В карете, быстро удаляющейся от Вены, Констанца болтала без умолку:
– Мы вырвались из нищеты! Твой талант наконец оценен по заслугам! Я знала, всегда знала, что так оно и случится!
Вольфганг закрыл глаза и улыбнулся. По крайней мере, в Праге у него будет работа. И возможность ею заниматься, не думая о крыше над головой и куске хлеба…
Как быстро проходит счастливое время.
Как долго и мучительно тянется полоса неудач…
Годы в Праге пронеслись как одно мгновение. Успех «Фигаро», успех «Дон Жуана»… И хочется работать еще для этого теплого города под пронзительно голубым небом. А только публике уже наскучило, она жаждет новых развлечений, новых имен, новых лиц.
– Они относятся к тебе как к комнатной собачке, – жаловалась Констанца, пересчитывая небольшую горстку монет, принесенную пражским антрепренером. – Пока им хочется – забавляются. А надоест – все, пошел вон, с глаз долой.
Вольфганг вздохнул:
– Ты права. Но, кажется, мы были счастливы в этом городе?
Жена кивнула.
– Тогда, – Моцарт обнял ее, прижался лицом к каштановым локонам, – будем благодарны судьбе хотя бы за это. Я предлагаю поехать в Вену. Нам есть что предложить венцам – в «Дон Жуане» я достиг таких высот, которых нет в «Фигаро». Я верю: на родине опера придется по вкусу!
После Праги Вена показалась какой-то очень неуютной – серой, чопорной, ледяной.
В нанятых комнатах было так холодно – зуб на зуб не попадало. Вольфганг с Констанцей согревались в постели любовными ласками, и последствия такого времяпрепровождения не заставили себя ждать. Констанца снова забеременела. И это скорее огорчило, чем обрадовало Вольфганга: двое их детей уже умерли вот в такой стылой промозглой безнадежности. А выживший сынишка постоянно болел и вконец измучил их жалобным плачем, от которого просто сердце разрывалось.
Ловкий де Понти и на сей раз помог с постановкой оперы в театре.
Но вердикт императора обрушился как беспощадный нож гильотины.
– Музыка божественная, – заявил он после премьеры. – Ничего лучшего в жизни моей слышать не доводилось. Думаю, «Дон Жуан» слишком хорош для венцев. Им надо что-то проще.
Могла ли после такой оценки Иосифа II опера не исчезнуть из репертуара?
Не могла.
И, конечно же, исчезла.
Для слишком хорошего Моцарта не было службы. В его уроках музыки не нуждались. Даже на концерты собрать публику не удавалось.
Так плохо, пожалуй, они с Констанцей еще никогда не жили.
В лавках не давали в долг, трактирщики тоже отказывались кормить без оплаты.
Все письма к друзьям с отчаянными мольбами одолжить денег редко когда позволяли получить помощь.
Жена заболела, а денег на врача и лекарства не было. Вольфганг заложил перстень с изумрудом, счастливый свой талисман – но за него дали совсем немного, и скоро средства опять закончились. Проклиная нищего зятя, доктора привела фрау Вебер. А затем, когда Констанца встала на ноги, фрау Вебер настояла на ее отъезде на воды.
Впрочем, последнее обстоятельство Вольфганга расстроило мало. Болея, Констанца становилась невероятно раздражительной, ворчала с утра до вечера. И это отвлекало от работы. Недавно Шиканедер[31] заказал оперу. Браться за нее сначала Вольфганг не хотел; боялся, что если увлечется работой, то не сможет заниматься с учениками – и тогда точно помрет с голода. Но, помимо его желания, мелодии будущей оперы прорастали в сознании, заполняли все его существо. Освободиться от этих вихрей можно было только одним способом – перенести на бумагу. Так что отъезд ворчащей Констанцы оказался более чем кстати.
Он работал – и почему-то так же ясно, как структуру оперы, видел свою собственную смерть.
Вольфганга это не пугало. Скорее удивляло. И вместе с тем он понимал: изменить что-либо не в его власти, судьба его будет такой – и только такой. А еще было очень странное ощущение… Как будто бы он уже слышал эту мелодию, как будто бы все, что должно случиться с ним, уже происходило, причем не единожды…
«Так как смерть (если быть точным) – действительный конец нашей жизни, то я вот уж пару лет настолько близко познакомился с этой подлинной и наилучшей подругой людей, что образ ее отнюдь не устрашает меня, а, напротив, успокаивает и утешает. И я благодарен Богу за то, что он осчастливил меня, предоставив возможность (вы меня понимаете) узреть в смерти ключ к истинному блаженству. Я – как бы молод я ни был – никогда не ложусь в кровать, не подумав, что на другой день, быть может, меня не станет. И все же ни один человек из всех знающих меня людей не может сказать, что я мрачен или печален в обращении с другими. Вот за это блаженство я вседневно и благодарю Создателя и от всего сердца желаю каждому ближнему сим блаженством наслаждаться», – написал он отцу. Но не отправил. Туда, на небеса, где находится сейчас отец, письма не доставляют…
Когда на пороге его дома возник незнакомец в черной маске, Моцарт почему-то сразу же совершенно ясно понял: он пришел заказать похоронную мессу, реквием. Это его восхитительные мелодии он слышит на фоне музыки «Волшебной флейты».
