— Вы опоздали, — говорит она. — Я уже начала беспокоиться.
— Пришлось пережидать дождь.
— Шел дождь?
— Да, довольно долго.
— Здесь не было дождя… И вы совсем не промокли.
— Разумеется: ведь я его переждал.
Моя рука отрывается от маленького ключика, который я только что положил на мраморный столик — именно в тот момент, когда поднял глаза к зеркалу. Чувствительная кожа кончиков пальцев еще хранит воспоминание о прикосновении к уже успевшему остыть металлу (ранее на какое-то мгновение согревшемуся в моей руке), а я поворачиваюсь, наконец, лицом к улице и тут же начинаю спускаться по трем ступенькам, окрашенным под мрамор, что соединяют порог с тротуаром. Привычным, бесполезным, надоевшим, неизбежным жестом я удостоверяюсь, что маленький ключик из полированной стали находится при мне, на положенном ему месте, куда я только что его опустил. Именно в этот момент я замечаю субъекта в черном на тротуаре напротив: на нем блестящий плащ с поднятым воротом, руки в карманах, мягкая фетровая шляпа надвинута на глаза.
Хотя все повадки этого человека показывают, что он хочет укрыться скорее от взглядов, нежели от дождя, его неподвижная фигура, наоборот, привлекает внимание прохожих, которые торопятся домой после ливня. Впрочем, их уже совсем немного, и человек в плаще, внезапно осознав, что его присутствие замечено, неторопливо отступает за угол дома 789 bis, чей оштукатуренный фасад выкрашен в ярко-голубой цвет.
В этом доме — задвинутом вглубь улицы — четыре этажа, как и в соседних (образующих общий ряд примерно на метр впереди), но, видимо, он был построен позднее; в самом деле, только на нем отсутствует наружная железная лестница, представляющая собой запасный выход в случае экстренной ситуации: железный остов из черных перекрестных линий в виде буквы Z, наложенной на каждое здание, не достигает, однако, земли, обрываясь на высоте около трех метров. Дополнением служит тонкая съемная лестница, в обычном положении поднятая, благодаря которой можно спуститься на асфальт и спастись, таким образом, от пожара, охватившего внутреннее помещение.
Опытный грабитель или убийца мог бы, подпрыгнув, ухватиться за самую низкую железную поперечину и подтянуться на руках, а затем подняться без всякого труда по металлическим ступенькам до наружной застекленной двери на любом этаже и проникнуть в облюбованное помещение, для чего нужно всего лишь разбить стекло. Во всяком случае, именно об этом думает Лора. Она проснулась, словно от толчка, услышав, как в глубине коридора хрустнуло окно и зазвенели осколки, упавшие на плиточный пол.
Мгновенно подскочив, она сидит теперь на постели, застыв в неподвижности, затаив дыхание, не включая свет из опасения выдать свое присутствие злоумышленнику, который в этот момент бесшумно отодвигает шпингалет, осторожно просунув руку в дыру с острыми краями, только что пробитую дулом револьвера, или более массивной рифленой рукоятью, или костяной ручкой ножа с выстреливающим лезвием. В резком свете стоящего поблизости газового фонаря тень, отбрасываемая на светлый фасад, кажется еще больше, она нависает над искривленной тенью железной лестницы, чей сложный узор напоминает штриховку, нанесенную на всю поверхность дома.
Открыв дверь спальни, я застаю Лору в этом тревожном ожидании: она по-прежнему сидит на постели, опершись напрягшимися руками о подушку, лежащую за ее спиной, вскинув голову и боязливо прислушиваясь. Свет, идущий из коридора, где я включил, проходя мимо кнопки, реле времени, бросает отблеск на светлые волосы, бледную кожу и белую ночную рубашку девушки. Она, конечно, спала, потому что тонкий муслин, прикрывающий тело, сбился в беспорядочные складки.
— Это вы вернулись так поздно, — говорит она. — Вы меня напугали.
Остановившись на пороге, в большом проеме раскрытой двери, я отвечаю, что собрание продолжалось дольше обычного.
— Ничего нового? — спрашивает она.
— Нет, — говорю я, — ничего нового.
— Вы что-то обронили, поднимаясь по лестнице?
— Нет. С чего бы это? Я старался идти как можно тише… Вы слышали необычный звук?
— Будто осколки стекла посыпались на пол…
— Возможно, это мои ключи звякнули, когда я положил их на мраморный столик.
— Внизу? Нет, это было гораздо ближе… Как раз в конце коридора.
— Нет, — говорю я. — Вам приснилось.
