– Видел.
– А то, что продают на местных рынках, тоже не лучшею качества. – Он помолчал. – Приходится добывать самому.
Обыденность его тона меня потрясла. Черт побери. Валька говорил так, словно мотался каждое утро в деревню! Словно платил огромные деньги за доставку парного молока в общагу! Но нет! Оно само появлялось в кувшине!
Я видел!
– Как ты это делаешь?
– Есть специальное заклинание, – спокойно сказал Гостюхин. – Я ищу подходящую корову, рисую круг, вонзаю в пол нож, ставлю кувшин и… дою ее.
Пару раз мне действительно казалось, что в глиняном сосуде находится парное молоко. Я отмахивался от этих мыслей. Теперь выяснилось, что я был прав.
«Рисую круг, вонзаю в пол нож…»
А на полу, между прочим, линолеум. А под ним – бетон. Но нож – я видел! – вонзился в него почти на треть лезвия.
– Ты колдун?
Валька помолчал, затем улыбнулся и ответил:
– Я – ведьма.
– Ведьмак?
– Нет. Ведьма.
Совсем непонятно.
– Что значит ведьма? – буркнул я. – Ты что, женщина?
Он запустил пятерню в рыжие кудри, вздохнул, размышляя, с чего начать рассказ, и произнес:
– Все довольно запутанно, Серега. Дело в том, что в моем роду испокон веков все женщины были ведьмами. Столетие за столетием сила передавалась по наследству, от матери к дочери. Рождались в нашей семье только девочки. И вдруг – аномалия.
– Ты?
– Угу, – кивнул Валька. – Все признаки указывали матери, что она ждет дочь. Все шло так, как положено. Мне даже имя подобрали…
– Валентина?
– Нет, – поморщился Гостюхин. – Другое. Настоящее имя. Но тоже женское. – Он вздохнул. – А когда пришел срок, появился я. Вот и получается, что я – ведьма.
– Да почему ведьма? Не колдун, не ведьмак, не чародей, а именно – ведьма?
– Потому что в нашей семье рождались только ведьмы, – терпеливо, как маленькому ребенку, объяснил Валька. – Не колдуны, не ведьмаки и не чародеи. А против наследственности не попрешь.
Послышался мягкий удар, и в форточке появился Шаман. Секунду котяра оценивал ситуацию, а затем, видимо, сообразив, о чем шла речь, уставился на меня.
Ведьма и ее кот.
Великолепно.
Я поднялся с кровати и вышел из комнаты. Мне хотелось покурить и побыть одному.
В ту ночь мне снится, что Валька – женщина.
Крупная, рыжая и развратная.
У нее большие груди, широкие бедра и узкая талия. А еще у нее большой рот и манящие зеленые глаза. И волосы до талии. Густые. Пахнущие горькой травой.
В окно светит полная луна, и в ее свете женщина кажется совершенной статуей. Она столь прекрасна, что от желания у меня дрожат пальцы. Умоляя ее побыть со мной, я готов валяться в ногах, готов целовать ее туфли, готов стать ее рабом… но этого не требуется. Она пришла, чтобы побыть со мной.
Она ложится рядом и разводит в стороны ноги.
Я оказываюсь сверху.
Я вхожу в нее.
Она улыбается и молчит.
Мои первые движения медлительны и мягки. Ей нравится.
Постепенно я становлюсь напористее. Она закрывает глаза.
Мы улетаем…
Когда я просыпаюсь, Валька пьет молоко и смотрит на меня. Он сидит за столом. На нем тренировочные штаны и футболка. Он пьет молоко и смотрит на меня.
А на подоконнике, перед блюдцем с молоком, сидит Шаман. Черный как уголь. И смотрит на меня.
Они знают, что мне снилось.
Но стыда нет. Только злость.
Я говорю:
– Ты – урод.
Валька пьет молоко. Я говорю:
– Ты – урод.
Валька пьет молоко.
Я говорю:
– Ты – урод.
Шаман отворачивается и начинает изучать уличный пейзаж.
Валька ставит кружку на стол. Опускает ее резко, раздается громкий стук, и я вздрагиваю.
Он говорит:
– Я не виноват.
Он говорит:
– Ты оказался чересчур восприимчивым.
Он говорит:
– Я просил, чтобы мне дали отдельную комнату, но мест в общежитии не хватает. Меня подняли на смех.
Валька не оправдывается. Он говорит как есть. И смотрит мне прямо в глаза. А Шаман не смотрит. Я говорю:
– Ты сука и извращенец.
Он говорит:
– Будь я извращенцем, ты бы занимался сексом со мной.
Я говорю:
– Ты должен был снять комнату в пустом доме.
Он молчит.
Я говорю:
– В доме, где нет жителей.
Он отводит взгляд.
Я говорю:
– Чтобы никому не мешать.
Он молчит.
Я устаю ругаться.
