— Да.
— Дело пойдет еще лучше, если вы вставите ленту с нужной стороны, — ехидно замечает Мазьеро.
— Конечно. Извините, синьор.
Дзампьери снова принимается возиться с крышкой, но пулемет, как и прежде, выскальзывает у нее из рук и наклоняется вперед, словно брыкающееся животное. Рене начинает терять терпение. Стоящие внизу ребята то глядят со смесью жалости и любопытства на Дзампьери, то на Рене, словно прося его вмешаться. Капитан стоит, наклонившись и опираясь о перила, и ехидно улыбается. В конце концов Дзампьери удается локтем зажать пулемет и закрыть коробку.
— Готово.
— Ну наконец-то! Заряжай!
Девушка пытается оттянуть назад рукоятку, но та слишком тугая. Сам Рене с трудом с ней справился. Теперь он уверен, что у Дзампьери не получится. Так и есть: она повторяет попытку, но оттянуть рукоятку до конца не может.
— Наверное, заело? — говорит она тихо.
Мазьеро локтем отталкивает ее.
— Ничего не заело, блин! Это у тебя руки неизвестно откуда растут. — Он рывком заряжает пулемет. — Давай стреляй!
Дзампьери внешне спокойна, только щеки краснее обычного, шея напряжена. Рене тоже чувствует, как у него во всем теле, в ушах и в руках пульсирует кровь. Дзампьери поспешно целится, пулемет отскакивает назад, пули пролетают метрах в двадцати над бочкой. Капитан чертыхается, затем встает у Дзампьери за спиной, прижимая ее своим тазом к прикладу пулемета. Не стой ребята как зачарованные, они бы наверняка отпустили сейчас сальную шутку.
— Стреляй, твою мать!
На этот раз пули попадают еще дальше от цели. Дзампьери вскрикивает — ее грудь зажата между пулеметом и телом Мазьеро. Капитан резко поворачивает ее и начинает трясти.
— И ты собралась стрелять? А? Стрелять? Мы в Гулистане, твою мать! Из-за таких, как ты, нас тут всех прикончат!
Ребята из взвода опускают взгляд. Рене, наоборот, решил не сводить с капитана глаз.
— А если бы прошлой ночью дежурила ты? Нас бы всех уже не было. Мы на войне, а ты даже не умеешь стрелять из пулемета!
Дзампьери стоит, не шелохнувшись, кажется, что в зажавших ее клещами руках капитана она того и гляди развалится на куски. Глаза у нее налились кровью.
— Капитан! — вмешивается Рене.
Мазьеро поворачивается с разьяренным видом:
— Что?
— Вы с ней слишком строго.
Рене с непроницаемым видом стоит по стойке «смирно», пока Мазьеро медленно, дыша ртом, подходит к нему.
— Я с ней слишком строго?
— До сегодняшнего дня ребята никогда не стреляли из пулемета.
— Ну надо же! Мне очень жаль. Наверное, нужно было вручить синьорине водяной пистолет. С ним-то она знакома?
Рене молчит. Выражение его лица и лиц остальных ребят, молча стоящих внизу у башни, не меняется. Их учили быть непроницаемыми, не выражать свои чувства, даже самые сильные, — в том числе учил сам Мазьеро. Капитан еще ближе подходит к Рене и останавливается, почти уткнувшись ему в лицо. Разглядывает знаки отличия на куртке, словно видит их в первый раз.
— Сержант, скажите мне, пожалуйста! Вам доводилось участвовать в перестрелке? В настоящей перестрелке?
— Нет.
— Сержант, как вы разговариваете со старшим по званию!
— Нет, синьор.
— Ясно. Жаль. Но вы не волнуйтесь. В этой командировке вам повезет. И знаете почему? Потому что здесь стреляют. Нас здесь ненавидят и хотят всех перебить. Слышали громкие петарды прошлой ночью? Так вот, знайте, что это был не праздник и они не остановятся, пока не сотрут с лица земли эту базу и не порвут на куски всех неверных псов вроде вас и меня. Вам известно, как поступают талибы с пленными, сержант?
— Нет, синьор.
— Распинают на крестах. Как Иисуса Христа. Представьте себе, как вам вбивают ржавый гвоздь между нервными окончаниями руки. Эй вы, там внизу, ну-ка попробуйте представить! Мадемуазель, а вы себе это представили? Вы умрете с голоду или от потери крови. Но прежде помучаетесь дня три. Эти подонки будут вам смачивать губы, чтобы вы протянули подольше. А знаете, что еще они вытворяют, сержант?
— Нет.
— Не расслышал.
— Нет, синьор.
— Бьют палками до тех пор, пока никто не сможет разобрать, есть на тебе одежда или нет. Только не до смерти. А потом закрывают в комнате, где кишат насекомые, и те доделывают дело до конца. Или… спросите меня, сержант, или что?
— Или что, синьор?
