— То, что башковитый, верно, но главное — партийный он. Есть у него такие с вескостью слова, что тянется к нему наш брат. Говорят, что был он пограничником, войну начал где-то под Брестом.
— Видать, потому и ходит все в зеленой фуражке.
В течение ближайшей недели рота захватила инициативу, и ее огневое превосходство стало бесспорным. Правда, после этого Сирота, увлеченный делами роты, чтобы экономить время, начал совершать перебежки между взводами вне ходов сообщения. Заметив, Дремов строго предупредил:
— Смотри, не бронирован.
— А что, товарищ командир, мне перед этим гнилозубым гадом гнуть голову, да еще и ползать?! Плевать я на него хотел… Обязан рассчитаться и за своих солдат, и за офицерских ребятишек, оставшихся там, на границе, и за то, что мы недоучились, недогуляли, недолюбили.
Решив провести наступавшую ночь с бойцами на переднем крае, Дремов предупредил об этом начальника штаба и направился на стык с соседом справа, где проходила разграничительная линия не только между двумя полками или дивизиями, но и двумя соседними фронтами…
Оборону на этом фланге полка занимал первый батальон, которым командовал хотя и молодой, но опытный офицер, прошедший по дорогам войны чуть ли не от границы — сын уральских казаков, неугомонный капитан Василий Заикин.
В батальоне командира полка в ту ночь не ждали, но Дремов знал, что его приходу будут рады и солдаты, и особенно комбат. Тяготение молодого офицера к своему командиру было вполне объяснимо. Если присмотреться к Заикину, то нетрудно заметить, что отношением к службе и такими главными чертами характера, как смелость, решительность, трезвость в суждениях, он напоминал Дремова. Заикин был схож со своим командиром даже тоном и краткостью служебных разговоров. Дремов ценил в нем эти качества, а то, что комбат иногда «перехлестывал», относил на счет его молодости. «Побольше бы таких. Этот, как и Сирота, выгоды, легкой жизни не ищет», — думал он, идя в темноте по ходу сообщения.
Когда до передовых окопов оставался какой-то десяток метров, Дремов услышал разговор; «Понимать-то понимаю, но…» Приглушенный голос оборвался, однако после короткой паузы послышался другой: «Не стоит травить душу». Дремов узнал голос Заикина. «Успел и сюда. Час назад докладывал со своего НП», — отметил он, прижимаясь к не успевшей еще остыть стенке траншеи. Разговор продолжался: «Долго маялся, а ее, дуру, из головы никак не вышибу. Глубоко застряла». Послышался вздох, и вновь голос комбата: «Бывает, даст какой-то колесик пробуксовку в самом начале, да так его и не приладишь, но ты себя не изводи. Мало ли баб на свете? Встретишь другую, да все прежнее и позабудется, испарится, как роса в жаркий день. Случается. Не у тебя одного».
Дремов понял, что комбат вел разговор о житейских делах с пулеметчиком, сержантом Ладыгиным, державшим оборону на первых метрах полкового участка. Вот и не хотелось нарушать их беседу.
«А что это ты за нее так уцепился?» — снова спросил комбат, но Ладыгин начал говорить лишь погодя, да и то через силу. «Тут такое дело, что было у нас с ней… Мне бы тут и жениться, а я сдурел. Потянуло за длинным рублем на сплав. Вздумалось копейку сгоношить, чтобы к ней не с пустыми руками. А она осерчала, назло мне выскочила за Петра. Когда уходили на войну, провожала обоих. Прижимая к себе малого, посматривала то на своего Петра, то в мою сторону». — «Хлопец у ней?» — тихо спросил комбат. «Угу. Теперь годка четыре ему. Совсем еще клоп. А Петра накрыло где-то в морском десанте. Когда прощалась, подошла ко мне: «Прости, — говорит, — что не дождалась, а только мальца не забывай».
«Выходит, парень-то твой?»
Ладыгин не стал оспаривать, вместо ответа сказал:
«Если только останусь жив, заберу обоих».
Дремов, негромко кашлянув, тронулся с места, но был остановлен приглушенным окриком:
— Стой! Кто идет? Пропуск!
Отозвавшись, Иван Николаевич подошел к окопу.
— О чем толкуем? — спросил он.
— Да всякое. Больше про житье-бытье.
Прошло несколько минут, и к Дремову потянулись солдаты, стало тесно. Окоп наполнился дымом. Послышались первые вопросы:
— Когда же союзники второй фронт откроют?
Только подумал Дремов отвечать, как кто-то из солдат съязвил:
— Жди, когда рак свистнет, тогда и откроют второй фронт. Забыл, как Черчилль к нам еще в гражданку лез, аль ты тогда еще был у мамкиной сиськи?
По окопу прокатился озорной хохоток.
