– Какое странное совпадение. – Валька улыбнулся.
Стояло раннее утро. Я не смотрел на часы, но голову даю на отсечение, что было не больше семи. Улица пуста, светофор работает исправно, а на перекрестке стоят две разбитые машины.
Действительно – стечение обстоятельств. Но мне отчего‑то показалось, что Валька имел в виду другое…
– Ребята, давайте же, в конце концов, выпьем и пойдем спать! – громко предложила все та же девчонка. – Иначе накроется наше кино.
И выразительно посмотрела на Вальку.
– Не накроется, – пообещал тот, поднося ко рту стакан.
Я вздохнул.
Они выпили, всезнающий парень свалился со стула, и мне пришлось тащить его в соседнюю комнату. А Валька отправился провожать девчонок.
Вернулись они одновременно: Валька и Шаман. Часа через два. Первый появился через дверь, а второй через окно. Постояли, посмотрели друг на друга зелеными глазами и завалились спать.
Как выяснилось, о репутации перекрестка, на который выходило наше окно, знали все. Аварии на тихой улице происходили едва ли не чаще, чем на оживленных проспектах. Не каждый день, разумеется, но два‑три раза в месяц нам приходилось видеть разбитые машины и слышать их ругающихся владельцев. Утром и вечером, днем и ночью, в часы пик и во время затишья. Всегда. Периодически в студенческих компаниях заходили разговоры об этом странном месте, и тогда всплывали любопытные подробности. Например: несмотря на огромное количество аварий, до сих пор не было ни одной жертвы. Водители и пассажиры ломали руки, ноги, ребра, получали сотрясение мозга, но всегда оставались в живых. Даже в тех случаях, когда машина превращалась в груду металлолома. Или: перекресток любит «Тойоты». Все в один голос утверждали, что автомобили этой марки ни разу не попадали в аварии в нехорошем месте. Один парень даже рассказывал, что видел, как шофер «Тойоты» чудом вывернулся из, казалось бы, безнадежной ситуации. Так это или нет, не знаю, но японские тачки были самыми популярными машинами у жителей окрестных домов.
Милиция, надо сказать, пыталась бороться с плохим перекрестком. Они устанавливали дополнительные знаки, тщательно следили за тем, чтобы светофоры работали безотказно, периодически выставляли мобильные группы, приучая водителей к мысли, что на этой улице строго следят за соблюдением скоростного режима, а потом и вовсе прибегли к помощи «лежачих полицейских». Но все напрасно. Однажды я сам видел, как на перекрестке «поцеловались» два автомобиля, проползавшие со скоростью двадцать километров в час мимо стоящего у обочины милиционера. Повреждения оказались незначительными, и громче всех после аварии ругался постовой, честно не понимающий, как водители смогли столкнуться при таких обстоятельствах.
Когда я рассказал об этом Вальке, он лишь пожал плечами и пробурчал, что следует закрыть для проезда одну из улиц.
– Оттуда ездить нельзя.
– Что ты имеешь в виду? – спросил я.
– То, что сказал.
И вернулся к учебникам.
Еще одно проявление странности?
Меня подмывало продолжить разговор, но в этот момент дверь распахнулась, и появился комендант общежития, лично провожающий Шамана в его покои.
– Классный у тебя кот, Гостюхин.
– Спасибо, Василий Иванович, – улыбнулся Валька.
Необычное дружелюбие коменданта, отставного военного, ненавидевшего кошек всеми фибрами души, объяснялось просто – за неделю Шаман передавил всех обитавших в подвале мышей. После такого подвига его право жить в общежитии никто не оспаривал.
– Зверюга, – уважительно улыбнулся Василий Иванович.
Разлегшийся на подоконнике Шаман холодно кивнул и отвернулся.
Предупреждение, с которого Валька начал наше знакомство, и история с Шаманом, указавшим наиболее благоприятное расположение кроватей, побудили меня искать элементы необычного в поведении соседа. Честно говоря, не знаю, что я ожидал увидеть. Гостюхин не разжигал в комнате благовония, не медитировал, не творил обряды, не разговаривал со своим котом, одним словом, вел себя как нормальный человек. И после нескольких месяцев наблюдений я обратил внимание всего на три детали, которые можно было трактовать как странные.
Во‑первых, Валька был крупнее остальных первокурсников и держался как более взрослый человек. Присутствовало в его поведении и рассуждениях нечто, что подсказывало – он и на самом деле старше. С другой стороны, я точно знал, что в армии Гостюхин не служил. Поскольку посмотреть его документы возможности не было, я рискнул спросить Вальку в лоб, и он спокойно подтвердил мою правоту, сообщив, что пошел в школу в десять лет.