Я беру с тумбочки пачку сигарет, вытряхиваю одну из них на одеяло, подбираю и крепко сжимаю губами. Затем я возвращаю пачку обратно, беру зажигалку и прикуриваю.
Какое‑то время мы молчим.
Между нами танцует дым.
Потом он говорит:
– Я не хочу жить один.
Потом он говорит:
– Одному мне плохо.
Потом он говорит:
– Я должен с кем‑нибудь дружить.
Он не врет. Я вижу – он не врет. Я знаю – он не врет. Я ему верю. Но мне страшно. Я говорю:
– Мне страшно.
Я от них не сбежал: от Вальки и от Шамана.
Остался.
Почему?
Потому что к тому времени я уже считал Вальку своим другом. Еще объяснения нужны? Нет? Я так и думал.
Видеть во сне Вальку‑ведьму я перестал. Несколько дней он давал мне на ночь горячее молоко с какими‑то травами, после чего объявил, что мое восприятие притупилось до безопасного уровня. По всей видимости, так оно и было, потому что сны с тех пор я вижу крайне редко.
Однако восприятие восприятием, но какая‑то связь между нами возникла.
И однажды весной…
Я вскапываю огород.
Приличный, надо сказать, огород, пятьдесят на пятьдесят метров, не меньше. Он окружен старым, но еще крепким забором и расположен сразу за деревенским домом, сложенным из толстых, потемневших от времени бревен.
Я вскапываю огород.
Плохо, что у Федьки полетел трактор. Если бы механизатор запил, поставить его на ноги не составило бы труда: особый отвар на ночь, и утром Федька пахал бы как проклятый. Но со сломанным трактором не справиться, на холодное железо отвары и заговоры не действуют, а время уходит. Вот и приходится махать лопатой.
Я вскапываю огород.
Полоску за полоской.
Я работаю всю ночь. У меня ломит спину, а на руках появляются мозоли. Парочку из них я умудрился сорвать, и они неприятно болят.
Очень яркий сон.
Очень отчетливый.
Как будто все происходит на самом деле.
Когда Валька будит меня, я просыпаюсь совершенно разбитым, усталым и злым. От меня пахнет потом. Спину ломит. На руках – сорванные мозоли.
В форточке появляется вернувшийся с ночных бдений Шаман. Увидев меня, котяра удивленно замирает.
Валька спрашивает:
– Что тебе снилось?
Я удивленно разглядываю кровавые мозоли. Я с трудом заставляю себя подняться и присесть на кровати. Я почти умер.
Я отвечаю:
– Мне снилось, что я вскапываю огород.
Валька бурчит одно‑единственное слово:
– Бабушка.
Сначала я не понимаю:
– Что бабушка?
Но догадываюсь раньше, чем он успевает ответить.
– Я отказался ей помогать, – объясняет Валька. – И она решила припахать тебя. Весна, старик, понимаешь, надо огородом заниматься…
– А у Федьки трактор полетел, – заканчиваю я.
– Она тебе сказала?
Я догадываюсь, но еще не верю. Я смотрю на мозоли, и у меня не укладывается в голове.
– Ты офигел?
Валька пожимает плечами и предлагает:
– Посмотри на себя в зеркало.
Я ползу в ванную, любоваться отражением до крайности усталого парня. Волосы всклокочены, на лбу грязные разводы – вытирал пот.
У меня нет сил злиться.
Я говорю:
– Это свинство.
Шаман фыркает и потягивается. Его моя беда забавляет.
Валька выглядит серьезнее, но я вижу, что он едва сдерживает улыбку. Возможно, через пару дней я тоже буду вспоминать сегодняшнюю ночь со смехом, но пока я недоволен. Я устал до дурноты.
Я принимаю душ, проглатываю приготовленный Гостюхиным нехитрый завтрак, и мы бредем на первую пару. То есть я бреду. Валька, сукин сын, бодр и весел. Он пишет конспект, а я борюсь со сном.
Голова тяжелая. Болят мозоли. Спину ломит.
Ловлю на себе удивленные взгляды.
В перерыве отвожу Вальку в сторону и заявляю:
– Пусть твоя бабушка заплатит.
Решение пришло неожиданно, и в тот момент оно показалось мне весьма удачным. Валька улыбается:
– Молодец, что сам догадался потребовать плату.
– А я имею на нее право?
– Конечно. – Он пожимает плечами. – За все надо платить. Если хочешь брать, надо чего‑то отдать. Так заведено.
Я ожидал, что Гостюхин примется спорить, а потому успокаиваюсь:
– Договорились.
– Каким образом она должна тебе заплатить? – интересуется Валька.
Ответа у меня нет, и я снова начинаю злиться:
– Откуда я знаю, как? Пусть придумает сама!
Некоторое время Гостюхин сосредоточенно размышляет, после чего кивает и говорит:
