Кардинал, насытившись, откинулся назад, его лицо выражало хитрость. Мейстер приказал Барту убрать со стола и больше не приходить. Он запер за ним дверь и обернулся к Балю.
— Теперь, выше преосвященство, нам никто не помешает, — в полном соответствии с вашим желанием, — сказал он, улыбаясь.
— Но ведь таково же и ваше желание? — опять недоверчиво спросил Балю. — В ваших интересах избегать всего, что могло бы отбить у меня охоту продолжать наш разговор.
— В моих интересах? — засмеялся Оливер. — Вы, монсеньор, до сих пор казались мне человеком, менее всего способным замолвить за меня словечко.
Кардинал нетерпеливо барабанил по столу.
— Мейстер, мейстер, моя готовность быть полезным относится не к креатуре короля, каковой вы были в моих глазах до вчерашнего вечера, но к обиженному и ограбленному человеку, у которого есть мужество не только не забывать, но более того — противоборствовать!
Оливер иронически приподнял брови:
— Ваши слова звучат не слишком-то по христиански, преосвященнейший. А почем вы знаете, что я не продолжаю быть креатурой Людовика? Не открывайте так быстро ваших карт. Или это — лишь хитрость, когда вы указываете на себя как на нечто противоположное креатурам Людовика?
— Я думаю, — сказал осторожно Балю, — что вы меня не поняли. Я служу королю и ведаю у него иностранными делами. Но если, несмотря на это, я сохранил свою духовную независимость и разыскиваю людей, не подпавших еще под его влияние, то это происходит потому, что я уясняю себе известную совокупность обстоятельств, в силу которых я могу рано или поздно оказаться противником его политики. Неккер перегнулся через стол и посмотрел в глаза кардиналу, который принужденно улыбнулся.
— Монсеньор, — заговорил он медленно, — за то, что вы так ловко перефразируете понятие «государственная измена», вам следовало бы дать кафедру красноречия в Сорбонне, — не будь вы уж без того кардиналом. Ведь я вас предупреждал не открывать ваших карт слишком быстро.
Балю покраснел от гнева или страха; однако он удержался от необдуманного ответа и заставил себя казаться спокойным. После небольшой паузы он иронически заметил:
— У вас живая фантазия, мейстер, очевидно, она стоит в связи с вашим прежним ремеслом. Однако, если вы надеетесь, что сможете в обмен на белое тело вашей мейстерши бросить в королевскую пасть седую голову кардинала Балю, то я должен вам сказать, что раскрыть мои карты стоит гораздо больших усилий.
Оливер, хихикая, взялся руками за края стола, а сам выгнулся вперед; его голова и грудь почти лежали на резной доске.
— Должен ли я затратить какие-нибудь усилия, ваше высокопреосвященство, или же просто подождать, пока брат Виоль доставит вам в Париж последние новости от господина Кревкера хотя бы в виде ответа на ваше сообщение о том, как удачно вы обработали короля по вопросу о его личном свидании с бургундским герцогом?
Балю сделал движение, как будто собираясь вскочить, но вместо этого лишь крепко ухватился за стол. Он сжал губы. Оливер выпрямился с серьезным лицом.
— Поистине, — заговорил он, — мне следовало предложить коронованному чудовищу кардинальскую голову, когда я еще не видел вас и не знал, что она седая! Краснобаев не нужно считать безвредными, монсеньор, ибо иногда они болтают слишком много; весьма возможно, что Жак Виоль всходит на кафедру так же охотно, как и тот безвредный францисканец, как тот милейший брат Фрадэн, которому теперь уж не разрешают бороться с человеческим сластолюбием.
Кардинал с открытым взором посмотрел на мейстера.
— Неккер, — сказал он, — оставим в стороне притчи и станем говорить прямо. Также отбросим мы излишние намеки на то, каким образом приобрели вы ваши сведения. Ясно, что вы знаете достаточно и что в этом выигрышном положении вы находитесь не только в данную минуту, но уже много недель. У вас было время наметить свою жертву. Кого вы обрекли, — короля или меня?
Оливер молчал. Балю умно улыбнулся:
— Вы думаете, мейстер, я не знаю вашего выбора? Вы думаете, я не знаю, что у нас вышел бы подобный разговор, если бы я и не начал переманивать вас на свою сторону? Вы не можете теперь пристроить капкан около вашей супружеской кровати и потому роете позади нее волчью яму. Так, что ли, мейстер Оливер?
Неккер взглянул на кардинала.
— Король подозревает вас, — сказал он коротко.
Балю поднялся в волнении.
