На третьем курсе филфака по программе потребовался еще один славянский язык, помимо русского, и 70 607 384 120 250 выбрала сербскохорватский. В то время в Югославии как раз было особенно горячо, и у нее появилась мысль уехать туда военной переводчицей. Наглаживая для 55 725 627 801 600 по утрам рубашки, она с радостью думала о том, что скоро в их жизни все изменится. Он, конечно, поедет с ней. Музыковеды везде нужны! Будет анализировать военные марши. Разберется, какие из них действительно поднимают боевой дух, а от каких лучше и вовсе отказаться. Ведь так, на слух, это совершенно непонятно. А он держит перед глазами ноты и сразу видит музыку насквозь. Даже удивительно, как это у него выходит!
Но с Югославией оказалось трудно. Везде, где она наводила справки, на нее смотрели даже не с удивлением, а с жалостью. Судя по всему, там не требовались переводчики. На войне чем меньше слов, тем лучше. И опять они оказались не у дел — никому не нужные, кроме друг друга.
— Мы должны жить ради науки, — успокаивал он ее.
70 607 384 120 250 помнила, как однажды их пригласила в гости ее школьная подруга, с которой они не виделись лет десять. Подруга после выпускных экзаменов все никак не могла устроиться — то разносила телеграммы, то сидела в кооперативном киоске, но теперь уже успела закончить экономический факультет и работала старшим товароведом в ювелирном магазине. У ее мужа был какой-то мелкий бизнес в области деревообработки. Обычно 55 725 627 801 600 не любил говорить с непосвященными о своей работе, но тут, видимо, подействовало разливное крымское вино, которым в избытке угощали хозяева, и он, выслушав рассказ о превратностях сбыта древесины, вдруг вспомнил, как разыскивал для какого-то издательства малоизвестную рукопись Гайдна. Сколько он обошел библиотек, сколько обзвонил архивов, прежде чем нотный листок, в существование которого уже почти не верили эксперты, лежал перед ним и ждал включения в полное собрание сочинений композитора! Закончив свою историю, 55 725 627 801 600 бросил торжествующий взгляд через стол поверх еще не опорожненных блюд с закусками. Хозяева вежливо улыбались, но как будто не решались чего-то сказать. Наконец подруга заговорила за обоих:
— Все это очень интересно. Но мы никак не ожидали, что человек в твоем возрасте может таким заниматься. Это ведь работа для старичков!
— В смысле? — насторожился 55 725 627 801 600.
— Ну, я думаю, там такие зарплаты, что только для пенсионеров и хороши. Да и то — разве что для теперешних. Скоро и у пенсионеров будут другие требования, так что, боюсь, некому станет в архивах сидеть. Хотя ведь там, наверное, так скучно, что следовало бы доплачивать еще и за вредность!
Они потом долго вспоминали этот разговор с каким-то мазохистским удовлетворением. Интересно, что именно через это издательство 55 725 627 801 600 вышел на след камертонов Греля, которые действительно должны были до сих пор храниться в Берлине.
— Судя по всему, никто ими пока не заинтересовался, — разводил он руками. — А мы еще боялись, что нам нечего делать в этом мире!
Когда-то он провел несколько семестров в Германии, но в Берлине был всего два часа проездом, не найдя в этом городе ничего примечательного. Зато теперь он каждый вечер раскладывал перед собой карты берлинских улиц и представлял, как уже совсем скоро будет по ним ходить. Однако потребовался еще год, чтобы наладить контакт с институтом, которому принадлежала теперь коллекция, и договориться о возможности писать у них диссертацию. Уезжать было легко. Как неровно вырезанная когда-то в садике из фольги красная звезда, они не подходили ни к одному фону. Отовсюду им хотелось сковырнуть самих себя, хотя от переклейки становилось только хуже.
В Берлин приехали в декабре и сразу как будто попали на несколько месяцев назад. В Петербурге уже лежал снег, а здесь деревья, казалось, еще только начинали всерьез избавляться от листьев. Впрочем, делали они это как-то второпях, будто внезапно спохватились, и иногда опавшие листья, так и не успевая раскраснеться или пожелтеть, сразу серели, превращаясь в прах.
На остановке рядом с их домом чинно прогуливались неонацисты с женами, детьми и собаками. За углом у них была своя пивная. Вход туда был занавешен черной шторкой, как в секс-шопе. Иногда левые активисты под покровом ночи били им стекла. Пожалуй, вся эта черносотенная, чернофутболочная компания сошла бы за святых мучеников, не имей эти ребята такой витально-брутальный вид. Хотя что есть смирение, если не способность сносить все испытания со здоровым румянцем на щеках?
