— Вовсе нет, сэр, вовсе нет! — вскричал мистер Паркер с энтузиазмом. — Как раз наоборот, уверяю вас. Распространенное убеждение, но ошибочное. Возможно, это верно по отношению к большим разросшимся курортам вроде Брайтона или Уортинга, или Истбурна, но не к такой деревушке, как Сэндитон, самые размеры которой исключают вторжение туда любых зол цивилизации. А ее разрастание, дома, сады, потребность во всем необходимом для отдыха изысканнейшего общества, слагающегося из семей самого благородного происхождения и репутации, чье присутствие всегда благо, обеспечивают беднякам работу, а также всем другим комфорт и всякие улучшения. Нет, сэр, уверяю вас, Сэндитон не то место...
— Я не собираюсь выделять какое-либо место, сэр, — ответил мистер Хейвуд. — Я просто считаю, что наш берег чересчур ими переполнен. Но не лучше ли перенести вас...
— Наш берег чересчур переполнен, — повторил мистер Паркер. — Тут, пожалуй, мы не слишком расходимся. По меньшей мере их более чем достаточно. Наш берег насыщен и не требует добавлений. Достаточно для любых вкусов и любых финансов. А добрые люди, старающиеся пополнить их число, на мой взгляд, нелепы до чрезвычайности и вскоре должны стать жертвами собственных ошибочных расчетов. Такое место, как Сэндитон, сэр, могу я сказать, просто требовалось, было необходимо. Его выделила сама природа. Неопровержимо указала на него. Прекраснейший чистейший морской бриз, как нигде на побережье, что всеми признано, великолепное купанье, чудесный твердый песок, глубоководье в десяти ярдах от берега, ни ила, ни водорослей, ни осклизлых камней. Не найти другого места, столь очевидно предназначенного природой курорту для недужных, в котором нуждаются тысячи. Удобнейшее расстояние от Лондона! На полную точно измеренную милю ближе Истбурна. Только подумайте, сэр, какое благо сэкономить целую милю в конце долгой поездки! Но Бриншор, сэр, который, пожалуй, вы имеете в виду, это прошлогодняя попытка двух-трех спекулянтов преобразить убогое селеньице, втиснутое между загнивающим болотом, унылой вересковой пустошью и постоянными наносами разлагающихся водорослей, попытка, которая может завершиться только полным их разочарованием. Чем, во имя здравого смысла, может привлечь Бриншор? Самый нездоровый воздух, отвратительные дороги, вода омерзительнейшая на вкус — ближе трех миль от этого места невозможно надеяться на чашку приличного чая. Ну а почва до того холодная и неплодородная, что на ней и кочана капусты не вырастить! Поверьте, сэр, это точное описание Бриншора, ни в чем не преувеличенное, и если вы слышали о нем что-либо другое...
— Сэр, я никогда прежде ничего о нем не слышал, — сказал мистер Хейвуд. — Понятия не имел, что такое место существует.
— Неужели! Вот, моя дорогая, — он обернулся к жене, — вы видите, чего стоит прославленность Бриншора! Этот джентльмен понятия не имеет, что он существует. Поистине, сэр, мы можем приложить к Бриншору строку поэта Купера, противопоставившего верующую крестьянку Вольтеру: «Не ведала она про мир, лежащий в миле от родного лома».
— Да, ради всего святого, сэр, прилагайте к нему любые стихи, какие хотите. Но я хочу, чтобы что-то приложили к вашей ноге. И по лицу вашей супруги вижу, что она того же мнения и считает, что не стоит более терять времени. А вот и мои девочки идут пригласить вас от своего имени и от имени своей матери. — Из дома вышли три молодые барышни в сопровождении такого же числа служанок. — Я уже недоумевал, как это они не заметили подобной суматохи. В такой глуши, как наша, подобное случается редко. И теперь, сэр, поглядим, как лучше перенести вас в дом.
Глава 2
Знакомство, завязавшееся столь странно, оказалось не кратким и не мимолетным. Путешественники оставались в Уиллингдене целых две недели. Вывих мистера Паркера был настолько серьезен, что тронуться в путь раньше он никак не мог. Оказался он в хороших руках. Хейвуды во всех отношениях были респектабельнейшей семьей и окружали мужа с женой всевозможными заботами и вниманием без малейшей навязчивости или претенциозности. За ним попечительно ухаживали, ее утешали и подбодряли. А поскольку все изъявления гостеприимства и дружественности принимались, как того заслуживали, и поскольку доброжелательность одних встречала равную благодарность других, а манеры всех отличались приятностью, то на протяжении этих двух недель они сблизились по-настоящему.
Характер и история мистера Паркера вскоре стали известны во всей полноте. Он с готовностью сообщал все, что знал о себе, будучи по натуре на редкость откровенным. А о том, чего он сам не знал, его разговоры сообщали дополнительные сведения тем Хейвудам, которые умели их распознать. Они убедились, что он энтузиаст во всем, связанным с Сэндитоном, величайший энтузиаст. Сэндитон, успех Сэндитона как маленького модного морского курорта, казалось, составляли цель его жизни. Лишь несколько лет назад это была тихая деревушка, ни на что не претендовавшая, но некоторые природные достоинства ее расположения и другие случайные обстоятельства навели на мысль его и второго тамошнего крупного землевладельца, что из всего этого можно извлечь выгоду. И они принялись планировать, и строить, и расхваливать, и пыхтеть, подняв Сэндитон до высоты интересной новинки, и теперь мистер Паркер ни о чем другом и думать не мог.
В конце концов он все-таки перешел к фактам. Ему тридцать пять, женат — и очень счастливо женат — вот уже семь лет. И дома их ждут четверо прелестных детишек. Он из респектабельной семьи с приличным, хотя и не внушительным состоянием. Профессионального образования не получил, унаследовав как старший сын имение, которым до него владели, приумножая его, два- три предыдущих поколения; у него два брата и две сестры, все одинокие и все обеспеченные. Собственно, старший из двух его братьев благодаря добавочному наследству обеспечен не хуже его самого.
Причина, почему они свернули с тракта в поисках поместившего объявление хирурга, также была изложена без экивоков. Без всякого намерения вывихнуть лодыжку или еще как-либо пострадать на пользу этому хирургу; и не для того, чтобы — как тут же предположил мистер Хейвуд — стать его партнером. А всего лишь из желания водворить какого-нибудь медика в Сэндитоне. Характер объявлений внушил ему, что устроить это можно будет в Уиллингдене. Он не сомневался, что наличие врача весьма существенно поспособствует развитию и процветанию его курорта и даже обеспечит значительный приток клиентов, ведь все остальное уже было устроено. У него было достаточно оснований полагать, что в прошлом году по меньшей мере одна семья отказалась по этой причине от намерения опробовать Сэндитон, а возможно, таких было и гораздо больше. Да и его собственные, увы, страдающие разными недугами сестры, которых ему не терпелось пригласить на лето в Сэндитон, навряд ли рискнут отправиться туда, где не смогут незамедлительно получить врачебный совет.
В целом мистер Паркер, несомненно, был приятным человеком, хорошим семьянином, любящим жену, детей, братьев и сестер; вообще добросердечным, либеральным, истинным джентльменом, всем довольным, по натуре сангвиником, более следующим воображению, нежели рассудительности. А миссис Паркер была, несомненно, кроткой, приятной женщиной, с покладистым характером, самая лучшая на свете жена для человека с сильной натурой, но лишенной способности на сдерживающие советы, которые порой требовались ее супругу, и настолько сама всегда нуждалась в руководстве, что, рисковал ли он своими деньгами или вывихивал лодыжку, она оставалась равно бесполезной.
Сэндитон был для него второй женой и четырьмя детьми, едва ли менее дорогим его сердцу и, безусловно, куда более его занимавшим. Говорить о нем он мог без конца. Сэндитон, безусловно, имел все права быть самым главным. И не только как место рождения, владение и семейный очаг. Сэндитон был его золотым прииском, его лотереей, его надеждой и его коньком, его занятием и его будущим. Он горел желанием пригласить туда своих добрых уиллингденских друзей, и его старания были столь же исполненными благодарности и бескорыстными, как и сердечными.
Он желал заручиться обещанием, что они приедут — столько членов семьи, скольких способен вместить его собственный дом; что они последуют за ним в Сэндитон елико возможно скорее; и хотя все они отличались завидным здоровьем, он предвидел, какую пользу принесет море всем им. Он утверждал, как нечто неоспоримое, что никто не может быть истинно здоровым, никто абсолютно (пусть в настоящее время прогулки и бодрость духа обеспечивают им подобие здоровья) на самом деле не может обладать истинным и постоянным здоровьем, не проводя каждый год по меньшей мере шесть недель у моря. Морской воздух и морские купания в совокупности были всемогущей панацеей, поскольку совместно побеждали любые недуги, ибо морской воздух или морская вода исцеляли всякую болезнь желудка, легких либо крови; они были противу спазматическими, противу воспалительными, противу септическими, противу желчными и противу ревматическими. У моря никто не мог простудиться, пожаловаться на отсутствие аппетита, бодрости духа или на упадок сил. Море и воздух были лечебными, умягчающими, расслабляющими, укрепляющими и бодрящими — видимо, как требовалось в каждом случае. Иногда так, иногда эдак. Если морской бриз не подействовал, то морское купание обязательно все подправляло; а если купание оказывалось несоответствующим, то, совершенно очевидно, природа для исцеления предназначала тут только морской бриз.
