Однако жизненная сила демы каким-то образом продолжает действовать и после его гибели, она проявляется в растениях и т. п. Как бы то ни было, но именно смерть или умерщвление божеств-дем — вот что положило, по Йенсену, начало существующему порядку вещей. Так понимает Йенсен смысл и значение мифов о демах, и именно эту идею считает он одной из древнейших форм верований. Отсюда выводит он и ритуальное умерщвление животных или людей, известное во многих религиях: это есть обрядовое воспроизведение мифа об умерщвлении божеств-дем. Йенсен склонен при этом думать, что первоначально господствовала вера в единое божество-дему, а уже впоследствии этот единый образ расщепился на множество образов[2]. В этом пункте концепция Йенсена перекликается с теорией «прамонотеизма» «Венской школы» патера Вильгельма Шмидта, хотя сам Йенсен и пытается отмежеваться от этой школы[3].
Конечно, все это весьма натянуто, искусственно выведено из преданий маринд-аним, описанных Вирцем. Записи Вирца сами по себе вовсе не дают повода для таких метафизических спекуляций. Представления маринд-аним о деме гораздо элементарнее и в то же время вовсе не так специфичны: они по существу очень близки к обычным религиозным представлениям о чем-то таинственном, сверхъестественном.
Ведь сам Вирц писал, что словом «дема» маринд-аним обозначают вообще все странное, необычное, непонятное для них, например какой-нибудь камень причудливой формы, животное необычной величины или с какими-то особыми повадками, глубоких стариков и т. д. Но это же слово служит для обозначения мифических образов предков — большей частью зооантропоморфного вида. Эти образы играют видную роль в мифологии маринд-аним — она, в сущности, вся заполнена рассказами о демах. Следовательно, представления о деме выступают то в личном, олицетворенном, мифологическом, то в безличном, как бы магическом значении[4]. Таким образом, ясно, что нет никакой надобности сочинять по этому поводу новую теорию происхождения религии.
Но если записанные Вирцем мифологические представления маринд-аним все же послужили поводом для столь различных и своеобразных толкований, даже вызвали появление новых концепций истории религии, то тем более важно привлечение новых материалов, новых записей той же мифологии для проверки данных Вирца, для прояснения вопроса. Вот почему столь значительный научный интерес представляют записи Г. Невермана.
3
Марксисту — историку религии было бы очень важно и интересно систематически сопоставить религиозно-мифологические представления папуасов маринд-аним с аналогичными представлениями центральноавстралийских племен — аранда и др., хорошо описанными в литературе. Между теми и другими много общего: это отмечает и сам Неверман [5]. И это сходство отнюдь не случайно. По уровню материального производства маринд-аним — одна из самых примитивных племенных групп Новой Гвинеи — очень недалеко ушли от племен Австралии: их полусобирательское-полуземледельчеекое хозяйство, не совсем оседлый быт создают впечатление той же австралийской бродячей родовой группы, только-только осевшей на землю. И в общественном строе много общего: полное господство общинно-родовой собственности на средства производства, на все виды угодий; родовая организация, правда более сложная и развитая, чем у австралийцев; возрастно-половое разделение труда, как у них, но на его основе — сравнительно сложная структура «возрастных классов» для мужчин и женщин. Институт возрастных посвятительных обрядов австралийского типа превратился у маринд-аним в более развитую систему «тайных культов», подробно описанных Вирцем, а отчасти и Неверманом. Во всех этих отношениях общественный уклад и культура маринд-аним представляют собой как бы один шаг вперед по сравнению с укладом и культурой племен Центральной Австралии. Поэтому не удивительно, что австралийские мифы о тотемических зоо-антропоморфных предках — «алчеринга» у аранда, «вонджина» у унгариньин и др. — находят себе такую близкую аналогию в мариндских тотемических мифах о демах.
Эти мифы сложнее, разнообразнее, сами образы дем более разработаны, чем наивно бесформенные образы и сюжеты австралийских тотемических мифов. Кроме того, мариндские мифы о демах не составляют таких узкородовых преданий, как у австралийцев: в связи с усложнением родоплеменной организации маринд-аним сами мифы сделались как бы общеплеменным достоянием. Все это очень важно для историка религии: если «классическая» система тотемизма и тотемическая мифология так хорошо изучены на австралийском материале, то весьма интересно проследить последующие исторические судьбы того и другого, — и для этого прекрасным материалом служат как раз верования маринд-аним.
Для исследователя сравнительной мифологии и фольклора представляет интерес также возможность сопоставить мифы и предания маринд-аним с известными у других народов мифологическими, эпическими, сказочными сюжетами. Здесь, очевидно, потребует объяснения тот важный факт, что в папуасской мариндской мифологии встречаются известные «мировые» сюжеты сказочного фольклора: сюжет о «чудесной жене» («Змея на луке»), близость которого к фольклору народов Евразии отмечает сам Неверман; сюжет «Орфей в Аиде» («Посещение страны мертвых»), сюжет «человек на луне» («Геб»); сюжет «обманутый ревнивый муж» («Морской орел и девушка») и др.
Немалый интерес представляет и наличие «новых» мифологических рассказов, порожденных явно недавними событиями: появлением голландцев и отчасти индонезийцев. Тот факт, что события недавнего прошлого отразились на мифологии и даже послужили основой новых мифологических сюжетов, свидетельствует о жизненности этой мифологии и в то же время проливает известный свет на общий вопрос о психологии и механизме мифотворчества.
4
В наблюдениях и записях Невермана много ценного и в других отношениях. В частности, чрезвычайно интересно в них то, что касается внутриплеменных и межплеменных взаимоотношений и проливает свет на самую структуру племени. Как известно, вопрос о племени как форме этнической общности и как типе социальной организации остается в этнографической науке недостаточно ясным. В связи с неизученностью фактического материала самое понятие «племя» употребляется очень неопределенно. Отсюда и не раз ставившиеся вопросы: существует ли «племя» у австралийцев, существует ли оно у островитян Меланезии, Полинезии? Теоретическая разработка этих вопросов должна опираться на фактические данные; и в этом отношении как раз папуасское население Новой Гвинеи дает благодарный материал. Что такое «маринд-аним»: племя или группа племен? Каковы отношения внутри этой группы, между ее подразделениями, чем они отличаются от отношений с соседними «племенами»? Какова роль языковых различий в этих отношениях, роль культурно-бытовых особенностей, роль племенного самосознания? Тексты и материалы, приводимые в настоящей книге, многое здесь проясняют.
Не менее поучительно и другое. Как известно, папуасы Новой Гвинеи уже давно снискали себе зловещую репутацию свирепых людоедов и охотников за головами. Но, как это очень часто бывает, тут многое преувеличено. Серьезные исследователи всегда старались устранить эти преувеличения. Н. Н. Миклухо-Маклай, три года проживший среди папуасов залива Астролябии, пользовавшийся их полным доверием, наблюдавший их повседневную жизнь во всех подробностях, ни разу не был свидетелем каннибальских пиршеств, хотя обычай каннибализма в этих краях был, видимо,