– Почему так поздно?
– Занят был.
– Чем?
– Учился.
– Где?
Он усмехнулся, но не ответил.
Во‑вторых, Вальку обожали женщины. Помните историю, как он отправился провожать двух подружек и вернулся лишь через несколько часов? Так вот, это было лишь началом. Не в том смысле, что Гостюхин посвятил свою жизнь путешествиям по девичьим постелям, а началом того ажиотажа, который возник в общаге. Сам Валька держался достаточно скромно и пользовался своими выдающимися способностями весьма осмотрительно, а вот девчонки при его появлении млели и забывали обо всем, не в силах оторваться от зеленых глаз. Сами понимаете, что при таких обстоятельствах у него не могло не возникнуть проблем с мужской половиной общаги, однако два «серьезных разговора», закончившихся убедительными победами рыжего соблазнителя, заставили парней умерить пыл, и все продолжалось по‑прежнему.
Ни до, ни после знакомства с Гостюхиным я не видел мужиков, которые бы производили столь сильное впечатление на женщин.
Но об этом его секрете я не спрашивал.
И в‑третьих, Валька очень любил молоко.
С него‑то все и началось.
С молока.
Когда я сказал: «Валька очень любил молоко», я имел в виду, что Валька ОЧЕНЬ ЛЮБИЛ молоко. Вот так, большими буквами.
Он пил молоко за завтраком, за обедом и за ужином. Он пил его всегда. Я ни разу не видел Вальку с кофе, очень редко – с чаем, все остальное время – или молоко, или спиртное.
Но при этом Гостюхин терпеть не мог ту жидкость, что разливают по пакетам на современных комбинатах. Во время одного из первых наших визитов в студенческую столовую Валька попробовал то, что подавалось под видом молока. Его стошнило. Я не шучу – действительно стошнило. Вывернуло наизнанку прямо в зале. Гостюхин позеленел, на его лбу выступили крупные капли пота, и он едва доковылял до комнаты, где сразу же бросился к кувшину с молоком. С настоящим, как вы понимаете, коровьим молоком. Глиняный кувшин Валька поставил на свою тумбочку в первый же день, и в нем всегда находилось молоко. Я пробовал – настоящее, только что из‑под коровы.
Как Гостюхин ухитрялся его доставать? Где брал?
Я ломал голову почти месяц, пока однажды не вернулся домой чуть раньше, чем следовало.
Вечером я собрался в библиотеку, но по дороге в читальный зал у меня разболелась голова, и намерение погрызть гранит науки улетучилось. Я решил не издеваться над собой и отправился в общагу. Открыл своим ключом дверь, услышал, что Валька плещется в душе, и вошел в комнату.
И остановился как вкопанный.
Не потому, что услышал:
– Стой!
На Валькин голос я среагировал позже.
Я остановился, потому что увидел.
Глиняный кувшин стоял на полу в самом центре очерченного мелом круга. Тряпочка, которая обычно прикрывала горлышко, лежала на тумбочке, и я увидел, как кувшин медленно наполняется белой жидкостью.
НАПОЛНЯЕТСЯ.
То есть уровень поднимался.
– Как ты здесь оказался? – угрюмо спросил появившийся за моей спиной Валька.
Или не спросил. Просто бросил в сердцах. Но я все равно ответил:
– Голова… заболела…
– Какие мы нежные. Ну, заболела, ну и что? Сиди и читай учебник – сама пройдет.
Я обернулся, секунд пять разглядывал зеленые глаза приятеля, сглотнул и осведомился:
– Что происходит?
– Корову дою, – отрезал Гостюхин.
– Чью?
Тем временем молоко добралось почти до самого края кувшина. Валька оттолкнул меня, прошел в комнату, остановился у круга, прошептал несколько слов, наклонился и выдернул торчащий из пола нож. Затем осторожно поднял наполненный кувшин, поставил его на тумбочку и накрыл тряпочкой.
– Хочешь?
– Обойдусь.
– Как знаешь.
И он спокойно направился обратно в душ.
Так, будто ничего не произошло.
Я же плюхнулся на свою кровать и закурил.
Разговор продолжился минут через двадцать. Валька, одетый лишь в повязанное вокруг бедер полотенце, вошел в комнату, молча уселся на стул, вздохнул и проворчал:
– Мне нужно настоящее молоко. Я не могу без него обойтись.
– Понятно, – тихо ответил я.
– Из пакетов я пить не могу, ты видел, чем это заканчивается.
