— Как его зовут?
— Бобби, если не ошибаюсь. В женской психологии я разбираюсь неважно, но, кажется, парень здорово вскружил ей голову.
— Ее сокурсник?
— Да. Его я не знаю, но я был рад, что Феба влюбилась. Раньше-то она мальчиками не особенно увлекалась.
— А она хорошенькая? — спросил я, а про себя подумал, что если девушка первый раз влюбляется в двадцать один год, то дело плохо.
— По-моему, да. Впрочем, мне, как отцу, судить трудно. Посмотрите сами.
Он вытащил из кармана бумажник крокодиловой кожи и раскрыл его. Из-под прозрачного пластика на меня глянуло миловидное, хотя и несколько необычное личико: густая копна темно-русых волос, огромные, точно фары, синие глаза, большой, довольно чувственный рот, плотно сжатые губы. Тонкая натура. Такая может стать либо писаной красавицей, либо старой девой с постной физиономией. Впрочем, до старой девы еще дожить надо.
— Можно взять эту фотографию?
— Нет, — отрезал Уичерли. — Только не эту. Она самая лучшая. Любую другую — пожалуйста.
— Ее фотографии могут мне пригодиться.
— Давайте тогда я сейчас же разыщу их, а то потом забудем.
С этими словами хозяин дома вскочил и бросился вон из комнаты. Слышно было, как он, перескакивая через две ступеньки, взбегает по лестнице, как хлопает дверью на втором этаже. Наверху упало что-то тяжелое и качнулась люстра.
Уичерли раздражал меня. Он был хорошо воспитан, что в наше время редкость, и вместе с тем в нем чувствовалась какая-то ожесточенность. Тяжело топая ногами, он сбежал с лестницы и, с грохотом распахнув дверь, ворвался в комнату. Лицо его побагровело.
— Черт бы ее побрал! Увезла все фотографии Фебы! Ни одной не оставила.
— О ком вы?
— Жена моя. Бывшая жена.
— Вот видите, значит, она все-таки любит дочь.
— Будет вам! Кэтрин любящей матерью никогда не была. Просто она знала, что мне эти фотографии дороги — вот их и забрала.
А когда?
— Скорее всего, когда уехала в Рино. В прошлом апреле. С тех пор мы виделись всего один раз. Нечего сказать, отряхнула прах Медоу-Фармс со своих ног...
— Она до сих пор живет в Рино?
— Нет, туда она поехала разводиться. А где моя бывшая супруга сейчас, понятия не имею. Надо думать, обретается где-нибудь здесь, в этих краях.
— Должны же вы знать, где она. Вы ведь платите ей по разводу?
— Этим занимаются юристы.
— Прекрасно, в таком случае назовите мне юриста, который знает ее адрес.
— И не подумаю. — Он засопел, словно рассвирепевший бык или по крайней мере откормленный боров. — Я не желаю, чтобы вы вступали в контакт с миссис Уичерли. Она только еще больше запутает дело, да еще Фебу очернит. И меня заодно. У Кэтрин злой язык... — Он облизнул свои тонкие, нервные губы и на мгновение умолк, причем, судя по выражению его лица, очень вовремя. — Слышали бы вы, что она несла!
— Когда?
— Она явилась на мой пароход в день отплытия — ворвалась в каюту и набросилась на меня. Пришлось ее выставить.
— "Набросилась"?!
— Да, с руганью. Стала обвинять меня в том, что я, видите ли, оставил ее без гроша. Какая несправедливость! Наоборот, я поступил с ней в высшей степени благородно: сто тысяч долларов единовременного пособия и более чем щедрое содержание — разве плохо!
— Вы говорите, развод состоялся в апреле?
— Вступил в силу в конце мая.
— И с тех пор Феба ни разу не виделась с матерью?
— Нет. Феба считала, что Кэтрин очень нам обоим навредила.
— Стало быть, инициатором развода была Кэтрин?
— Конечно. Она ненавидела меня, ненавидела Медоу-Фармс, не заботилась даже о собственной дочери. Я точно знаю, что после развода мать и дочь виделись всего один раз, в моей каюте, когда Кэтрин устроила мне эту отвратительную сцену.
— Значит, Феба поднялась на борт одновременно со своей матерью?
— Да, к сожалению.
— Почему «к сожалению»?
— Потому что Феба была потрясена услышанным. Она, естественно, пыталась мамашу урезонить, но не тут-то было. Феба вообще к ней хорошо относилась. Лучше, чем та того заслуживала, — поспешил добавить он.
— А с парохода они ушли вместе?
— Конечно, нет. Как они уходили, я, правда, не видел -откровенно говоря, после разыгравшегося скандала мне было не до этого. Я заперся в каюте, но никогда не поверю, чтобы Феба уехала вместе с матерью. Никогда не поверю.
— У Фебы были сбережения? Она могла купить билет на самолет или на поезд?