— Правильно толкует солдат, — проговорил Дремов, глядя в ту сторону, откуда послышалась реплика о Черчилле. — Было такое. Лезли со всех сторон, ничем не гнушались: жгли, вешали, расстреливали мирных людей. Но ничего у них не вышло. Сами получили по мордам.
Солдаты одобрительно зашумели.
— Что касается этого самого господина Черчилля, — продолжал Дремов, — то нового о нем ничего не скажешь. В гражданскую войну был самым заклятым врагом нашей страны. Из кожи вон лез, чтобы удушить Советскую власть в зародыше. Не стал он лучше и теперь. Хотя на словах премьер за то, чтобы вместе воевать против Гитлера, а на деле ждет, как бы побыстрее измотали мы свои силы, сражаясь в одиночку чуть ли не против всей Европы. Вот и старается затянуть открытие второго фронта.
Протиснулся к командиру солдат с рыжими опущенными усами.
— Мы тут, товарищ командир, судачим промеж себя, что наводят они там тень на плетень. А все же подмогнут или как?
— Надо полагать, что второй фронт в Европе союзники все же откроют. Но нам нельзя сидеть и ждать помощи. Рассчитывать надо прежде всего на себя. Все то время, которым мы располагаем, надо использовать разумно — каждый день и час учиться воевать по-настоящему, бить врага крепко. Подбрасывают нам сколько нужно и пулеметов, и пушек, и боеприпасов, получают новую технику и танкисты. Так что…
Не успел Дремов закончить мысль, как из темноты послышался твердый голос:
— Здесь бы сотворить Гитлеру «котел», как под Сталинградом.
— Все зависит от нас. Учитесь стрелять, смело атаковать.
Долго еще Дремов беседовал с солдатами, отвечал на их вопросы, а в заключение поинтересовался:
— Как у вас с харчем?
— О! Дело! — выкрикнул, приближаясь, круглолицый курносый парень. — Для солдата в обороне самое первейшее — харч. Вот бы еще чарку. То ли дружков помянуть, то ли просто повеселить грешную душу. А…
— Хватит тебе, — кто-то оборвал курносого. — Чарка да чарка. Только и сидит в голове!
— А как табачок? Не обижают?
— Хватает, — послышалось несколько голосов.
Перед фронтом полка и на соседних участках было спокойно. Лишь ближе к полуночи где-то далеко слева прогремели вначале одиночные разрывы, а затем и крепкая орудийная пальба. Можно было понять, что били с обеих сторон. В небе замерцали ракеты.
— Видать, разведка, — проговорил комбат.
— Вполне вероятно, — согласился Дремов, взглянув на часы.
Еще через полчаса Дремов направился во второй батальон. В ходе сообщения его встретил комбат Лаптев. Пошли вместе. Наткнувшись у подбрустверного блиндажика на группу солдат, остановились. Солдаты отдали честь.
— Как жизнь солдатская? — спросил Дремов у всех сразу. Отвечать первым никто не осмелился.
— Что так несмело? Вроде здесь не одни новички? — Есть всякие, — отозвался высокий паренек, выпячивая грудь.
— Это когда тебя? — спросил Дремов, присматриваясь к глубокому шраму у солдата на лице.
— Еще в прошлом году зацепило, в обороне на реке Олым.
— Не видит он левым, — вмешался в разговор еще один солдат.
— Правда? Почему не комиссовали?
— Так списали меня, только куда мне? Пойти в тыл и ждать, пока разобьют немца, чтобы потом на готовенькое? Тут все ж воюем. Правда, маловато осталось дружков. Повыбило зимой.
— Ты откуда же?
— С Гомелыцины мы. Осталось рукой подать. Пора бы начинать.
— У тебя кто там остался?
— Жена с двумя малыми. Живы ли?
— Думаю, скоро их выручим, — сказал Дремов, подумав: «Скоро ли? Где-то там и мои». — А противника знаете? Кто стоит перед вами?
— Маленько знаем, — поспешил белорус и, не говоря больше ни слова, торопливо направился в сторону от блиндажа. — Вот тут, товарищ командир, позиция нашего пулемета, — остановился он около замаскированной площадки, где дежурил его помощник. Указывая на колышки, вбитые в землю, пулеметчик спешил обо всем доложить. — Вот это ориентир номер один. Там у фрица пулемет. А вот эти рогульки — по цели номер два — по пехотному окопу. — Заморгав глазами, солдат потянулся к отесанной дощечке. — Она по ориентиру номер три. Там у фрица пушка. Подстерегли, как выкатывал на позицию. Не спускаем глаз.
— Хвалю. Молодцы. Пушку держите на прицеле, но, пока молчит, огня не открывайте. Пусть считают, что не обнаружили мы ее.
