Остановка была до отказа забита людьми, по-новогоднему пьяными и веселыми. Они плотно кучковались под крышей остановки, мокнуть под дождем не хотел никто, и жили праздником. Все стремились к этому празднику в новогоднюю ночь, кто-то ждал троллейбуса до центра города, желая попасть на главную городскую ёлку на площади Кирова, кто-то, так же как и Игорь с Женькой, планировал попасть на дискотеку. Всем было весело, они чувствовали праздник, наслаждались им. Кто-то даже слишком сильно чувствовал и блевал за остановкой, видимо, перебрал веселья. Они смеялись, жгли бенгальские огни, кто-то даже пел песни, поглощали шампанское прямо из горла. А Игорь им завидовал. Завидовал даже тому неудачнику, что поливал землю за остановкой съеденным за новогодним столом. Они ощущали этот праздник, им было хорошо, а Игорь не чувствовал ничего.
Игорь вдруг понял, что находиться рядом с пьяной веселящейся толпой ему совсем не хочется, неприятно. Даже беззаботно счастливое лицо друга Женьки раздражало.
Чему они радуются? Где этот праздник, где? Даже снега нет, какой, к черту, Новый год? Ни снега, ни настроения, ничего... Как у всех вокруг получается забыть обо всем, о проблемах, о делах и радоваться празднику? Просто радоваться.
Игорь не понимал их. У него так не получалось, он не мог даже всего на одну ночь послать все свои переживания куда подальше и влиться в толпу веселящегося люда. Ну не получалось у него. А ведь это возможно, у всех этих людей это ведь как-то получилось, они это умеют. Как? Где этот механизм управления своими мыслями и эмоциями? Ведь должен он где-то быть, чтобы просто раз, и переключил в нужный тебе режим. И вот ты уже пьяный, веселый, беззаботный гуляка, тебя не волнует, что дома вечные ругань и скандалы, что учеба не клеится, а училку истории ты довел до нервного срыва, и за это тебе грозит отчисление, что одноклассница Ольга не обращает на тебя никакого внимания, а тебе она до слез нравится. Вот чтобы хоть одну ночь всё это не бередило душу и не резало. Где этот хренов переключатель? В сердце, мозгу, или, может, в душе, без разницы. Просто скажите, где он и как им пользоваться! Дайте шанс побыть счастливым хоть пару часов!
— Игорян, ты чё загрузился? — вернул Женька закопавшегося в мыслях Игоря в настоящее, в праздник.
— Да, блин! Никакого настроения нет. — Игорь махнул рукой.
— Ты чё, всё из-за Депресуки паришься? Да забей! Ничего не будет. Лекцию прочтут, как всегда, какой ты негодяй, и всё. Не парься. О, а хочешь вмазать? У меня водяра есть. Настроение надо поднимать градусом!
— Где ты водки-то взял?
— Да батя вырубился, я и отлил у него из бутылки. Во! Как раз чекушка вышла, думал на дискаче вмазать. Будешь?
— Только давай не здесь, народу вон до фига, мало ли. Пошли до ДК пешком прогуляемся, что ли, на фиг этот тралик. По пути и выпьем.
Женька очень нехотя согласился.
Дом культуры Офицеров находился не так уж и далеко. Если идти коротким путем, дворами, то буквально двадцать минут ходьбы. Просто ходить этой дорогой ночью обычно мало кто решался. Короткий путь к ДК лежал через Бермуды, не самый благополучный район города. По сути, Бермуды не были отдельным микрорайоном города, просто с десяток деревянных двухэтажек, сильно смахивающих на бараки. Располагались они неким подобием треугольника, вот и прозвали Бермудами. Население бермудского треугольника было под стать названию, не пираты и не морские разбойники, конечно, но тоже много пьющее, мало работающее и откровенно криминальное. Так, по крайней мере, все говорили. Другие жить в этих домах просто отказывались, не желали. Это был не район, а маленькая, но страшная язва на теле города, на которую долгое время просто не обращали внимания. Болячка и болячка, сама пройдёт! Но не прошла. Старые, давно аварийные деревяшки с печным отоплением и удобствами на улице, появившиеся лет тридцать назад как временное жилье для строителей, словно губка впитывали в себя всё самое плохое из города. В общем, приличные люди здесь не жили и по ночам не ходили.
