которой мы еще не кричим друг на друга, заключается в том, что папа натравливает на нас маму всякий раз, когда мы останавливаемся заправиться и же перекусить. Возможно, она одна из самых милых женщин в мире — серьезно, лучшая мачеха на свете — но ее материнские суждения — лишь малая толика того, что мы получим, если ей придется иметь с нами дело после стресса, который связан с путешествием с близняшками.
Я выругалась себе под нос, извиваясь в тысячный раз, безуспешно пытаясь ослабить давление на бок, но деваться буквально некуда. В этом аду на колесах я не могу найти удобного места. Самир хрюкает, когда я случайно — нарочно — пихаю его локтем в живот, пытаясь принять другую позу. Я вскрикиваю от удивления, когда он грубо хватает меня за талию и усаживает к себе на колени, прижимая спиной к своей груди.
— Что ты делаешь? — шиплю я, безуспешно пытаясь слезть с его колен, при этом не повышая голоса и не нарушая нашего временного перемирия.
Последнее, чего я хочу — это быть вынужденной прикасаться к нему больше, чем следует, но теперь я сижу у него на коленях, словно маленький ребенок, который фотографируется с каким-то стариком, выдающим себя за Санта-Клауса в торговом центре.
Это странно и немного тревожно, ведь он так сильно меня ненавидит.
Самир стонет, издавая вздох облегчения и принимая мужскую позу, раздвинув ноги, чтобы заполнить мое крошечное свободное пространство. Затем он шепчет: — Черт возьми, прекрати! — когда я снова бью его локтем в живот, на этот раз сильнее.
Мой локоть натыкается на стену из мышц, отчего ощущается резкий удар.
Я задыхаюсь, и мои глаза широко раскрываются от шока и легкой паники, когда он обхватывает мою шею своей большой теплой рукой и прижимает меня к своей крепкой груди. Может быть, мы и ругаемся словно черти, но он ни разу не поднял на меня руку. Я испуганно замираю, когда он усиливает хватку, слегка надавливая мне на шею, а другой рукой обхватывает мой живот. К счастью, он не перекрывает мне доступ воздуха, но этого достаточно, чтобы крепко удерживать меня на месте.
— Мне так же неуютно, как и тебе, Бекка, но, черт возьми, это жесткое дерьмо, — говорит он мне на ухо, и его мятное дыхание овевает мою щеку. — Хоть раз в жизни перестань быть занудой и портить все своим чертовым пыхтением. Понятно?
Он слегка ослабляет хватку на моем горле, когда я пытаюсь кивнуть. Удовлетворенный моим ответом, он, наконец, опускает руку, и я хватаю ртом воздух, мое сердце бешено колотится в груди.
Ужасно неудобно вот так неподвижно сидеть у него на коленях в течение следующих двух часов, пока мы не совершаем наш первый пит-стоп на заправке. Я чуть ли не вываливаюсь из Тахо и мчусь в магазин, чтобы сбежать от Самира и ощущения трепета в животе. Я не знаю, что и думать о том факте, что он ни разу не убрал свою руку с моего живота или же что он все это время рассеянно водил большим пальцем вверх-вниз по моей талии.
Глава 2
Бекка
Я ною, когда приходит время отправляться в дорогу после того, как наши родители заканчивают заливать топливо в свои машины и разрешают девочкам побегать в течение нескольких минут. Самир позволяет мне придвинуться к нему как раз перед тем, как папа ставит коробки на место, а затем сажает меня к себе, когда папа забирается на водительское сиденье. Я не думаю, что кто-то из нас хочет, чтобы он знал, что я все это время сидела на коленях у Самира. Я имею в виду, что, говоря о неловкости, даже не знаю, чего наши родители ожидали, предоставляя нам такое крошечное пространство.
— У вас там все в порядке, ребята? — папа кричит, чтобы его было слышно сквозь шум шоссе, доносящийся спереди.
Картонная стена из коробок достаточно высока, чтобы мы не могли видеть друг друга в зеркале заднего вида, поэтому он не замечает, как я преувеличенно закатываю глаза.
— Конечно, папа. Нам так весело заплетать друг другу косички и рассказывать о наших увлечениях, правда, Самир?
Я уверена, что папа тоже закатывает глаза.
По моим рукам пробегают мурашки, когда Самир шепчет так, чтобы слышала только я: — Мне весело.
В его голосе нет ни капли сарказма, и я бросаю на него вопросительный взгляд через плечо.
Несколько часов спустя мои бедра сводит от долгого сидения в одной позе. Я изо всех сил стараюсь не шевелиться после того, как Самир рявкает на меня, чтобы я снова перестала ерзать, но это безнадежная битва.
Час назад папа включил свою дурацкую музыку в стиле папочкин рок, фальшиво напевая во всю мощь своих легких, поэтому мне приходится практически кричать, чтобы меня услышали, когда я спрашиваю его: — Ты не мог бы притормозить, чтобы я смогла размять ноги?
— Что? — кричит он.
Я наклоняюсь вперед, приподнимаясь с колен Самира, чтобы выглянуть из-за картонной стены, подсознательно отмечая тихий свист, который он издает, сидя у меня за спиной.
— Я сказала, не могли бы ты, пожалуйста, притормозить!
Слава Богу, папа, наконец, выключает музыку и звонит маме, которая следует за ним на безопасном расстоянии. Самир усаживает меня обратно к себе на колени, положив руки мне на бедра, пока мы ждем. Половина моего внимания сосредоточена на папе, который торопливо разговаривает с мамой. Другая половина сосредоточена на том факте, что Самир по какой-то причине не убрал руки и поджал ноги, чтобы устроиться поудобнее, а затем издал стон.
Что, черт возьми, с ним происходит?
Папа извиняется и говорит: — Постарайся продержаться еще немного. Веда сказала, что девочки наконец-то задремали, и она не хочет рисковать и будить их, останавливая машину.
Я не могу ее винить. Уверена, что близняшки так же несчастны, как и мы, они то и дело плачут в своих автомобильных креслах так громко, что маме хочется рвать с корнем свои роскошные волосы до тех пор, пока они наконец не уснут.
Папа увеличивает громкость до оглушительного уровня, когда звучит его любимая песня группы Nickelback, перекрывая мое нытье и любые попытки возразить.
Он так хорошо меня знает.
У Самира, наверное, затекли ноги, и он заснул, но за все время путешествия он пожаловался лишь один раз — когда я начала вертеться у него на коленях, хлопая его по лицу своим конским хвостом в поисках дополнительного пространства
