на побережье и отправились с опозданием, небольшим, минут на пятнадцать, но водитель нервничал, автобус попал в пробку, потом мы дернулись, я смотрел в окно, за окном проплывали красивые дома в стиле арт-нуво, ветер колыхал листву платанов, и тут что-то произошло.
То есть сам момент произошедшего я просто не заметил.
Как мне позже объяснили — то ли мы с кем-то не разъехались, то ли с нами кто-то не разъехался.
Автобус остановился, и водитель — невысокий, плотный, черноволосый каталонец — вышел на улицу.
Из припаркованных рядом двух машин — спортивной «тойоты» и «ситроена» — тоже вышли люди.
Крашеный блондин из «тойоты» и два громилы из «ситроена».
Громилы были просто замечательные.
Папа с сыном.
Оба за метр восемьдесят, оба увешанные золотыми цацками и оба с накаченными мускулами.
В общем — какая-то барселонская братва.
И они все стали орать и размахивать руками, все обитатели автобуса прилипли к окнам, в ожидании, когда в ход пойдут кулаки.
Наш водитель и та троица действительно немного помахали руками, из «ситроена» выбралась еще и дамочка, ростом и комплекцией под стать как папе, видимо — свекру, так и сыну — соответственно, мужу.
Она тоже стала голосисто вопить и махать руками, потом наш водитель забрался обратно в автобус и сел на свое место.
— Закрой дверь, — сказала по-испански ему наш гид Катя.
— Они не полезут, — ответил водитель.
И тут в открытую дверь ворвались все трое — дамочка осталась на улице — и принялись избивать нашего водителя.
Они метелили его, не давая ему встать.
По щеке водителя лилась кровь, он пытался отбиваться, но сидя это делать было неудобно.
Наши русские женщины заголосили на весь автобус и потребовали, чтобы наши русские мужики вмешались.
И те двое парней, которые сидели впереди и из-за которых, собственно, мы и опоздали с выездом — они задержались в магазине «Маркс и Спенсер» — бросились в драку.
Троица выскочила из автобуса, и тут появилась полиция.
В голубых форменных рубашках — каталонская, в белых — федеральная, то есть испанская.
А автобус стоял в самом центре Барселоны, и вокруг собралась целая толпа зевак.
Между прочим, те, что в «тойоте» и в «ситроене», были испанцами — так нам сказала Катя.
А водитель — повторю — каталонцем, хотя все может быть наоборот.
Только вот все они оказались «мачо натуралес», и такого взрыва воистину звериной ярости я не видел никогда в своей жизни.
И эта ярость клокотала все то время, пока каталонская, равно как и испанская полиция, собирала показания, а подъехавшая скорая залечивала раны как нашего водителя, так и парочки громил из «ситроена» — папаша вдруг отчетливо захромал, а у сынка на полщеки разлился фингал.
Закончилось все, между прочим, тем, что одного из наших забрали в участок, хотя потом очень быстро отпустили.
Уже когда водитель, отвезя нас в Бланес, не приехал обратно и не сказал, что если бы не русские, то его бы убили.
И действительно бы убили, потому что не просто мачо, а «мачо натуралес».
Естественно, что после всего этого мне не очень хотелось обратно в Барселону, хотя сейчас-то я понимаю, что Барселона тут ни при чем.
Просто так сложились обстоятельства.
У меня вот рядом с домом буквально вчера ночью из гранатомета стреляли по магазинчику.
И разнесли всю витрину и полмагазина в придачу.
А еще на днях кого-то зарезали в троллейбусе.
А еще на днях…
Так что Барселона тут ни при чем, разве что легенда о «мачо натуралес» оказалась истинной правдой, но сейчас мне в Барселону хочется гораздо больше, чем до того, как я побывал в ней впервые.
Потому что она тоже — часть моего средиземноморского романа, как и крашеный блондин из спортивной «тойоты», как и громилоподобная, гориллообразная, увешанная золотыми цацками и с выпирающими из-под коротких рукавов рубашек парочка, чуть не убившая нашего водителя.
Хотя я стоял рядом с их «ситроеном» и не заметил на нем ни одной царапины.
Видимо, действительно — просто «мачо натуралес».
18
Осталось совсем немного.
И прежде всего — про Жирону и Фигерас.
Бланес — Барселона — Жирона — Фигерас.
Географические точки моего средиземноморского романа.
Фигерас, как известно, родина Сальвадора Дали.
В Жироне — знаменитые средневековые кварталы.
В Жирону мы приехали часов в двенадцать, сделав круг по центру, припарковали машину, вышли из нее и оказались в тихом и каком-то странно-зачарованном месте.
Было жарко, солнце играло на разноцветных фасадах тех самых средневековых домов, что входят во все путеводители.
До домов надо было идти по мосту через речку Ониар, очень мелкую, но довольно широкую, и, глядя с моста, было видно, как почти по поверхности воды ходят большие и упитанные карпы.