Я делаю шаг в комнату. Лора откидывается назад, но все еще не может расслабиться. Она пристально смотрит на потолок своими большими глазами, словно продолжая прислушиваться к подозрительным скрежету и хрусту или же пытаясь остановить ускользающее воспоминание. Через секунду она спрашивает:
— Как там, на улице?
— Все тихо.
Сквозь легкую ткань ночной рубашки отчетливо видны темные окружности вокруг сосков.
— Мне хотелось бы выйти, — говорит она, не глядя на меня.
— Конечно. И куда же?
— Никуда. Просто на улицу…
— В такой час?
— Да.
— Невозможно.
— Почему?
— Невозможно… Идет дождь.
Я предпочитаю не рассказывать ей сейчас о человеке в черном блестящем плаще, который ждет перед домом, на тротуаре напротив. Я протягиваю руку, чтобы закрыть дверь, но в эту минуту, прежде чем мои пальцы касаются ручки, которую я намереваюсь толкнуть назад, реле выключает свет в коридоре, и мой силуэт, выделявшийся черным контуром в светлом проеме, вдруг исчезает.
Возможно, этот жест, быстротой и направленностью напоминающий замах, а затем глухой звук удара по деревянной поверхности, показались угрожающими молодой женщине, слабо вскрикнувшей от испуга. Вслед за тем она слышит тяжелые шаги по толстому ковру, покрывающему весь пол — шаги, которые приближаются к ее постели. Она хочет крикнуть, но на рот ей ложится теплая жесткая ладонь, а на тело обрушивается давящая масса, подминая ее под себя целиком.
Свободной рукой насильник безжалостно комкает рубашку, чтобы полностью пресечь попытки вырваться, Ухватив прямо за кожу гибкое тело, еще барахтающееся под ним. Молодая женщина думает о двери, так и оставшейся нараспашку с проемом, зияющим в пустоту коридора. Но ей не удается извлечь из горла ни единого звука. А возле самого ее уха раздается хриплый угрожающий шепот: «Заткнись, идиотка, или тебе будет больно».
Мужчина гораздо сильнее этой хрупкой девочки, чье бесполезное, смехотворное сопротивление может лишь вызвать улыбку Быстрым движением отняв ладонь от губ, он хватает ее за запястья и заводит за спину, в углубление над крестцом, зажав их теперь в кулаке одной руки, отчего жертва прогибается, выгнув грудь. И тут же другой рукой, помогая себе коленями, грубо раздвигает ей ноги, оглаживая бедра, словно укрощает дикую кобылицу. Одновременно молодая женщина чувствует, как сильнее вдавливается в ее грудь и живот шершавая ткань (возможно, это шерстяной пуловер?).
Сердце ее бьется так гулко, что ей кажется, будто его слышно во всем доме снизу доверху. Медленным, еле заметным движением она поводит плечами и бедрами, чтобы принять более удобную позу и чуть ослабить давящую хватку. Она отказалась от борьбы.
— А затем?
— Затем Лора понемногу успокоилась. Она вновь слегка пошевелилась, попытавшись высвободить занемевшие руки, но без надежды на успех, словно желая просто удостовериться, что это невозможно, пробормотала что-то невнятное, и голова ее внезапно запрокинулась набок; потом она начала стонать, но глуше, чем раньше; и это было уже не от страха, во всяком случае, не только от страха. Светлые волосы, пряди которых все еще отсвечивали в полном мраке, словно насыщенные фосфоресцирующим блеском, сползли на другую сторону и, затопив невидимое лицо, стали перекатываться по подушке справа налево в убыстряющемся ритме, пока само тело не забилось в продолжительных конвульсиях.
Когда она затихла, будто умерла, я разжал руки, быстро разделся и вновь скользнул к ней. Кожа ее была теплой и нежной, члены — вялыми и податливыми; она походила теперь на мягкую и дряблую тряпичную куклу.
Ко мне вернулось ощущение невыносимой усталости, уже испытанное мгновением раньше, когда я поднимался по лестнице. Лора сразу же уснула в моих объятиях.
— Отчего она такая нервная? Вы же понимаете, что это несет в себе дополнительную, лишнюю угрозу.
— Нет, — говорю я, — нельзя сказать, чтобы она была ненормально нервной… Все-таки она еще очень молода… Но она выдержит. К тому же, это тяжелое время для всех нас.
Тут я рассказываю ему о субъекте в черном плаще, который стоит на посту напротив моей двери. Он спрашивает, уверен ли я, что этот человек следит именно за моими передвижениями. Я отвечаю, что нет: у меня не создалось впечатления, будто речь идет именно обо мне. Тогда он спрашивает, помолчав, за кем еще могут наблюдать в этом квартале. Я отвечаю, что не знаю, но что кто-нибудь из неизвестных мне людей может здесь находиться.
