Да. Он был воплощением жестокости. Злобным животным без способности к состраданию. Его предназначение состояло в том, чтобы вредить людям. Вредить, пока живет. Мне стало ясно: таким, как он, не место на земле.
Секунду-две я смотрел на его искаженное злобой лицо, затем повернулся на каблуках и удалился. У моста я сел на автобус и доехал до магазина, где торгуют оружием.
Я купил себе револьвер тридцать второго калибра и коробку патронов к нему.
Почему мы не совершаем убийства? Не потому, что не сознаем морального оправдания этому самому крайнему поступку? Или скорее всего из-за боязни последствий, если нас разоблачат? Последствий, которые очень неблагоприятны для нас самих, для наших семей, наших детей?
Но у меня не было семьи и близких друзей. И мне оставалось жить только четыре месяца.
Солнце зашло, и зажглись веселые огни карнавала, когда я сошел с автобуса у моста. «Люди страдают от грубости и оскорблений, терпят их потому, что боятся уничтожить носителей этого зла», — подумал я. Я посмотрел в сторону балагана. Билетер все еще находился на своем месте.
«Как мне лучше это сделать? — спросил я себя. — Подойти и застрелить его прямо сейчас, когда он сидит на своем троне?»
Проблема решилась сама собой. Я увидел, как его заменил другой человек. Билетер закурил сигарету и пошел по аллее парка в сторону озера. Я догнал его на пустыре. Он услышал мои шаги и обернулся. Его тонкие губы чуть раздвинулись в презрительной усмешке. Пальцы сжались в кулаки.
— Вы сами напросились, мистер, — сказал билетер.
Глаза его округлились, когда он увидел в моей руке револьвер.
— Сколько вам лет? — спросил я.
— Послушайте, мистер, — быстро заговорил он. У меня только двадцать долларов в кармане.
— Сколько вам лет? — повторил я вопрос.
— Тридцать два. — Он нервозно заморгал.
Я печально покачал головой и заметил:
— А ведь вы могли бы дожить до семидесяти. У вас было бы еще сорок лет впереди, если бы потрудились вести себя по-человечески.
Его лицо побледнело.
— Вы рехнулись?
— Возможно.
Я нажал на спусковой крючок.
Вопреки моему ожиданию выстрел прозвучал не так громко. Вероятно, его несколько заглушил шум карнавала.
Билетер зашатался и упал в кусты. Пуля сразила его наповал.
Я опустился на ближайшую скамью и стал ждать.
Прошло пять минут. Десять. Неужели никто не слышал выстрела?
Внезапно я почувствовал, что голоден. Я ничего не ел с утра. Мысль о возможном задержании, доставке в полицию и длительном допросе показалась мне невыносимой. К тому же у меня разболелась голова.
Я вырвал страничку из записной книжки и написал:
«Неосторожное слово можно простить. Но постоянное проявление жестокой грубости — нельзя. Этот человек заслуживает смерти».
Я хотел было подписаться под запиской. Но затем решил, что пока достаточно моих инициалов. Я не хотел, чтобы меня арестовали прежде, чем хорошо покушаю и выпью несколько таблеток аспирина.
Я положил записку в нагрудный карман пиджака мертвого билетера.
Никто не встретился мне на обратном пути. Я взял такси и доехал до, пожалуй, самого фешенебельного ресторана в городе. При нормальных обстоятельствах цены там мне были не по карману. Но я подумал, что на этот раз могу позволить себе шикануть.
Пообедав как следует, я решил покататься на автобусе по вечернему городу. Мне всегда нравилось подобное времяпрепровождение. И в конце концов, думал я, моя свобода передвижения вскоре будет весьма ограниченной.
Водитель автобуса оказался нетерпеливым человеком, и было ясно, что он считал всех пассажиров своими врагами. Однако погода выдалась как нельзя лучше, и автобус не был переполнен.
На остановке у Шестьдесят восьмой улицы автобус дожидалась, стоя у края тротуара, маленькая тщедушная седовласая старушка с высохшим лицом. Водитель резко затормозил и с недовольным видом открыл переднюю дверь.
Старушка улыбнулась и приветливо кивнула пассажирам. Затем она поставила одну ногу на нижнюю ступеньку и приготовилась осторожно внести свое худосочное тельце в салон.
— Что ты канителишься? — заорал на старушку водитель. — До Судного дня будешь забираться в автобус, что ли?
— Прошу прощения, — пробормотала старушка, покраснев. Она протянула водителю пятидолларовую бумажку.
Он тупо уставился на нее.
— Разве у тебя нет мелочи?
