Так часто в заблуждение вводить
И с толку сбить совсем в конце концов,
Как спесь — беда обычная глупцов.
Безлюдно там, где правят ум и честь,
Но в царстве спеси подданных не счесть.
Как газом наполняются тела
У тех, чья плоть бескровна и дрябла,
Так полон спеси человек пустой,
Тот, кто всегда доволен сам собой.
Когда рассеет разум эту тьму,
Свет истины откроется ему.
Своих пороков мы не сознаем,
Лишь от других о них мы узнаем.
И полузнайство ложь в себе таит;
Струею упивайся пиерид:
Один глоток пьянит рассудок твой,
Пьешь много — снова с трезвой головой.
Воспламеняет нас искусства свет,
Нас обольщает Муза с юных лет,
Когда мы можем воспринять легко
Лишь близкое, не видя далеко;
И лишь поздней, не сразу и не вдруг
Поймем, как бесконечен мир наук!
Так, покоряя Альпы, мы идем
Нелегким и обманчивым путем:
Преодолев долины и леса,
Мы думаем, что вторглись в небеса,
Что более не встретятся снега,
Что первые вершины, облака
Последними являются — и вдруг
Громады Альп опять встают вокруг,
И поражают наш усталый взор
Все новые холмы и цепи гор!
Творение оценит верно тот,
Кто замысел писателя поймет.
Все в целом зри; выискивать грехи
Не стоит, если хороши стихи,
Передают они Природы суть,
И восхищеньем пламенеет грудь;
Дарованных нам гением услад
Ужели слаще критиканства яд?
Но песни бесталанного певца
Не могут волновать ничьи сердца;
Их приглушенный и холодный тон
Наводит скуку и ввергает в сон.
Пленит в искусстве и в Природе нас
Отнюдь не частность — не губа иль глаз;
Мы постигаем красоту вещей
В гармонии, в единстве их частей.
Великолепный храм когда мы зрим
(То чудо мира и твое, о Рим),
Он не отдельной частью нас дивит,
Он в целом весь являет дивный вид;
Не ширина, длина иль высота -
Чарует всей постройки красота.
Скажи, какой непогрешим поэт?
Таких не будет, не было и нет.
В творение свое любой пиит
Не больше, чем задумал, воплотит;
Уменье есть и средства хороши -
Ему рукоплещи от всей души;
За мелкие просчеты не ругай,
Ошибкой меньшей — больших избегай.
Гнушайся правил, что дает педант;
На мелочь не разменивай талант;
Тем, кто всецело в мелочи залез,
Деревья загораживают лес;
О принципах шумят, а пустяки
Их привлекают — ну и чудаки!
Припомните, как рыцарь Дон Кихот
Со встречным бардом разговор ведет
(Сейчас бы разве только Деннис мог
Вести такой серьезный диалог);
Их вывод — олух тот и пустозвон,
Кому сам Аристотель не закон.
Был счастлив бард: на знатока напал;
И рыцарю он пьесу передал,
Дабы единства, образы, сюжет -
Все просмотрев, тот дельный дал совет.
Все было так, как требовал канон,
Был только бой из пьесы исключен.
"Нет боя?!" — рыцарь в ярости вопит;
— Его не допустил бы Стагирит.
"О небо! Кони, рыцари нужны,
И бой они изобразить должны".
— Но где подмостки, чтоб вместили рать?
"Постройте; в поле можете играть".
Когда придирчив критик, а не строг,
Весьма пытлив, однако не глубок
И более капризен, чем умен, -
Довольно бестолково судит он;
И главное в искусстве проглядит
Из-за того, что слишком мелочит.
Прельстителен для критиков иных
Замысловатый и мишурный стих;
Поэт — по их понятьям — это тот,
Кто ослепляет множеством острот.
Плохой художник, пишущий портрет,
Орудует совсем как сей поэт;
Не зная, как натуру передать,
Он златом, перлом тщится прикрывать
Все прелести нагого естества,
Скрывая недостаток мастерства.
Природе истинный талант найдет
Наряд такой, который ей идет,
И то, о чем лишь думает другой,
В творенье воплотит своей рукой;
Тот образ покоряет сразу нас,
Что представляет правду без прикрас.
Как делает огни заметней тьма,
Так скромность оттеняет блеск ума.
Обилье крови гибельно для тел,
И остроумью тоже есть предел.
Иному дела нет до смысла книг,
Такого восхищает лишь язык;
Расхваливает книжки этот фат,
Как дамы кавалеров, — за наряд;
Он упоен: о, как роскошна речь!
