«Первая волна чертовски метко отбомбилась».
Он боялся увидеть на улицах полуистлевшие обломки бомбардировщика.
Второй пилот был уже в салоне, ждал приказа, открыв бомболюк.
Канцелярия кайзера тоже горела. Не сильно. Огонь вырывался из нескольких окон, тянулся к крыше. Судя по всему, в нее попала всего одна бомба, а остальные перепахали площадь перед ней. Стена одного из домов обвалилась, перегородив улицу баррикадой. Вряд ли стоило надеяться, что удастся убить кайзера. Никто такой задачи и не ставил.
Как же его подмывало опуститься еще пониже, чтобы сбросить бомбы наверняка, но тогда была вероятность того, что его заденет собственными же осколками.
Унтер-ден-Линден завалило каменными осколками.
Клейменов ничего не слышал за надсадным ревом двигателей. Не слышал проклятий, которыми осыпают его жители города, не слышал автоматных и ружейных выстрелов.
— Бомбы, — сказал он спокойно. Во рту было сухо. На душе противно.
Аэроплан вздрогнул, освобождаясь от бомб, чуть рванулся вверх. Клейменов надавил на рычаг, управляющий закрылками, чтобы удержать аэроплан на прежнем курсе, но тот все время рвался к небесам.
Своих бомб он не видел, а только те, что вываливались из трюмов других аэропланов. Черные точки. Каждый аэроплан нес всего тонну бомб.
Сами аэропланы тоже были черными на фоне серого неба.
Спустя несколько секунд до него донеслись раскаты грома. Он не удивился бы, если второй пилот отправился бы к хвосту посмотреть на свою работу, но он опять почувствовал рядом с собой запах бензина. Второе кресло заскрипело.
— Поздравляю, Александр Васильевич, с удачной бомбежкой, — сказал Клейменов.
— Спасибо, Сергей Иванович, но я не видел, попал кто-нибудь или нет из нашей волны в канцелярию кайзера, — сказал второй пилот.
— Неужели вы думали убить самого кайзера?
— Почему бы и нет?
— Действительно. Но это не так уж и важно. Вы ведь понимаете, что важен сам факт этого налета.
— Да, — кивнул второй пилот.
Возбуждение быстро покинуло его, и теперь в его движениях была грусть.
— Держитесь покрепче, — предупредил Клейменов второго пилота.
Тот вцепился в подлокотники кресла.
— Спасибо, господа, — сказал Клейменов в рацию, — а теперь домой.
Этот путь будет потруднее. Теперь о них знали и вряд ли дадут спокойно вернуться, а истребители сопровождения присоединятся к ним ой как нескоро.
Клейменов заложил крутой вираж, заваливаясь на правый борт, и синхронно с ним этот же маневр сделали все остальные аэропланы. Как же красиво они смотрелись сейчас! Но вряд ли кто-то любовался их полетом. Скорее, вслед им неслись проклятия, а на их перехват летели все германские истребители с ближайших аэродромов, что не бросились еще в погоню за первой волной русских бомбардировщиков.
Их ждет еще один сюрприз. Ведь спустя час на город должна накатиться третья волна…
Часть 1
Форт «Мария Магдалена»
1
Брусилов требовал подкрепления. Но верховный главнокомандующий уверял его, что все остальные фронты, за исключением Кавказского, ведут не менее ожесточенные бои и потери там столь же велики, к тому же им противостоят германские части, куда как более опасные, нежели австро-венгерские, с которыми имели дело войска Брусилова.
Тем не менее пару дивизий ему подкинули, но это была капля в море, учитывая, что первая линия его армий, прорвав укрепления противника, потеряла не менее трети своего личного состава, а у некоторых эта цифра доходила и до половины.
— Я не смогу продолжать наступление, — настаивал Брусилов, — оно захлебнется. Передо мной еще несколько полос сильных укреплений.
— Ну что я могу поделать? — разводил руками главком. — Вы предлагаете оставить без подкрепления ваших соседей?
— Я продвинулся дальше их.
— Поздравляю вас, — вставил главком.
— Но есть вероятность, что мне ударят во фланг. Я не смогу закрыть эту брешь. И уж тем более я не смогу взять штурмом форт «Мария Магдалена», а он мешает мне окружить Будапешт.
Он и сам понимал, что этот спор ни к чему не приведет, и все-таки продолжал его.
— Хотите чаю? — предложил главком.
— Нет уж, покорнейше благодарю, — отмахнулся Брусилов.
Они сидели в вагоне главнокомандующего в мягких, уютных кожаных креслах за массивным дубовым столом. На нем стоял пышущий жаром медный самовар, фарфоровые заварной чайник и сахарница.
