врачей. Но я думаю, что простуда, нервозность после родов, застой молока – это были решающие факторы для распространения воспаления по всему организму по крови. А не «кусочек домика ребенка», по версии моей свекрови.
Меня отвезли в палату, положили на кровать у окна, и стали усиленно колоть пенициллином, каждые три часа, и постоянно что-то вливать в вену – поставили рядом капельницу.
Однажды через капельницу мне вливали донорскую кровь. Я даже разглядела на бутыле фамилию донора – много лет ее помнила, а потом забыла (эх, надо было записать).
Первые два-три дня в больнице прошли сумбурно. Я не вставала с постели. Только помню, что вела себя очень беспокойно: все время вопила, что, мол, мне то жарко, то холодно. Помню, что кто-то постоянно то укрывал меня, то убирал одеяла. Также помню, что мне примокали лоб салфеткой. Оказывается, так друг за другом ухаживали соседки по палате. Это я потом узнала, в дальнейшем: кому уже было полегче (ходячие), ухаживали за «тяжелыми» (лежачими).
И еще я запомнила, что неизвестно откуда, все время – так мне казалось – звучала музыка.
Потом я ожила и села на кровати. Огляделась. В палате, кроме меня, было 8 женщин. Кровати были панцирные, и возле каждой кровати стояла тумбочка. Посередине палаты стоял обеденный стол и несколько стульев: так как больница была «нечистая», септическая, еду нам приносили прямо в палату ( в обычных больницах в каждом отделении есть общая столовая и все кушать ходили туда). А у выхода из палаты находился огромный холодильник.
Я обернулась, выглянула в окно. За окном бушевал май. Свежая зелень разросшихся деревьев – не разглядишь ничего вокруг.
Первое, что я спросила, это «где я?» – не в смысле, вообще (я понимала, что я в больнице) – где эта больница в городе, а второй вопрос был о музыке. Я предположила, что музыка мне мерещилась.
Мне растолковали, что больница эта находится недалеко от площади Ленина. Если стоять лицом к памятнику Ленину, то слева будет кинотеатр Джами, а в больницу пройти надо правее, вглубь сквера. Больница большая, много разных корпусов и отделений. Есть и септическое – даже роддом – с отдельным выходом. Там рожают заведомо больные женщины. А в «септику» везут всех заболевших после родов – это и сепсисы, и маститы и прочие дела, связанные с инфицированием. То есть больница эта – «нечистая».
Я ничего не поняла относительно расположения больницы, так как ранее не подозревала существовании таковой. А музыка мне, оказывается, не мерещилась. Септическое отделение, где я теперь находилась, упиралось в забор между больницей и горсадом – городским парком. А за забором была танцплощадка. Там по вечерам были ТАНЦЫ.
Музыка с танцплощадки, слышимая мной в этой больнице, будила во мне бурю эмоций. Мне казалось, что я нахожусь в каком-то подземелье, закованная в кандалы. У меня болит все тело и все внутренности. Я мучаюсь и страдаю. А кто-то где-то радуется жизни и танцует. Я завидовала.
Но в тоже время, музыка радовала меня. От этих звуков теплело в душе: ведь есть шанс выздороветь и присоединиться к танцующим! Кстати, одну из песен, которую постоянно «крутили» на танцплощадке, я обожаю до сих пор. Она у меня ассоциируется со счастьем и надеждой. В этой песне есть такие слова: «Ты у калины жди, я к тебе прибегу».
Итак, первые дни в больнице были насыщены событиями особого характера, и тараканов – а рассказ мой именно о них – я не замечала.
Впервые я задумалась о них, когда увидела, как мои соседки по палате готовились ко сну. Они все затыкали уши ватой, а ножки кроватей обмазывали вонючими лекарственными мазями. Действие сие было прокомментировано: от тараканов. Такие же манипуляции сделала и я.
Утром, когда я проснулась и свесила с кровати ноги, нацелив их в стоящие рядом на полу тапочки, произошло мое первое впечатляющее свидание с тараканами. Они ночевали под тапками. Целым кланом. Штук тридцать, разных размеров. Ночи-то прохладные. В кровать их не пускают – мазями ножки кроватей смазывают, так они под тапками пригрелись.
Позже стало ясно, что тараканов везде тучи. В тумбочках, по стенам, за шкафом. Но особенно огромная колония расположилась на стене за холодильником. Я заглянула туда и просто пришла в «восторг». Пошурудишь палкой – они не боятся и не убегают! От агрегата холодильника исходит тепло – и они там и пригреваются. Просто кишмя кишат. Видимо, это у них был санаторий, и роддом, и детский сад.
Все свободное от медицинских процедур время все мы были заняты борьбой с тараканами. Вернее, защитой от них. Бороться без химикатов было, конечно, бессмысленно.
Я спрашивала у медработников – почему централизованно не травят тараканов, ведь все же это больница, а не мусорная свалка? Мне ответили, что регулярно травят. Но ничего не помогает. Здание старое. Тараканы прячутся. Химикаты выветрятся, и тараканы из щелей вылезают и опять чувствуют себя хозяевами.
Честно говоря, это было ужасно. Противно. Но однажды в связи с этими тараканами я проявила не только брезгливость, но и настоящую агрессию. Дело было так. В начале дня вбегает старшая медсестра в палату – а мы доедали свои завтраки, каждый у своей тумбочки (за общим столом все не помещались) – и так строго-строго приказывает: быстренько все убрали, идет обход, САМ главврач со свитой заходит в каждую палату.
У меня от этих слов закипела злость. Я дерзко ответила старшей медсестре, что у нас время завтрака, мы больны, после родов, и для нас главное хорошо питаться, чтобы выздороветь. А главврач, сказала я, может и попозже придти. На эти слова старшая медсестра начала на меня кричать, и на всех тоже: быстро все убрать с тумбочек, развели тут грязь! Тогда я подскочила в два прыжка к этой взрослой женщине, схватила ее за руку, подтащила к холодильнику, и чуть ли не носом ткнула ее в щель между стеной и агрегатом. А там колония – штук пятьсот. Сидят, усами шевелят. Я все это сделала с такой злостью, что женщина и не сопротивлялась, и ничего мне не отвечала. И еще я ей злобно сказала, что бы она убиралась отсюда, а придет Главный, так я ему тоже этот зоопарк покажу, и ему будет не до наших тумбочек, на которых стоят наши завтраки.
Мне стыдно вспоминать этот эпизод. Но не потому, что я была не права. Я была права. Просто такую злобу и раздражение в себе обнаружила –
