ВАДИМ ПАНОВ
ВЕДЬМА
– Привет! Я из Красноярска, и я странный.
Именно с этих слов начал знакомство со мной Валька Гостюхин.
С неожиданных, согласитесь, слов.
Валька стоял в центре комнаты, которую нам предстояло делить ближайшие пять лет, и смотрел прямо на меня своими огромными зелеными глазищами. Наверное, это обстоятельство и повлияло на мою реакцию. Только представьте: парень с довольно длинными ярко‑рыжими волосами и зелеными, можно сказать – женскими, глазами, смотрит на вас и говорит:
– Привет! Я из Красноярска, и я странный. Оценили?
Ничего удивительного в том, что я насторожился.
Нет, буду откровенен – я растерялся. Насторожился я позже, секунд через пять, когда первая оторопь прошла и в памяти всплыли предупреждения родителей насчет царящей в столице свободы нравов. Я, конечно, не из деревни в Москву приехал, о существовании гомосексуалистов, трансвеститов, бисексуалов и прочих… гм… странных ребятах знал, но услышать подобное заявление от предполагаемого соседа по комнате в студенческой общаге, от человека, с которым придется жить рядом не один год…
– Привет, – выдавил я из себя. – А я из Липецка, и я нормальный.
Теперь задумался Валька.
– В каком смысле?
– Я не странный. Я как все.
Он непонимающе поднял брови. Пришлось добавлять:
– Я обычный. Я женщин люблю.
И Гостюхин принялся ржать. Не смеяться, а именно ржать: громко, очень громко. В коротких промежутках между приступами хохота он поведал, что его зовут Валька, что он тоже любит женщин, а фраза насчет странности относилась не к сексуальным пристрастиям.
– А к чему?
– У меня бывают закидоны, – ответил Валька и в подтверждение постучал себя указательным пальцем по лбу. – Иногда мое поведение вызывает… недоумение.
– Например?
Я решил выяснить все до конца. Ведь в столь тонком деле, как выбор соседа по комнате, ошибиться нельзя. Если Гостюхин псих, то надо пойти к коменданту и потребовать другую комнату.
– Ну, например, я собираюсь переставить здесь мебель. Ты не против?
Я огляделся: две кровати, две тумбочки, стол, два стула и шкаф. Все в меру потрепанное, но на первый взгляд достаточно крепкое. И расставлено, кажется, вполне разумно: шкаф в углу, стол у окна…
– Зачем?
– Шаману не нравится, как стоят кровати, – объяснил Валька. – По‑дурному они стоят. Неправильно.
Та‑ак, час от часу не легче. Студент технического вуза приволок в общагу шамана. Здорово!
Нет, поймите меня правильно, об экстрасенсах и всяких там знахарях мне доводилось слышать и даже видеть… по телевизору. Скепсис в отношении этих деятелей я унаследовал от родителей, и к людям, обращающимся за помощью ко всякого рода адептам черно‑белой магии, я отношусь со смешанным чувством иронии и жалости. Верят они, ну и пусть верят, может, одумаются. К тому же я всегда считал, что бегают к колдунам сорокалетние тетки, пытающиеся вернуть себе молодость, да выжившие из ума старухи, а потому я опять слегка растерялся.
– Какому еще шаману?
– Ему.
Валька небрежно махнул рукой. Я посмотрел в указанном направлении, но никого не обнаружил. А потом опустил взгляд…
В углу сидел здоровенный, черный как уголь кот.
– Шаман, – представил его Валька. – А в том месте, где он сидит, должно находиться изголовье кровати.
– Чьей? – выдавил я.
– Неважно, – ответил мой рыжий друг. – Хочешь – твоей. Шаман знает, что у нас две кровати, и найдет еще одно подходящее место. – Он помолчал. – Ну что, давай двигать тумбочки?
Кот зевнул и принялся вылизываться, периодически бросая в мою сторону подозрительные взгляды. Глаза у него были такие же зеленые, как и у Вальки. Только еще более наглые, что немудрено, учитывая габариты зверя – размерами Шаман не уступал небольшой собаке.
– Сибирский? – поинтересовался я.
– Угу.
Я тяжело вздохнул.
– Он будет жить здесь?
– Тебе не нравятся коты?
Шаман перестал вылизываться и посмотрел на меня…Что вам сказать о его взгляде? Тяжелый? Да. Враждебный? Нет. Правильнее всего описать его так: Шаман посмотрел на меня с высокомерной усталостью. И я вдруг почувствовал – не догадался, не понял, а именно почувствовал – что черный котяра видит меня насквозь. Он знает, что я никуда не денусь, что останусь и помогу Вальке переставить мебель. Он знает, что я не имею ничего против его присутствия – я люблю кошек. Он знает все и не понимает, почему я тяну резину и не берусь за работу.