— Вам, сударь, желательно играть со мною? А знаете ли вы, что вы тоже несколько промахнулись, дав мне понять, что ничего не сказали королю о моей предполагаемой связи с Брюсселем? Этого мне довольно, чтобы потянуть вас за собою, если я и упаду.
— Вы теряете всякую сообразительность, ваше высокопреосвященство, — заметил спокойно Оливер. — Король подозревает вас благодаря мне.
— Хотите вы этим сказать, что вы приставлены ко мне для того, чтобы наблюдать за мною?
— Да.
Балю улыбнулся иронически.
— Этому можно было бы поверить, если бы такой приказ был отдан и приведен в исполнение до вчерашнего вечернего представления.
— Ошибаетесь, — сказал Неккер. — Тогда бы он был излишним, равно как и наше трудное путешествие; тогда вы сидели бы в весьма прохладном месте, монсеньор.
— Чего же вы меня за нос водите, сударь? — сердито спросил кардинал.
Оливер покачал головой.
— Я этого не делаю, — улыбнулся он. — Я только со всех сторон выявляю вам свою честность. Вы должны уразуметь, что от меня зависит весьма и весьма многое. А посему ухаживайте за мной, завербуйте меня, добивайтесь меня, — ведь я единственный, кто может заманить короля в ловушку. И завербуйте меня не чувствительными доводами, как до сих пор, не извивами красноречия, которые на меня так же мало действуют, как и грубый подкоп, но ясными политическими фактами.
Кардинал окинул его недоверчивым взором.
— Если я вас верно понимаю, мейстер, вы требуете от меня, чтобы я посвятил вас в ту политическую идею, которой я служу, и в природу движущих ее сил. Но кто же гарантирует мне, что свою осведомленность по этим вопросам вы не обратите на пользу короля?
— Ваша собственная особа, — возразил Оливер, не колеблясь. — Вы сами, потому что вы сидите не в каземате, а в Орлеане, и потому что завтра вы будете в Париже, а вместе с вами буду там и я. Если бы дело обстояло иначе, ваше высокопреосвященство, то моей осведомленности было бы, конечно, вполне достаточно для короля, чтобы уже в Амбуазе применить к вам испытанные манипуляции господина Тристана. Вы сами это сознаете, монсеньор.
Балю встал и задумчиво начал ходить взад и вперед по комнате. Наконец он произнес, остановившись перед Неккером:
— Хорошо, мейстер, спрашивайте меня.
Оливер, улыбаясь, потер подбородок.
— Я все больше понимаю, — промолвил он, — какого дипломата утрачивает в вас король. А моей оценкой не следует пренебрегать, ибо некогда у меня был случай наблюдать аллюры римско-испанского маэстро Родриго Борджиа[32]. На следующем конклаве[33] выбирайте его папой и будьте его государственным секретарем, монсеньор. Рим вас любит, потому что вы так доблестно разбили прагматическую санкцию Карла VII[34], таившую в себе семена ереси, с полным правом завоевав для себя кардинальскую шапку, а для нашего воистину христианского государя подобающий ему высокий титул «христианнейшего короля». Рим мог бы дать вам более подходящее занятие, чем трудное и небезопасное дело урезывать политические претензии высших светских представителей. А ведь вы этого желаете, ваше высокопреосвященство?
Балю слушал все это с кислой физиономией, но был поражен его неожиданным вопросом.
— Не я один этого хочу, — холодно возразил он.
— Конечно, — подтвердил Оливер, — и королю небезызвестно, что феодальная лига должна возобновить свою деятельность.
— Это уже сделано.
— И вы принадлежите к ней, ваше высокопреосвященство?
Кардинал поднял руку.
— Этот вопрос, мне кажется, носит чересчур следовательский характер, мейстер.
— Тогда простите меня, — засмеялся Неккер, который, казалось, был в хорошем и беззаботном настроении.
— Бургундский герцог стоит, конечно, во главе, он — душа и меч лиги, как величает его Людовик, — он знает, может быть, больше, чем бы это следовало, монсеньор. Бургундия может, конечно, положиться на поддержку всегда готового фрондировать[35] бретонского герцога[36], у которого король в настоящее время, как вам известно, отбирает две восточные крепости. Равным образом и Арманьяк[37] на юге, конечно, примкнет к кольцу, окружающему Валуа. Не правда ли, это ведь не особенно таинственные факты? Но как обстоит дело с Карлом Французским[38], единственным братом короля, и, однако, менее всего настроенным к нему братски? Как их старая вражда, — сведена ли она на нет новым титулом герцога нормандского?
