И так изо дня в день.
Конечно, для Цезаря Брут — проблема. Он был вынужден взять его под крыло после Фарсала, во-первых, из любви к Сервилии, его матери, а во-вторых, чувствуя вину за то, что разорвал помолвку Брута со своей дочерью Юлией, чтобы заполучить Помпея. Он понимал, что тем самым разбивает бедному юноше сердце. Но Цезарь понятия не имел, что за человек Брут, когда пожалел его после Фарсала. Он возобновил отношения через двенадцать лет, не зная, что этот прыщавый мужчина тридцати шести лет был трусом на поле битвы и львом, когда дело касалось защиты его ошеломляющего состояния. Никто не смел сказать Цезарю то, о чем знали все: при Фарсале Брут бросил свой меч, так и не запятнав его вражеской кровью, и отсиживался в болотах, а потом первым кинулся победителю в ноги. «Нет, — твердо сказал себе Кальвин, — мне не нравится трус Брут, и глаза бы мои на него не глядели! Называет себя республиканцем, вот уж действительно! Это просто звучное имя, каким он и все другие так называемые республиканцы думают оправдать гражданскую войну, в которую они ввергли Рим».
Брут поднялся из-за стола.
— Цезарь, у меня назначена встреча.
— Тогда иди, — был ответ.
— Значит ли это, что червяк Матиний на Родосе? — спросил Кальвин, когда внизу хлопнула дверь.
— Боюсь, что да.
Морщинки собрались у внешних уголков голубых глаз, необычных из-за черных ободков по внешнему краю радужной оболочки.
— Веселей, Кальвин! Скоро мы избавимся от Брута.
Кальвин улыбнулся в ответ.
— Что ты хочешь с ним сделать?
— Оставлю во дворце губернатора в Тарсе. Это наш следующий — и конечный — пункт назначения. Я не могу придумать более подходящего наказания для Брута, чем заставить его вернуться к Сестию, у которого он украл два легиона в Киликии, чтобы привести их к Помпею Магну. Сестий вряд ли об этом забыл.
Один короткий приказ — и все завертелось. На другой день Цезарь покинул Родос и отплыл к Тарсу с двумя полными легионами и с тридцатью двумя сотнями ветеранов, костяк которых составляли остатки его старых легионов, главным образом прославленного Шестого. С ним ушли восемьсот германских всадников, их любимые лошади ремов и горсточка воинов-пехотинцев убиев, отменных метателей копий.
Разрушенный Метеллом Сципионом Тарс продолжал существовать под опекой Квинта Марция Филиппа — младшего сына Луция Марция Филиппа, племянника Цезаря и тестя Катона, эпикурейца, вечно колеблющегося и не знающего, на чью сторону встать. Похвалив молодого Филиппа за здравомыслие, Цезарь тут же посадил Публия Сестия обратно в курульное кресло губернатора и назначил Брута его легатом, а молодого Филиппа — проквестором.
— Тридцать седьмой и Тридцать восьмой легионы нуждаются в отдыхе, — сказал он Кальвину. — Помести ребят на шесть рыночных интервалов в хороший лагерь в горах над Киликийскими воротами, а потом вместе с военным флотом пошли их в Александрию. Я буду ждать их там, а потом мы пойдем на запад и выгоним республиканцев из провинции Африка, прежде чем они уютно устроятся в ней.
Кальвин, высокий светловолосый и сероглазый мужчина лет пятидесяти, ни на мгновение не усомнился в этих распоряжениях. Все пожелания Цезаря всегда оказывались единственно верными. Кальвин, всего лишь год назад присоединившийся к Цезарю, видел достаточно, чтобы понять, что это именно тот человек, к которому будут стремиться все мудрые люди, если они хотят добиться успеха. Консервативный политик, который должен бы был примкнуть к Помпею Великому, Кальвин выбрал Цезаря, после того как смертельно устал от слепой враждебности таких людей, как Катон и Цицерон. Поэтому Кальвин поехал в Брундизий, нашел там Марка Антония и попросил переправить его к генералу. Антоний немедленно согласился, зная, что Цезарь хорошо воспримет переход на его сторону такого консуляра, как Кальвин.
— Ты желаешь, чтобы я оставался в Тарсе, пока не дождусь известий от тебя? — спросил он.
— Как хочешь, Кальвин, — ответил Цезарь. — Я скорее склонен считать тебя моим «кочующим консуляром», если в природе имеется такой зверь. Как диктатор, я сегодня же соберу тридцать ликторов и в их присутствии наделю тебя неограниченными полномочиями во всех землях восточнее Греции. Это даст тебе возможность не подчиняться губернаторам провинций и набирать повсюду войска.
— У тебя какие-то предчувствия, Цезарь? — спросил Кальвин, хмурясь.