«Черт подери, мы похожи на купцов, которые никак не могут договориться о поставках и цене на товар», — негодовал Брусилов.
Стены вагона были тоже обшиты дубом и практически не пропускали звуков с улицы, но зато горели они, наверное, тоже превосходно, и одного зажигательного снаряда, запущенного с аэроплана, хватило бы, чтобы превратить этот вагон в уголья.
— А я, с вашего позволения, выпью.
Главком налил себе кипятка в стакан с серебряным подстаканником, добавил заварки, бросил два кусочка сахара, размешал и с наслаждением пригубил чай. Все это время Брусилов молча наблюдал за главкомом.
— Что касается форта, то у меня есть идея, — наконец продолжил главком. — Я пришлю вам подкрепление.
— Сколько?
— Триста человек.
— Вы смеетесь надо мной? — всегда спокойный Брусилов на этот раз с трудом сдерживал раздражение. — Что могут сделать с фортом триста человек? Там гарнизон не меньше тысячи.
— По последним данным — семьсот, — поправил главком.
— И что с того? Это не меняет сути. Их придется обстреливать тяжелой артиллерией не менее нескольких часов, да и боюсь, что если мы сровняем их с землей, то форт все равно будет сопротивляться. Там превосходная система подземных коммуникаций. Мне нужна дивизия. Свежая. — Последнее слово он сказал медленно, почти по буквам. — А вы говорите триста человек.
— Вы слышали о штурмовиках?
— Да, — немного помолчав, сказал Брусилов.
— Я пришлю вам штурмовиков. Триста лучших под командованием майора Мазурова.
— Триста? Символическая цифра. Они будут прикрывать отход моих армий, когда германцы перебросят против меня свои части из Франции, а австро-венгры — из Италии? Поверьте, с их-то транспортной системой это случится в течение считаных дней, а наши доблестные союзнички только рады будут, что натиск на их позиции ослаб, но ничего предпринимать не станут. Так и продолжат сидеть в своих норах, как кроты, и ждать, пока же мы не свернем германцам с австро-венграми головы. Вот когда это случится, тогда они, конечно, о себе напомнят, вылезут на свет божий и двинутся к Берлину, благо на пути у них уже никого почти не останется.
— Вы несправедливы к нашим союзникам, хотя… — главком помолчал, — доля правды в ваших высказываниях есть. Думаю, что даже изрядная доля. Что касается штурмовиков, то защищаться, как спартанцы, они не будут. Напротив, они будут нападать. Они попробуют взять этот форт.
— Это утопия, — констатировал Брусилов.
— Возможно. Вся эта война — утопия.
Пресса все последние дни восторженно писала об успешных налетах на Вену, Будапешт и Берлин, так что за этими сообщениями чуть померкли и отошли на второй план успехи армий Юго-Западного фронта, которые глубоко вторглись в пределы Австро-Венгерской империи. Им стали уделять меньше времени, хотя налеты имели лишь моральное значение и никакой практической пользы принести не могли, за исключением того, что газеты Центральных держав стали обвинять русских в варварстве, печатая фотографии разрушенных улиц и сообщая о жертвах среди мирного населения.
Больше всего досталось Будапешту. В этом ничего странного не было, поскольку он ближе всего находился к русским позициям и бомбила его самая многочисленная эскадра.
Аэропланы поднимались вверх по Дунаю, последовательно разрушая мосты. Перед пилотами они были как на ладони. Центральный пролет Цепного моста обвалился от первого же попадания, а когда волна аэропланов миновала его, то вместо великолепного моста, которым так гордились горожане, остались только каменные быки, натыкаясь на которые пенилась вода, да медные, уже позеленевшие львы, сидящие на постаментах по краям моста. Аэропланы ушли вправо, зависая над Будой и превращая возвышавшийся над берегом Александровский дворец, где находилась резиденция канцлера, в руины. Одна из бомб попала в парламент, и это красивейшее, построенное десяток лет назад здание запылало, купол обвалился, взрывом выбило витражи, огонь стал пожирать дорогую деревянную резьбу стен…
Главком снабдил Брусилова целой кипой германских и австро-венгерских газет. Генерал просматривал их, когда ехал в машине, но никакого удовольствия от чтения не получал. Практически во всех газетах был плакат с косматым медведем в косоворотке. Морда его исказилась в отвратительном оскале, обнажая длинные окровавленные клыки, а из рваных лаптей высовывались кривые желтые когти. Медведь стоял возле небольшого домика, в котором спряталась миловидная девушка, а к ее ногам приникли двое испуганных детей.