А остальным способен пренебречь.
Слова как листья; где обилье слов,
Там зрелых мыслей не найдешь плодов.
Витийство, будто преломленный свет,
Все в радужный окрашивает цвет;
Все в равной мере ярко, все горит,
А лик Природы совершенно скрыт.
Но верный слог, как солнца ясный свет,
Сумеет просветлить любой предмет,
Отделать и позолотить его,
Не исказив при этом ничего.
Слова — лишь платье мысли; право, ей
Тем более подходят, чем скромней.
Как царский пурпур не к лицу шуту,
Так слог не скроет мысли пустоту;
И как имеешь много платьев ты:
Для дома, бала, верховой езды,
Так стили различаются, затем
Что нужен разный стиль для разных тем.
Дабы лавровый заслужить венок,
Иные воскрешают древний слог;
Старинный слог, а смысл по сути нов -
Что толку от подобных пустяков?
Лишь неуча он удивить бы мог,
И только усмехается знаток.
Мечтая, как Фунгосо, лишь о том,
Чтоб только не ударить в грязь лицом,
Тем хвастаются щеголи пера,
Что дворянин носил еще вчера.
Тот глуп, кто лучше дела не нашел,
Чем наряжаться в дедовский камзол.
Для слов ли, мод ли — правило одно:
Старье или новинка — все чудно;
Новинки восхвалять остерегись,
А за старье подавно не держись.
Но чаще песни хвалят иль хулят
За строй созвучий, музыкальный лад;
Дарует Муза тысячу красот,
А слышат только, как она поет;
И как иные, приходя в собор,
Не Слову внемлют, слушают лишь хор,
Так дурачки стремятся на Парнас,
Чтоб там ласкал их слух прекрасный глас.
Иной настолько педантично строг,
Что требует лишь равносложных строк,
Хотя известно: зачастую глух
К открытым гласным наш английский слух;
Не велика и помощь слов вставных;
Затертые слова вползают в стих,
Уныл их монотонный перезвон,
И строй привычных рифм рождает он;
Слова "Зефир прохладою дышал"
Родят строку "он листьями шуршал",
А если "заиграл, журча, ручей",
Наверняка последует "Морфей".
Так за куплетом тянется куплет,
Поется песня, в коей мысли нет,
Свой долгий слог влачит едва-едва
Александрийская нескладная строфа.
Пусть, если хочет, носится такой
С размеренной и вялою строкой;
Но ты цени те песни высоко,
Что раздаются звонко и легко:
И Денема раскаты слышны в них,
И сладостный уоллеровский стих.
Изящный слог и меткие слова
Не плод удачи — дело мастерства,
В движеньях тоже грациозен тот,
Кто знает менуэт или гавот.
Но важен для стиха не только слог,
Звук должен быть созвучен смыслу строк:
Струя ручья прозрачна и тиха -
Спокойно и течение стиха;
Вздымаясь, волны бьют о берега -
Взревет и стих, как бурная река;
Аякс изнемогает под скалой -
Слова с трудом ворочают строкой;
Летит Камилла вдоль полей и нив -
И зазвучал уже другой мотив.
Какая в песнях Тимофея власть:
То разжигает, то смиряет страсть!
И сын Амона чувствует в крови
То славы пыл, то сладкий зов любви;
То яростью горят его глаза,
То затуманит зрение слеза.
И перс, и грек, и властелин племен -
Всяк дивной силой музыки пленен!
Как прежде потрясал всех Тимофей,
Так ныне Драйден жжет сердца людей.
Остерегайся крайностей; они
В себе таят опасности одни.
Те — рады крохам, этим — все подай,
В подобные ошибки не впадай.
Пустяк, насмешка разозлит весьма
Того, в ком спеси больше, чем ума;
Башка такого как больной живот:
Его от всякой острой пищи рвет.
Но и любой удачный оборот
Пускай тебя в восторг не приведет;
Что скромно одобряют мудрецы,
Тем шумно восхищаются глупцы;
Впрямь чувство меры изменяет им,
Все, как в тумане, кажется большим.
Один — чужих, другой — своих хулит;
Тот — только древних, этот — новых чтит.
Они способны признавать талант
Лишь избранных, как праведность — сектант;
Послушать их, так божья благодать
Лишь им любезных может осенять.
Но это солнце свет свой всюду льет,
От южных и до северных широт,
Льет ныне, как и в давние года,
И будет согревать людей всегда.
У всех бывал упадок и подъем,
И ясный день сменялся мрачным днем;