— Предчувствий у меня нет, если под предчувствиями ты понимаешь необычный свербеж в мозгу. Скорее, я бы сказал об ощущениях, относящихся к мимолетным событиям, которые мой мыслительный процесс пропустил, но тем не менее они застряли в голове. А потому прошу тебя: держи глаза открытыми, чтобы не пропустить летающих свиней, а уши настрой на эфир, чтобы услышать поющих свиней. Если случится нечто подобное, значит, что-то где-то не так. Тогда применяй свою власть.
И назавтра, в предпоследний день сентября, Гай Юлий Цезарь поплыл по реке Кидн в Наше море, где его подхватил северо-западный ветер и погнал на юго-восток, что и требовалось. Три тысячи двести ветеранов и восемьсот конников с лошадьми теснились на тридцати пяти транспортах, ибо военные корабли остались в ремонтных доках.
Два рыночных интервала спустя Кальвин, «кочующий консуляр», наделенный неограниченными полномочиями, собрался в Антиохию посмотреть, во что превратилась Сирия после губернаторства Метелла Сципиона. Но тут в Тарс на взмыленном скакуне прибыл курьер.
— Киммерийский царь Фарнак со стотысячным войском вторгся в Понт у Амиса! — сообщил он, отдышавшись. — Амис горит, а Фарнак объявил, что намерен отвоевать все земли отца, от Малой Армении до Геллеспонта.
Кальвин, Сестий, Брут и Квинт Филипп оцепенели.
— Еще один Митридат, — глухо произнес Сестий.
— Вряд ли, — возразил Кальвин, овладевая собой. — Сестий, мы выступаем. Квинт Филипп отправится с нами, а в Тарсе останется Брут. — Он посмотрел на Брута так грозно, что тот отшатнулся. — А ты, Марк Брут, хорошенько запомни мои слова: в наше отсутствие никаких сборов долгов! Если выяснится, что хоть один ликтор попытался по твоему указанию кого-нибудь обобрать, я вздерну тебя за яйца! Или, если их не окажется, за что-либо другое!
— Это по твоей вине, — сердито добавил Сестий, — в Киликии не осталось обученных легионов, так что твоей главной работой будет вербовать и обучать солдат. Слышишь меня? — Он повернулся к Кальвину. — А что Цезарь?
— Возникает проблема. Он велел отправить к нему два отпускных легиона, но я теперь не могу этого сделать. Не думаю, что и он в такой ситуации захотел бы лишить Анатолию всего регулярного войска. Поэтому я пошлю ему Тридцать седьмой, а Тридцать восьмой возьму с собой на север. Мы заберем его у Киликийских ворот, потом пойдем в Эзебию Мазаку к царю Ариобарзану, которому придется собрать для нас армию, какой бы бедной сейчас ни была Каппадокия. Я также пошлю гонца к царю Деиотару в Галатию с приказом найти в своих землях как можно больше воинов, а затем ожидать нас на реке Галис, ниже Эзебии Мазаки. Квинт Филипп, пришли ко мне писарей, и побыстрей!
Приняв такое решение, Кальвин все же не обрел спокойствия. Хотя Цезарь и намекнул, что Анатолию ждут неприятности, однако отдал распоряжение прислать к нему именно два легиона, а никак не один. Что же придумать, чтобы не сорвать его планы похода в провинцию Африка? Может быть, обратиться в Пергам, к другому сыну Митридата Великого, не Фарнаку?
Этот Митридат был союзником римлян во время кампании Помпея по чистке Анатолии после тридцатилетней войны Рима с его отцом. Помпей наградил его куском плодородной земли вокруг Пергама, столицы провинции Азия. Этот Митридат царем не был, но в границах своей маленькой сатрапии он не отвечал перед римским законом. Ставший вследствие этого клиентом Помпея, он помогал патрону в войне против Цезаря, но после Фарсала послал вежливое извинительное письмо Цезарю, прося прощения и привилегии стать клиентом Цезаря. Письмо позабавило Цезаря и очаровало. Он ответил Митридату Пергамскому, что тот прощен и что отныне он входит в клиентуру Цезаря, но взамен должен быть готов оказать услугу Цезарю, когда его попросят об этом.
Кальвин писал:
Вот твой шанс оказать услугу Цезарю, Митридат. Без сомнения, ты так же, как и все мы, обеспокоен вторжением в Понт твоего сводного брата. Его зверства в Амисе — прямой вызов всем цивилизованным людям. Войны — это необходимость, иначе они не случались бы, но цивилизованный военачальник обязан убрать мирных граждан с дороги военной машины и уберечь их от физического насилия. Голод и потеря крова в военных кампаниях неизбежны, но совсем другое дело — пытки, надругательства, горы отрубленных рук и ног. Фарнак — варвар.
Вторжение Фарнака поставило меня в трудное положение, дражайший Митридат, но я уверен, что смогу на тебя опереться. Я знаю, что тебе запрещено набирать армию, даже оборонительный гарнизон, но в нынешних обстоятельствах придется проигнорировать этот пункт договора. Я имею на то соответствующие проконсульские полномочия, которыми меня наделил сам диктатор.
