Характер у миссис Смайли был твердый, вкусы – утонченные. С заблудшей человеческой природой, когда та покушалась на ее жизненный уклад, молодая вдова действовала просто и решительно: притворялась, будто неприятного явления не существует, и оно через какое-то время и впрямь исчезало. «Христианская наука»[4] пусть и насчитывает больше приверженцев, редко бывает столь же успешна.
«Разумеется, если позволить людям думать, что они гадки, они будут гадки», – часто повторяла миссис Смайли. Вторым ее любимым изречением было: «Чепуха, Флора, ты это все навоображала».
Впрочем, надо сказать, миссис Смайли и сама была не лишена воображения.
– Здравствуй, дорогая, – сказала она, и Флора, которая отличалась высоким ростом, нагнулась и поцеловала ее в щеку. – Ты будешь чай или коктейль?
Флора ответила, что выпьет чаю, сняла перчатки, повесила плащ на спинку стула, затем взяла чашку с чаем и коричную вафлю.
– Похороны были ужасны? – полюбопытствовала миссис Смайли. Она знала, что Флора не убивается по мистеру Посту, дородному господину, который серьезно относился к играм и презрительно – к искусствам, и миссис Пост, желавшей, чтобы все жили красиво и при этом оставались леди и джентльменами.
Флора ответила, что похороны были кошмарны, но честно добавила, что пожилые родственники замечательно провели время и остались очень довольны.
– Они звали тебя у них пожить? Родственники вечно всех зазывают к себе, – промолвила миссис Смайли.
– Нет. Не забывай, Мэри, у меня теперь всего лишь сто фунтов годового дохода, и я не умею играть в бридж.
– Бридж? Что это? – рассеянно спросила миссис Смайли. – Удивительно, как некоторые люди проводят свой досуг. Тебе очень повезло, дорогая, преодолеть ужасные годы в школе и колледже, где тебя заставляли играть в такие игры, и не пристраститься к ним самой. Как тебе это удалось?
Флора задумалась.
– Ну… поначалу я стояла неподвижно, смотрела на деревья и ни о чем не думала. Бо2льшая часть игр проходит на открытом воздухе, так что обычно рядом бывают деревья. Даже зимой. Однако другие игроки постоянно на меня налетали, так что я стала бегать вместе с ними. Я всегда бежала за мячом, потому что, Мэри, в любой игре главное – мяч. Только это никому не нравилось, потому что мне никогда не удавалось его догнать и отбить или что там полагалось с ним сделать. Тогда я стала бегать от мяча, и это тоже никого не устраивало: зрители гадали, что я делаю на краю поля и отчего при виде мяча сразу бросаюсь наутек. После очередной игры все окружили меня и сказали, что я подвожу команду, а учительница физкультуры спросила огорченно, неужели мне не нравится лакросс[5] (так называлась игра). Я ответила, что совсем не нравится, а она сказала: «Жаль-жаль, ведь для твоего отца это так важно. А что тебе нравится?» Я ответила, что точно не знаю, а вообще мне нравится, когда вокруг все тихо и спокойно и не надо ничего делать, а можно гулять на природе и смеяться над тем, что другим вовсе не кажется смешным, и чтобы меня не заставляли высказывать свое мнение (например, о любви и всяких особенных вещах). Тогда она спросила, не могу ли я чуточку постараться ради отца, а я ответила, что нет, к сожалению, не могу, и она оставила меня в покое. А другие по-прежнему ворчали, что я подвожу команду.
Миссис Смайли одобрительно кивнула, но попеняла Флоре, что та слишком много говорит. Потом добавила:
– Теперь насчет того, чтобы у кого-нибудь жить. Разумеется, дорогая, ты можешь гостить здесь сколько угодно, но, наверное, со временем ты захочешь устроиться на работу и снять квартиру?
– На какую работу? – спросила Флора, сидя в кресле очень прямо и грациозно.
– На административную, полагаю, как я в свое время. – (Миссис Смайли работала на мелкой должности в лондонском муниципалитете, пока не вышла за «Алмазного» Тода Смайли, рэкетира.) – Не спрашивай меня, что это такое, столько лет прошло, что я все забыла. Но я уверена, у тебя получится. А можешь заняться журналистикой. Или стать машинисткой. Или машинистом.
Флора мотнула головой.
– Боюсь, Мэри, ничего из этого у меня не получится.
– А что же тогда, дорогая? Возьми себя в руки, Флора. Ты прекрасно знаешь, что будешь несчастна, если единственная из всех подруг останешься без работы. К тому же ста фунтов в год тебе не хватит даже на чулки и веера. На что ты рассчитываешь?
– На родственников, – ответила Флора.
Миссис Смайли взглянула на нее укоризненно, ибо, несмотря на свои утонченные вкусы, была женщиной волевой и держалась строгих моральных принципов.