– Тебе не нравятся коты?
Я пробурчал: «Да ладно, ладно», после чего сбросил джинсовку и взялся за кровать.
Шаман отправился обнюхивать мой рюкзак.
Мы затратили на перестановку почти полчаса. Из‑за Шамана, разумеется, – вредная зверюга долго не соглашалась принимать результаты работы.
Кот бродил между мебелью, точил когти то о ножки шкафа, то о спинки кроватей, пару раз подал голос, басовито мяукнув о чем‑то Вальке, который, в свою очередь, сразу же принимался двигать неугодный животному предмет обстановки. Я послушно помогал, решив для себя, что следует хотя бы попробовать ужиться с зеленоглазыми знакомцами. Не объяснять же в самом деле коменданту, что не хочу жить с Гостюхиным потому, что его кот занимается дизайном интерьеров?
Другими словами, я сдался. Смирился с судьбой, хотя, если честно, доведись мне тогда знать, к чему приведет наша с Валькой дружба, я бы сто раз подумал…
Но не будем забегать вперед.
После получаса такелажных работ нам наконец‑то удалось удовлетворить дотошное животное. Кот милостиво оглядел обновленную комнату, немного посидел на моем стуле, потом на столе, а затем прыгнул в открытую форточку, перебрался на ветку дерева и исчез среди листвы.
– Шаман эту комнату сразу заприметил, – сообщил валяющийся на кровати Валька. – Второй этаж, у окна большое дерево – раздолье.
– И ты стал выпрашивать ее у коменданта?
– Ну… вроде того.
После я догадался, что скрывалось за неопределенностью фразы, но в то мгновение просто не обратил на нее внимания. Покончив с делами, я вновь почувствовал прилив энтузиазма. Праздничное настроение, улетучившееся при первых словах Вальки, вернулось, и мне захотелось бузить.
– Что будем делать дальше?
– Как – что? – Гостюхин был ошарашен моим вопросом. – Сегодня же наш первый день в общаге! Будем знакомиться!
– С кем?
– Со всеми, – решительно ответил Валька. Я не возражал.
Честно говоря, события той ночи я помню смутно. То есть до определенного момента все запоминалось в обычном режиме, но после того, как по кругу пошла шестая бутылка, та часть моего мозга, что отвечает за запись, стала сбоить. Помню, мы пошли гулять, чтобы «проветриться», и я свалился в какие‑то кусты. Помню, на общую кухню пришли ребята с третьего курса, и мы пили настойку. Помню, курили на лестнице. Помню… нет, кажется, я путаю с каким‑то другим праздником.
Единственное, чего я не помню, а знаю наверняка, так это то, что уснул я в ванной, откуда меня перенесли на кровать. Раздевать не стали, да и вряд ли кто‑нибудь из моих новых приятелей справился бы со столь сложным делом, зато накрыли покрывалом, так что спал я как белый человек.
А проснулся в момент произнесения очередного тоста и инстинктивно сморщился, услышав звон стаканов.
– Серега, пить будешь?
Будто и не засыпал… Я промычал: «Нет», заставил себя подняться, присел к столу и сразу же нашел ЕГО – пакет апельсинового сока.
– А мы решаем, не пойти ли сегодня в киношку, – сообщил Валька.
Скажи мне кто‑нибудь, что Гостюхин пил всю ночь, ни за что бы не поверил: свежий, опрятный, с ясными глазами и широкой улыбкой, он напоминал целлулоидных мальчиков с рекламных плакатов и выглядел так, словно только что вышел из душа. Немудрено, что обе сидевшие за столом девчонки не смолили с Вальки глаз.
– Киношка – это хорошо, – пробубнил парень с противоположного конца стола. – Но разве мы не все деньги пропили?
Нет. Непорядок.
Парень вздохнул и принялся разливать. Его лицо было мне незнакомо.
– Ребята, – подала голос одна из девчонок, – а давайте выпьем за…
Договорить она не сумела. За окном раздался визг тормозов, удар и звон разбитого стекла. Еще через несколько мгновений послышалась громкая ругань.
Валька выглянул на улицу и внимательно изучил замершие на перекрестке автомобили.
– Столкнулись.
– Это здесь бывает, – махнул рукой парень.
– Часто бывает, – тихо произнес Валька.
И только я уловил, что Гостюхин не спрашивал – он говорил так, словно все знал.
– Ага, часто, – охотно подтвердил парень. – Дорога хорошая, ровная, но перед перекрестком изгибается. Не видно ни хрена. Народ разгоняется, вылетает на перекресток – и привет.
