сделал над собой огромное усилие, чтобы удержаться от дальнейшей перепалки.
– Мне нужен список завтрашних вызовов, – сказал он категорично.
– Джин отдаст тебе список, – прорычал Мердок.
– Спасибо. – И Дункан направился к двери.
– В Блейн-Ду есть больная женщина, – сказал Мердок. – Жена лесника Маккелви. Она, бедная, умирает от двусторонней пневмонии. Было бы чересчур в такую ночь просить так называемого ученого поехать взглянуть на нее. – Он отвел глаза. – Но мужчина бы поехал.
– Где этот Блейн-Ду?
– Всего каких-то пятнадцать миль в гору. Хэмиш знает этот особняк. – Мердок сделал паузу и медленно перевел взгляд на Дункана. – То есть ты поедешь?
В ответ Дункан просто посмотрел на него.
– Имей в виду, – без малейшего сочувствия прохрипел Мердок, – ничего хорошего ты не добьешься. Но, по крайней мере, это успокоит мужа. Не пытайся прибегать к альтернативным методам лечения у смертного одра. Или Маккелви захочет размозжить тебе голову на месте.
– Я попробую то лечение, которое посчитаю нужным, – бросил Дункан через плечо. – И пошел к черту Маккелви – и вы вместе с ним!
Он захлопнул дверь.
Спустившись, Дункан зашел в полупустую домашнюю аптеку, довольно жалкую на вид – всего несколько пузырьков на деревянных полках, потускневшие медные весы. Там он взял саквояж Мердока – маленький, потертый, в пятнах, с пожелтевшими застежками – черная кожа так сильно пострадала от непогоды, что местами стала ржаво-коричневой. Внутри были аккуратно сложены простейшие лекарства, самые надежные и испытанные средства лечения – шприц для подкожных инъекций, стрихнин, морфий, пара старомодных акушерских щипцов, жгут, бинты, иглы – фактически этакий примитивный арсенал, который мог бы пригодиться Галену[3] или самому маэстро Гиппократу.
Взяв саквояж Мердока и чувствуя, как почему-то защемило сердце, Дункан сел в машину рядом с Хэмишем, и они поехали. Чего-чего, а снега прибавилось. Там, где работал снегоочиститель, он лежал высокими сугробами по обочинам дороги. Вскоре, когда Хэмиш свернул с главной магистрали на более узкую горную дорогу, машину стало болтать и заносить из стороны в сторону. Вокруг, словно призраки, стояли в саване инея сосны.
Машина взбиралась все выше и выше. На поворотах в нее ударяли резкие порывы ветра, заглушая подвывание стеклоочистителя и хруст по снегу надетых на шины цепей.
Прошел целый час, прежде чем Хэмиш остановил машину возле смутно видневшегося дома, стоявшего особняком. Очевидно, их ждали. В тот же миг дверь распахнулась.
После снежной белизны под фарами, нащупывавшими извилистый путь в лабиринте дороги, освещение в доме показалось неестественно тусклым. Напрягая зрение, Дункан разглядел высокую, внушительную фигуру лесника – молодого человека лет тридцати с осунувшимся от беспокойства лицом. У каменного очага стояла пожилая женщина, которую Дункан принял за соседку, с двумя молчаливыми детьми. Четыре пары глаз с тревогой и недоверием устремились на него.
Глава 38
– Доктор Мердок болен, – сказал Дункан. – Я доктор Стирлинг.
– Бедная Энни! – Лесник опустился на низкий деревянный стул и обхватил голову руками.
Посмотрев на исполненного отчаяния отца, дети заплакали. Женщина привлекла их к себе, успокаивая скорбным шепотом:
– Не плачьте, мои бедняжки, хотя теперь вы все равно что остались без матери.
Дункан не подал вида, что обескуражен таким приемом в такое время. Из ниши в дальнем конце комнаты доносилось затрудненное дыхание. Он поставил саквояж Мердока на стол и подошел к низкой кровати, на которой лежала больная.
С одного взгляда он убедился в серьезности данного случая. Тут не было необходимости в научной атрибутике, характерной для его недавней работы. У этой пациентки, молодой деревенской женщины, все еще красивой, несмотря на разрушительные последствия инфекции, была долевая пневмония обоих легких. И она умирала.
Его охватило сильное волнение. Это было побуждение к битве, пьянящее, непреодолимое. Вместе с желанием сражаться пришло ощущение силы, которое прокатилось волной по всему его существу. Эта женщина могла умереть, но она все еще была жива. И он не позволит, он не должен позволить ей умереть.
Он снял пальто, закатал рукава рубашки, заговорил с женщиной у камина.
– Мне нужно чтобы вы набрали снега, – сказал он. – По крайней мере два-три ведра.
Дункан подошел к обеденному столу, открыл саквояж. Он ясно видел план своих действий: бороться с лихорадкой, поддерживать слабеющий организм больной до наступления кризиса.
Сначала он устроил свою пациентку поудобнее, сняв с нее разношерстную груду одеял и накрыв одной простыней. У него не было льда. Но природа дала ему другую субстанцию, ничем не хуже. Когда принесли снег, он щедро использовал его, обложив им горящее, истощенное тело.
Он трижды обкладывал молодую женщину снегом, затем при свете масляной лампы достал термометр и смерил ей температуру, после чего взял шприц и осторожно ввел небольшую дозу стрихнина.
Прошел час. Двое детей уснули у камина на старом, подбитом конским волосом диване. Недоверчивая соседка прекратила свои причитания и смотрела на Дункана с невольным интересом и уважением. Маккелви тоже, казалось, сознавал, что его жену пытаются спасти.
– Доктор, – прошептал он, – как вы думаете, у нее есть шанс?
– Помолчи, Джон Маккелви, – тут же вмешалась женщина, – и позволь доктору делать свое дело.
Наступило три часа ночи. Сидя у кровати, взлохмаченный, с расстегнутым воротником рубашки, держа палец на запястье больной, Дункан вдруг почувствовал, как все в нем замерло. В течение последних двух часов он не раз применял стрихнин; он бросил все свои силы на борьбу с заболеванием. Температура оставалась неизменной, дыхание не ухудшалось, но сердцу, казалось, уже ничто и никто не в состоянии помочь. Пульс под пальцами Дункана затрепетал, запнулся, снова слабо затрепетал, а затем погас.
– Да, – печально пробормотала женщина рядом с ним. – Вы сделали все, что могли, доктор, но она ушла.
Глава 39
Это слова вызывали у Дункана отчаянный протест. В приступе какого-то вдохновения он, резко повернувшись, схватил со стола флакон с эфиром, наполнил шприц и воткнул его в остановившееся сердце лежащей без сознания женщины. Затем обеими руками он со всей силой начал массировать левую половину ее грудной клетки. Он работал неистово. Сначала ответа не было, затем он почувствовал под своими руками медленную, конвульсивную пульсацию. Сердце совершило один удар, поколебалось, решилось на второй и третий, затем возобновило свой медленный неуверенный ритм.
Несмотря на неудобную позу, он не осмеливался выпрямиться, размяться. Он знал цену каждой секунды, сражавшейся на его стороне. Время, время – поддержать в ней жизнь, пока не наступит кризис, вот что было главным сейчас.
Она не двигалась с того ужасного момента, когда впала в кому. Но теперь, внезапно, со слабым стоном, она повернула