– Да, Мэри, – твердо ответила Флора. – Мне всего девятнадцать, но я уже убедилась, что, несмотря на еще не изжитые предрассудки, запрещающие сидеть на шее у подруг, ни общественное мнение, ни совесть не возбраняют человеку сколь угодно долго злоупотреблять любезностью родственников. У меня ужасно много родственников, и если бы ты их видела, то согласилась бы, что слово «ужасно» тут самое правильное. Есть отцовский кузен-холостяк в Шотландии, есть мамина сестра, которая мало что живет в Уэртинге, так еще и разводит собак. Мамина кузина в Кенсингтоне. И совсем дальняя родня по маминой линии, кажется, в Суссексе.
– В Суссексе… – задумчиво повторила миссис Смайли. – Это немного настораживает. Они живут на обветшалой ферме?
– Боюсь, что да, – нехотя согласилась Флора. – Впрочем, к ним я обращусь, только если ничего не получится с другими. Я намерена написать всем упомянутым родственникам и полюбопытствовать, не хотят ли они взять меня к себе за мои красивые глаза и сто фунтов годовых.
– Флора, какая дикость! – воскликнула миссис Смайли. – Ты не в своем уме! Да ты же через неделю умрешь! И ты, и я не выносим родственников! Тебе надо остаться у меня, выучиться машинописи и стенографии, тогда ты устроишься к кому-нибудь секретаршей, снимешь премилую квартиру, и мы сможем проводить у тебя чудесные вечеринки!
– Мэри, ты же знаешь, что я их терпеть не могу. Ад в моем представлении – многолюдная вечеринка в холодной комнате, где все сосредоточенно играют в хоккей. Но ты не дала мне договорить. Когда какие-нибудь родственники пригласят меня к себе, я возьмусь за дело и перевоспитаю их так, чтобы мне у них стало хорошо. А потом, когда захочу, выйду замуж.
– За кого, скажи на милость? – возмущенно осведомилась миссис Смайли.
– За кого-нибудь, кого сама выберу. Ты ведь знаешь, у меня вполне определенные взгляды на замужество. Мне всегда нравится читать в газетах: «Бракосочетание назначено на такое-то число». Их именно что надо назначать! Разве это не самый ответственный шаг в жизни человеческого существа? По-моему, так куда правильнее, чем верить, будто браки заключаются на небесах.
Миссис Смайли передернуло от неприкрытого, почти галльского цинизма Флоры. Сама миссис Смайли полагала, что браки должны естественно проистекать из свободного союза двух любящих людей и совершаться в церкви, со всеми церемониями и флердоранжем, как было у нее.
– А тебя я хотела спросить вот о чем, – продолжала Флора. – Как по-твоему, стоит ли разослать родственникам циркулярное письмо? Понравится им моя деловая хватка?
– Нет, – холодно ответила миссис Смайли. – Не понравится. Это будет слишком высокомерно. Надо написать каждому в отдельности (всякий раз совершенно новое письмо, Флора) и все в подробностях объяснить, если, конечно, ты намерена продолжать свою безумную затею.
– Да не кипятись ты, Мэри. Завтра перед ленчем и напишу. Могла бы написать сегодня вечером, но думаю, нам стоит отпраздновать мое вступление на стезю нахлебницы. У меня есть десять фунтов, и я приглашаю тебя в «Нью-Ривер-клаб» – райское место!
– Не глупи. Ты отлично знаешь, что туда надо идти с мужчинами.
– Так найди их. Кто-нибудь из «пионеров, о пионеров» сейчас в отпуске?
Лицо миссис Смайли приняло то заботливо-материнское выражение, которое, как знали все ее подруги, означало, что она думает о «пионерах, о пионерах».
– Да, Бикки сейчас в Лондоне, – сказала она.
У всех «детей загорелых» были короткие звучные прозвища, похожие на крики экзотических зверей, что немудрено: все они приезжали из краев, где водятся экзотические звери.
– И твой троюродный брат, Чарлз Фейрфорд, тоже, – продолжала миссис Смайли. – Ты его наверняка помнишь – высокий, серьезный, темноволосый.
– Вот и отлично, – одобрительно произнесла Флора. – У него такой смешной носик пуговкой.
Без двадцати девять от дома номер один по Маус-Плейс отъехал автомобиль миссис Смайли. Сама миссис Смайли и Флора были в белых платьях, с бутоньерками в прическах, а напротив них сидели Бикки и Чарлз.
Бикки, который сильно заикался, говорил без умолку, как все, кто страдает этим дефектом речи. Он был старый (лет тридцати), некрасивый и приехал в отпуск из Кении. Для начала он любезно подтвердил все худшие слухи об этой стране. Чарлз, которому фрак был чрезвычайно к лицу, почти не открывал рта и, лишь когда его что-нибудь забавляло, издавал низкое мелодичное «ха-ха». Ему недавно исполнилось двадцать три, и он готовился стать священником. По большей части он смотрел в окно, словно не считая возможным удостоить Флору взглядом.