— Или тебя подвесят вверх ногами и оставят висеть, пока вся кровь не прильет к голове и мозги не лопнут. Бамс! Теперь вы поняли, почему надо уметь заряжать пулемет?
— Да, синьор.
— Вы полагаете, что белокурая девушка у меня за спиной тоже это усвоила?
— Да, синьор.
— Жалко будет, если ее золотые кудри перепачкаются кровью, вам так не кажется?
— Да, синьор.
Мазьеро умолкает. Стоит такая тишина, что Рене слышит свое дыхание.
— Ну хорошо, — говорит Мазьеро, — на сегодня хватит.
Капитан спускается по лесенке. Солдаты замирают, когда он проходит мимо них, не удостоив ни единым взглядом. Рене, стоя на башне, улыбается Дзампьери, словно говоря: не расстраивайся, ничего страшного не произошло.
Больше всего лейтенант Эджитто любит сумерки. Внезапно воздух становится свежим, но не таким обжигающим, как ночью. В вечернем свете база кажется меньше, на каменистом плацу наконец-то проявляются разные краски, а не только охра и зеленый, как днем: ребята разгуливают в голубых, розовых и оранжевых банных халатах и шлепанцах. На пару часов возвращается ощущение мирных будней. Ставшее второй кожей равнодушие лейтенанта слабеет, сквозь него то и дело прорывается хорошее настроение.
Рядом с душевыми — палатка с обогревателем, служащая раздевалкой, но Эджитто не любит раздеваться на глазах у других, предпочитает делать это прямо в душевой, хотя там и тесно. Он уже научился раздеваться и одеваться, стоя то на одной ноге, то на другой так, чтобы не касаться грязного пола, а попадать сразу в шлепанцы. Чтобы выжить на базе, нужно постоянно проявлять изобретательность в подобных мелочах.
Вода теплая, но не горячая, однако секунд через десять он к ней привыкает. Кто-то забыл на полочке гель для душа. Эджитто отворачивает крышку и принюхивается: запах сильный, резкий и явно мужской — так часто пахнет в казарменных раздевалках. Ребята любят ходить, окутанные ароматным шлейфом, они обильно опрыскивают тело и даже гениталии агрессивными дезодорантами, запах которых потом долго держится во влажном воздухе, — и в этом еще одно различие между ними и Эджитто. Лейтенант моется аптечным щелочным мылом.
Он выливает немного геля на ладонь, намыливает грудь и плечи. В наиболее пораженных местах открываются маленькие темные ранки, которые сразу же заживут. Лейтенант направляет поток воды на ошметки кожи на полу, пока не смывает все в сток. Может, владелец геля ждет за дверью. Когда Эджитто пройдет мимо него, он узнает запах и еще неизвестно что сделает. От ребят можно ожидать чего угодно. В любом случае правда будет на их стороне: нехорошо воровать чужой гель, подобные преступления на стоящем посреди пустыни передовом посту принимают невиданные размеры. Эджитто выдавливает еще немного геля, намыливает пах и ноги. Закрыв глаза, замирает под струей, пока не раздается стук в дверь. Полагающиеся ему минуты истекли.
Подойдя к медпункту, он видит, что молния, закрывающая вход в палатку, наполовину расстегнута.
— Кто здесь?
Из-за зеленого полотна раздается женский голос:
— Алессандро! Это ты?
Полотно отодвигается, и появляется голая рука, плечо, край белого полотенца, а потом — круглое лицо Ирене Саммартино, волосы заколоты на голове. Ирене. Откуда-то издалека, из другого пространства и времени, перед лейтенантом возникает голограмма полуголой Ирене. Перед подобным зрелищем обалдевший Эджитто делает шаг назад.
Она улыбается ему:
— Я выбрала вот эту койку Не знала, где ты спишь. Не обнаружила в палатке никаких признаков присутствия человека.
— Что ты здесь делаешь?
Ирене склоняет голову в сторону, обнимает грудь голыми руками — грудь у нее никогда не была очень большой, но и маленькой тоже. Эджитто смутно помнит, как полусфера ее груди помещалась в его ладонь.
— Так-то ты встречаешь старую подругу! Иди сюда! Дай я тебя поцелую!
Эджитто нехотя подходит. Ирене внимательно разглядывает его снизу, поскольку он чуть выше ее, словно хочет удостовериться, что у него все на месте.
— А ты еще ничего, — говорит она с довольным видом.
Полотенце, не полностью прикрывающее ей бедра, колышется при малейшем движении. На уровне ключицы оно даже не завязано узлом: угол заткнут за полотно, которое в любую секунду можешь сползти, обнажив тело. Эджитто сам не знает, отчего он об этом подумал. У него в палатке стоит босиком Ирене Саммартино, а он не понимает, зачем и откуда она взялась, с неба свалилась или вылезла из-под земли и каковы ее намерения. Ирене дважды легко, по-дружески целует его в щеки. От нее приятно пахнет, но запах не пробуждает никаких воспоминаний.