— Думаю, да. В день отплытия, кстати сказать, я сам дал ей довольно крупную сумму, — припомнил Уичерли и опять стал оправдываться: — Понимаете, в колледже у нее были довольно большие расходы. Ей, например, пришлось купить машину, и это пробило довольно значительную брешь в ее бюджете. Я дал ей лишнюю тысячу, чтобы она себе ни в чем не отказывала.
— Наличными?
— Да. У меня было с собой довольно много наличных денег.
— А какие у нее были в тот день планы?
— Она собиралась вернуться в отель. Я остановился в «Святом Франциске» и перед отъездом заплатил за сутки вперед, чтобы Феба могла переночевать в моем номере.
— Она была на машине?
— Нет, ее машина осталась в гараже на Юнион-сквер. Феба хотела сама отвезти меня на пароход, но я боялся, что мы попадем в пробку, и уговорил ее взять такси.
— В отель она должна была вернуться на том же такси?
— По идее да. Она попросила водителя подождать. Уж не знаю, дождался он ее или нет.
— Как выглядел таксист, не помните?
— Помню только, что довольно смуглый. Невысокий смуглый мужчина.
— Чернокожий?
— Нет, вроде бы итальянец.
— А на какой он был машине?
— Увы, не помню. Я вообще не наблюдателен. — Уичерли закинул ногу на ногу. Шерстяные брюки обтягивали его толстые ляжки.
— Тогда опишите мне машину вашей дочери или хотя бы назовите ее номер.
— Я ее ни разу не видел. Кажется, Феба купила в Болдер-Бич подержанную импортную малолитражку.
— Ладно, это я сам выясню. Во что Феба была одета?
— Бежевая юбка и бежевый свитер, — после паузы ответил Уичерли, устремив взгляд на карниз под потолком. — Светлое пальто свободного покроя из верблюжьей шерсти. Коричневые туфли на высоком каблуке. Коричневая кожаная сумка. Она вообще одевается скромно. Шляпы не было.
Я достал ручку и черный кожаный блокнотик и на чистой странице написал сверху «Феба Уичерли», а ниже, с вопросительным знаком: «Мать — Кэтрин», «Друг — Бобби», после чего перечислил предметы ее туалета.
— Что это вы там пишете? — с недоверием спросил мой клиент. — Зачем вам Кэтрин?
— Да вот, решил чистописанием заняться, — не удержался я. Уичерли действовал мне на нервы.
— Как вас прикажете понимать?
— Понимайте как знаете.
— Как вы смеете?
— Простите, мистер Уичерли, но вы слишком многого от меня хотите. Я ведь не могу расследовать дело, подробности которого от меня тщательно утаиваются, Я должен располагать фактами.
— Но вы же на меня работаете.
— Вы мне еще ничего не платили.
— Извольте. — Уичерли сунул руку в нагрудный карман и со зловещей улыбкой, словно собирался достать оттуда очковую змею, вынул свой кожаный бумажник. — Сколько? — спросил он, хлопнув бумажником по ладони.
— Это зависит от того, что от меня потребуется. Обычно я работаю один, но в зависимости от обстоятельств могу привлекать и других людей. В принципе я могу обращаться за помощью к официальным лицам и организациям по всей стране.
— Нет, с этим лучше не торопиться.
— Решайте сами. Деньги ваши и дочь тоже ваша. В полицию обращаться будете?
— Вчера вечером я говорил об этом с местным шерифом. Хупер — старый друг нашей семьи, в свое время он работал на отца. По его мнению, на заявление о пропаже полиция вряд ли откликнется — если нет преступления, эти болваны пальцем не пошевелят. — Эту тираду он произнес довольно мрачно и столь же мрачно добавил: — Шериф Хупер рекомендовал мне вас.
— Очень тронут.
— Он сказал, что вы умеете держать язык за зубами. Надеюсь, так оно и есть. Я не хочу никакой огласки, а в так называемых «сыскных агентствах» я уже имел случай разочароваться.
— А что случилось?
— Неважно. Это к делу не относится. — Бумажник он прижимал к животу, словно грелку. — Так сколько же для начала вы хотите?
— Пятьсот, — выпалил я, удвоив тариф.
Не сказав ни слова, он отсчитал десять пятидесятидолларовых банкнотов.
— Только напрасно вы думаете, что меня можно купить, — предупредил я. — Я буду действовать по своему усмотрению.
— Лишь бы не по усмотрению Кэтрин, — кисло улыбнулся он. — Мне очень не хочется, чтобы она распространяла лживые слухи... по крайней мере обо мне и Фебе.
— Какие же слухи она распространяет?
— Помилуйте. — Он поднял руку. — Не слишком ли много времени мы с вами уделили моей бывшей жене? Нас ведь как-никак интересует не Кэтрин, а Феба.
— Хорошо. Стало быть, последний раз вы видели дочь, когда та приехала на пароход с вами попрощаться. Какого это было числа?