В Бермудах оказалось на удивление тихо и безлюдно. Игорь с Женькой преодолели неприятный район минут за десять и практически не встретили ни души на пути, кроме одного пьяного деда, вышедшего по нужде, и стаи бездомных собак. Видимо, праздник тоже сторонился этого места и решил не появляться. За последней двухэтажной деревяшкой находилось почтовое отделение, на его крыльце друзья и решили приговорить чекушку Вареника. Здесь были все удобства, ржавый козырек укрывает от дождя, фонарь светит аккурат на крыльцо, перила заменят стол, красота!
— Ну, давай! — Женька достал из внутреннего кармана куртки маленькую бутылку и протянул Игорю.
— Закусить-то нет ничего? — спросил Игорь, принимая чекушку.
— Не-а. Пара конфет вот только. Будешь?
— Давай. Хоть что-то. — Игорь откупорил бутылку, вытащил пробку, сделанную из туго свернутой в рулончик газеты, и сделал большой глоток.
— Ээээ... — протянул Вареник, — «с новым годом» забыл сказать.
Игорь сморщился и быстро сунул в рот четверть шоколадной конфеты. Внутри всё страшно обожгло, глотку, легкие, казалось, что вздохнуть не получится уже никогда. Игорь усердно жевал шоколад, но вкуса не чувствовал. Рот горел и заполнялся горькой слюной.
— Чё, фигово пошла? На, держи. — Женька взял из рук Игоря бутылку и протянул прикуренную уже сигарету без фильтра.
Игорь сделал несколько глубоких затяжек и вернул сигарету другу.
— Ну, с новым годом, Игорян! — зачем-то очень торжественно и громко сказал Женька и присосался к бутылке.
— И тебя, блин, с новым годом! — тихо ответил Игорь, оглядываясь по сторонам.
Последующие глотки водки уже не так сильно обжигали внутренности, Игорь чувствовал, что быстро пьянеет. Алкоголь укрывал хмельным туманом, но веселья не дарил. Даже не веселья, он и облегчения не приносил. Ледяная глыба злости внутри Игоря была слишком велика. Может, нужно больше выпить? Может, тогда станет легче? Но маленькая бутылочка слишком быстро опустела, а на душе как было хреново, так и осталось.
— Слышь, Игорян, — спросил вдруг Вареник, затягиваясь сигаретой, — тебе родаки чего на новый год подарили?
— ****юлей! Что мне еще могли подарить? Бате как сообщили, что я ДепреСуку до срыва довел, он мне таких отвесил, мама не горюй.
— Эт да, нехило ты её конечно опустил. — Женька сплюнул, — да так ей и надо суке!
— Ну да, сама виновата.
Игорь не считал, что так и надо было Эльвире Юрьевне, прозванной учениками Депресукой, совсем не считал. И не считал, что она виновата сама. Он прекрасно понимал, что обидел человека, сильно обидел, смертельно. Он сказал всего несколько слов. Злых, гневных, обидных слов. Но попал в самую точку, в незажившую, еще кровоточащую рану. Да, он этого не хотел, да, всё вышло случайно, слова сами сорвались с губ, его просто задело её замечание, и он ударил в ответ. Но ударил слишком сильно и получается, что исподтишка, подло. Он понимал это, прекрасно понимал, но все парни почему-то вдруг сразу восприняли его чуть ли не как героя. Молодец! Уделал училку! Игорь же не понимал, что геройского в унижении женщины. Ему было стыдно, по настоящему стыдно, возможно, даже впервые в жизни. Он даже сам мечтал об отчислении из школы, просто чтобы больше никогда не встречаться с учительницей истории, не чувствовать этот стыд. Ничего этого Варенику он не сказал.