«Реквием» станет прекрасным произведением. Последним произведением Моцарта…
– Заказчик пожелал остаться неизвестным, – сказал незнакомец, опуская в ладонь Вольфганга тяжелый мешочек с деньгами. – Чем быстрее вы закончите – тем выше будет гонорар.
Вольфганг собирался было спросить, сколько времени у него есть на работу, но таинственная маска в черном плаще как сквозь землю провалилась! Вольфганг бросился к окну, прижался носом к ледяному стеклу. Долго он стоял так, чувствуя, как покалывают лицо тонкие струи холодного воздуха. Однако из дома так никто и не вышел…
От охватившего все его существо парализующего страха и мешающей дышать печали можно было избавиться только одним способом – сесть за стол и выплеснуть всю свою боль в музыку.
Работал Вольфганг в невероятном исступлении. Забывая про сон и еду, он писал «Реквием» и «Волшебную флейту» и отчего-то точно знал, что скоро уже больше ничего писать ему не придется.
Поскольку в деньгах сейчас недостатка не имелось, Вольфганг выкупил из ломбарда перстень с изумрудом. Но зеленоватое мерцание камня не принесло обычного спокойствия.
Сразу после премьеры «Волшебной флейты», невероятно тепло встреченной зрителями, Вольфгангу стало совсем дурно.
Все тело покрылось липким ледяным потом, голова раскалывалась. А сил, чтобы подняться с кресла и выйти на сцену, к раскланивавшимся актерам, у него не было.
– Давай же, Моцарт, приходи в себя! Поедем отмечать наш успех! Напьемся пьяными и будем кутить до утра! – толкнул его в бок Шиканедер, явно раздосадованный тем, что композитор разболелся. – Сегодня наша ночь!
– Я вижу, что вы плохо себя чувствуете. Дозвольте отвезти вас домой!
Моцарт обернулся, увидел Сальери, и ему вновь стало стыдно за свои недобрые мысли об этом человеке, столь любезно предлагающем ему помощь.
Сальери приобнял Вольфганга за талию и повел его из ложи.
– Опирайтесь на мою руку! Смелее! Ваша опера прекрасна! Наверное, вы много работали над ней. Неудивительно, что силы покинули вас. Но ничего, сейчас я отвезу вас домой, поручу заботам Констанцы.
Облизнув пересохшие от жара губы, Вольфганг пробормотал:
– Констанцы нет. Она на водах.
И лишился чувств…
Все плыло перед его глазами.
Сначала видел он черноту, расшитую сверкающими алмазами звезд. Потом вдруг перед ним оказалось смуглое худощавое лицо Сальери, освещенное светом свечей.
– Ненавижу тебя! – пробормотал Сальери.
– Что?
– Не вижу, где ваш «Реквием». Там на пороге заказчик, спрашивает…
– Не пускайте его! Ради всего святого, не пускайте, – лихорадочно зашептал Вольфганг, осеняя себя крестом.
Возле его лица вдруг очутился стакан с водой.
– Выпейте, – распорядился Сальери.
Моцарт, приподнявшись на подушке, послушно сделал глоток, потом еще один.
Желудок обожгло болью. И мир погас. Как Сальери снимал с остывающего пальца перстень с изумрудом, Вольфганг уже не чувствовал…
* * *
Я сижу на кровати в комнате, куда меня провела Мэри. Это одна из гостевых спален, расположенных на втором этаже.
Ориентироваться в доме сложно. Он спроектирован из нескольких «лабиринтов», не имеющих переходов внутри здания. К каждому из «отсеков» сделан специальный вход. И, как я поняла, для того, чтобы из «гостевой» части пройти на половину самого Грина – нужно выйти наружу, обойти дом – и выбрать правильный вход из нескольких имеющихся.
Я попросила Мэри принести мне план помещения и список работающего на вилле персонала – с указанием возраста, образования, по возможности каких-то психологических характеристик. Моя просьба не вызвала у нее никаких затруднений. Оказывается, в доме было что-то вроде базы на всех сотрудников, и распечатать пару страниц много времени не заняло.