Первое свидание
Новые помещения Государственного института музыкальных исследований, находящегося в ведомстве фонда «Прусское культурное наследие», были построены в середине 80-х на восточной границе Западного Берлина. Вместе с подчиненным ему музеем музыкальных инструментов институт должен был вписаться в архитектурный ансамбль, к которому относились также филармония, публичная библиотека и два выставочных зала. Все эти здания собрали здесь, как в кулак, чтобы продемонстрировать восточной стороне превосходство западной культурной политики, осыпающей своих граждан плодами искусства и науки, как из рога изобилия.
У входа в институт 55 725 627 801 600 встретил вахтер. Не покидая своей застекленной каморки, он внимательно изучил документы, которые протянул ему новый аспирант и, немного подумав, разрешил подождать в вестибюле. На стене висела афиша с черно-белой фотографией танцовщицы, одетой только в оклеенную блестящей бумагой корону и инкрустированный бисером пояс. «Ольга Десмонд. Нагая Венера Пруссии», — успел прочитать 55 725 627 801 600. Ольга Десмонд, конечно, уже давно не танцевала, ее нагота теперь тоже была всего лишь «прусским культурным наследием». Внизу на афише значился адрес, по которому все желающие за символическую плату могли ознакомиться с оставшимися от нее реликвиями…
Кто-то окликнул 55 725 627 801 600 голосом, лежащим в верхнем нотном регистре.
«В хоре он наверняка стоит с тенорами», — подумал 55 725 627 801 600.
— Вы сразу хотите посмотреть коллекцию? — предложил возникший перед ним сотрудник, подавая руку с надежного расстояния, будто принимая позицию для менуэта. — Пойдемте, вас уже ждут.
Его провожатый двигался стремительно, но как-то хаотично, будто сам точно не знал, куда идти, и надеялся, что ноги отдельно от него вспомнят нужное направление. Исчезая за какой-нибудь колонной, он мог вдруг появиться уже за следующим поворотом, а потом снова раствориться в глубине коридора, чтобы через пару секунд вернуться назад и постучать, смущенно хихикая, в не замеченную ранее дверь.
Чем дальше они проникали в недра института, тем насыщенней и основательней казалась закрепившаяся здесь жизнь. Сначала им попадались только сложенные на полу стопки отсортированной музыкальной периодики, затем появились шкафы, из которых торчали диковинные акустические приборы. Кто-то заботливо отодвинул в сторону возникшие на пути доски. Уборщица поспешно смахнула тряпкой неизвестного происхождения лужицу, через которую 55 725 627 801 600 хотел было перепрыгнуть. Наконец начались помещения, отданные непосредственно музыке — в самом материальном ее проявлении. Валторны, тубы, геликоны свисали с деревянных стеллажей, как копченые окорока в кладовой рачительного хозяина. На одной из стен 55 725 627 801 600 заметил распятый корпус контрабаса с растянутой на нем единственной струной, которую палач-реставратор с садистским хладнокровием поглаживал защищенными резиной пальцами. Затем показались короли музыкальных инструментов — рояли. Даже с открученными ножками, сложенные друг на друга наподобие захлопнутых тетрадок, они имели царственный вид. По виньеткам на передних стенках, как по кольцам на срезе дерева, 55 725 627 801 600 попытался определить их примерный возраст. Страшно подумать, какие тайны погребены, быть может, навечно под их массивными крышками!
Они переместились на один этаж ниже — в святая святых (или преисподнюю преисподен) института. 55 725 627 801 600 знал, что здесь, в намертво закрывающихся двойными дверями камерах, проводятся эксперименты над звуком. Звуки искусственно изолируют, отнимая у них естественные функции, вроде эха и резонанса, заставляя беспомощно блуждать в стерильном акустическом пространстве в поисках своих несуществующих отражений.
Часть подвала была изначально предназначена под бомбоубежище — дань модной в 80-х тенденции. На смену эпохе «холодной войны», однако, пришла не только эпоха разрядки, но и эпоха спокойного понимания тщетности всех аварийных концепций спасения, так что убежища теперь подчеркнуто отрицали сами себя и свое предназначение стоять на страже органической жизни, давая вместо этого вечный приют списанной технике.
Провожатый театральным жестом распахнул перед ним обитую войлоком дверь, и 55 725 627 801 600 почти сразу уперся в низкий металлический стол, похожий на операционный и уходящий другим концом куда-то в глубину помещения, плохо освещенного двумя тусклыми электрическими плафонами. На столе была раскатана белая бумажная скатерть. Сверху лежали камертоны Греля, похожие на гигантские пинцеты и аккуратно обмотанные в пожелтевшие от времени тряпочки с выписанными на них тушью иероглифами, в которых только при ближайшем рассмотрении угадывались виньетки архивных шифров. Они молчали. Но в каждом из них чувствовалась нежная, пульсирующая вибрация, готовая в любой момент сорваться в воздух и заполнить собой тот уголок вселенной, который изначально принадлежал именно ей в гениальной партитуре мироздания.