Старушка еще более покраснела.
— Кажется, нет. Но я посмотрю.
Водитель, очевидно, ехал с опережением графика и унижать старушку ему явно нравилось. Это я сразу понял.
Она порылась в сумочке и вытащила оттуда двадцатипятицентовую монету.
— Брось в кассовый ящик! — приказал ей водитель. Старушка покорно повиновалась.
Он так резко тронул с места автобус, что она чуть не упала, успев все-таки ухватиться за ремень. Словно извиняясь, она испуганно посмотрела на пассажиров. Словно просила у них прощения за то, что медленно вошла в автобус, за то, что сразу не нашла мелочь, за то, что едва не упала. С извиняющейся улыбкой на дрожащих губах она опустилась в одно из кресел.
На Восемьдесят второй улице старушка нажала кнопку звонка остановки по требованию и пошла вперед к выходу.
Водитель злобно покосился на нее.
— Высаживайся через заднюю дверь, — рявкнул он. — Сколько раз нужно повторять!
Я тоже полагаю, что выходить из автобуса, особенно если он переполнен, следует через заднюю дверь. Но в этом автобусе находилось всего пять-шесть пассажиров, сидевших, уткнувшись в газеты, с безразличным видом.
Старушка побледнела и вышла из автобуса через заднюю дверь.
Вечер, которым она располагала, был для нее испорчен.
Как, возможно, и другие вечера, если она будет вспоминать об этом инциденте.
Я проехал в автобусе до конца маршрута.
Я остался один в салоне, когда водитель развернул машину и остановил ее.
Место представляло собой пустынный, плохо освещенный тупик. Под небольшим козырьком у края тротуара никого не было. Водитель закурил сигарету и посмотрел на часы. Затем обратил свое внимание на меня.
— Если вы хотите ехать обратно, мистер, не забудьте опустить еще четверть доллара в ящик. Я бесплатно никого не вожу.
Я поднялся с кресла и медленно подошел к нему.
— Сколько вам лет?
— А какое вам дело?
— На вид вам лет тридцать-тридцать пять. Мне так кажется. Вы бы могли еще прожить по крайней мере лет тридцать.
Я вытащил из кармана револьвер.
Сигарета выпала из его рта.
— Возьмите деньги.
— Мне они не нужны. Сейчас я думаю о доброжелательной старушке и о сотнях других вежливых и доброжелательных женщин, о безобидных мужчинах и улыбающихся детях, которых вы оскорбили и унизили. Вы — преступник. Нет никакого оправдания вашему отвратительному поведению. Нет никакого смысла в вашем дальнейшем существовании.
И убил его.
Я снова уселся в кресло и стал ждать.
Примерно десять минут я сидел в автобусе с трупом.
Мне очень захотелось спать. «Может быть, лучше сдаться полиции после того, как высплюсь?» — подумал я.
И написал еще одну записку с оправданием содеянного, поставил под текстом инициалы и сунул ее водителю в карман.
Выйдя из автобуса, я свернул на другую улицу, затем еще одну, нанял там такси, которое доставило меня к дому, где располагалась моя холостяцкая квартира.
Заснул я довольно быстро и крепко и, возможно, видел сны. Но это были определенно приятные и невинные сны. Примерно в девять утра я проснулся.
Приняв душ и плотно позавтракав, я одел мой лучший костюм, чтобы явиться в нем в полицию. Но тут вспомнил, что не внес месячную плату за пользование телефоном. Я выписал чек, положил его в конверт, адресовав письмо компании.
Оказалось, что у меня нет почтовой марки. Я решил купить ее и отправить письмо по пути в полицию.
Я почти подошел к полицейскому участку, когда вновь вспомнил о марке. Я остановился и вошел в аптекарскую лавку, что располагалась на углу. Я никогда не был в ней раньше.
Владелец лавки в жилетке, но без пиджака, сидел у аппарата, разливающего газированную воду, и читал газёту. Продавец делал записи в журнале предварительных заказов.
Не взглянув на меня и не отрывая глаз от газеты, владелец сказал продавцу:
— Полиция обнаружила на записках отпечатки пальцев. У них есть образцы его почерка и инициалы. Что еще надо, чтобы поймать убийцу?
Продавец пожал плечами.
— Какой смысл в отпечатках, если их нет в картотеке? То же относится и к почерку. Полицейским не с чем сравнить его. А сколько людей в городе имеют инициалы Л.Т.?
Продавец закрыл журнал и добавил:
— Мне пора. Я вернусь из отпуска через неделю.
С этими словами он надел шляпу и вышел из лавки.
Владелец продолжал читать газету.
