Женщина больше не смеялась; ее глаза приняли жесткое выражение.
— О, конечно, помню, ваше величество, так же как и ваш приказ, которым в течение этих двадцати часов вы отдалили моего мужа на двенадцать часов пути отсюда, от этой комнаты, куда вы распорядились меня позвать.
Она снова легла на спину.
Король скривил рот.
— Благодарю вас, сударыня, за ваш приход. Осмелюсь спросить, охотно ли вы пришли?
— Государь, — сказала Анна, — если это вас раззадорит и если вы желаете это услышать, то отвечаю вам: я пришла сюда с сердцем, обливающимся кровью.
Людовик с кривой усмешкой указал на кушанья.
— Однако, несмотря на ваше обливающееся кровью сердце, у вас был отличный аппетит? Ну, а если, — продолжал он серьезно, — если теперь я попрошу вас раздеться?
— Я это сделаю, — сказала она спокойно.
Король скрестил руки и смотрел в пол; потом он грубо бросил:
— Раздевайтесь!
Анна поднялась, встала на ступеньку возвышения и уверенным движением сорвала шнуровку рукавов и корсажа. У короля задрожали губы при виде ее белой кожи, сверкнувшей сквозь разрез платья.
— Довольно, сударыня, — сказал он подавленно и отвернул голову, — я верю в вашу готовность, но удивляюсь, откуда она взялась. У меня явились странные мысли. — И, прямо взглянув на нее, он прибавил:
— Скажите мне, пожалуйста, госпожа Неккер, проявили бы вы вчера подобную же готовность?
Анна, скрестив руки на обнаженной груди, стояла выпрямившись.
— Да, государь, — ответила она.
Людовик удивленно поднял голову.
— Если бы я удалил мейстера силой, а вас принудил бы следовать за собою, то отдались бы вы мне? Конечно без сопротивления! Отвечайте правду, сударыня.
Анна усмехнулась несколько оцепенелой улыбкой:
— Если бы существовала сила, перед которой отступил бы мейстер, то и вчера я обнаружила бы такую же готовность, как сегодня.
Король сделал было небольшой шаг по направлению к ней, но потом медленно отступил к стене, как будто его отстранила какая-то невидимая рука. Он наморщил лоб, размышляя.
— Анна, — снова заговорил он почти шепотом, как бы боясь, что его голос может врезаться в другую звуковую волну, нежную и значительную. — Анна, думали ли вы, действовали ли вы когда-нибудь без него, пробовали ли разобраться в том, что добро и что зло?
Она покачала отрицательно головой.
— Всегда ли его воля руководит вашей волей и его душа всегда ли присутствует в вашей душе?
Она кивнула утвердительно.
— И сейчас?
Она снова кивнула.
— Скажите мне, подивился бы мейстер на наш разговор и на наш вид?
— Да, — ответила она, потрясенная.
Король нащупал рукой механизм потайной двери, скрытой ковром, и открыл ее.
— Я тоже дивлюсь, — сказал он серьезно; — мы сами себя не знаем. Как же можем мы предполагать, что знаем ближнего. А как вы думаете, — прибавил он, склоняясь к ее руке, — а как вы думаете, теперь он порадовался бы?
— Да, — прошептала она, и в глазах ее стояли слезы.
Король стоял уже в дверях.
— Я не знаю, достоин ли он этой радости, — сказал Людовик через плечо, — я не знаю — дурное или хорошее у него на уме; но я знаю, что я достоин той радости, которую испытываю сейчас. Спите спокойно, сударыня, и храните молчание.
И король закрыл за собой дверь.
В этот же самый час Оливер произнес в темноте:
— Вы спите, монсеньор?
— Я не сплю, мейстер.
Неккер отер пот со лба.
— А что ожидает короля? — спросил он подавленным голосом. — Будет ли его жизнь в опасности?
Он услышал удивленное движение кардинала.
— Вот странный вопрос, — отвечал Балю. — Вас уже мучает совесть? Но успокойте ее: лига не так неблагоразумна, чтобы убийством короля навлечь на себя негодование всей Европы. Что с ним будут делать и как долго продержат в заключении, это зависит от обстоятельств и прежде всего от настроения Бургундского герцога. Однако мы сможем оказать некоторое влияние и на обстоятельства, и на настроение.
Он некрасиво засмеялся. Оливер воскликнул с внезапной дикой ненавистью:
— А вы не боитесь, господин кардинал, что я велю вас запереть здесь и еще ночью поеду обратно в Амбуаз?
Балю засмеялся:
— Нет, не боюсь. Потому что там вы могли бы помешать и вас не так-то скоро бы приняли. Позвольте вам доложить, — сегодня утром король дал мне понять и при том в не особенно скрытой форме, что я могу скорее затянуть, чем урезать срок вашего пребывания со мной. Вот это вы и скажите вашей совести.
Оливер не отвечал. Как и в мучительно-бессонные два часа перед этим, он стал кусать свою подушку, чтобы не закричать.
Глава шестая
Преодоление
В Париже кардинал шел к своей цели хладнокровно и планомерно. Несмотря на то, что теперь завербовав Оливера, он был уверен в успехе, все-таки со свойственной ему предусмотрительностью он в своих маневрах исходил лишь из таких фактов, которые даже от зоркости короля должны были скрыть его активность. Он сообщил в Амбуаз о подозрительном сосредоточении войск на пикардийской границе, указывая на опасность наступления с тыла бургундцев и на присутствие герцога в области Соммы; потом он доставил Людовику ультиматум герцога, в котором тот грозил наступлением на Пикардию, если король не откажется от похода против его бретонского союзника.
Тотчас же по прибытии в Париж Оливер, получив от Балю рекомендацию францисканскому приору, без затруднения добился снятия наказания с брата Фрадэна. Он использовал монаха, чтобы контролировать махинации Балю, который после ночного разговора в Орлеане проявлял по отношению к Оливеру почти подозрительную откровенность. Этим способом он узнал, что Балю честно сообщал Людовику об угрожающем положении на Сомме, не поднимая при этом вопроса о личной встрече короля с герцогом. Он узнал также через Фрадэна, что бургундское правительство, а в особенности сам герцог продолжали относиться к Балю подозрительно, что за его усердием подозревали направляющую руку короля, в личном появлении которого справедливо сомневались. В заключение через монаха же он убедился, что кардинал устраивал революцию в Льеже не в интересах Бургундии; герцогские чиновники в этом городе, по словам Фрадэна, сообщили правительству о новых интригах, за которыми, по всей вероятности, стояли французские агенты; однако было ясно, что ни герцог, ни его советники представления не имеют о неминуемой опасности революции и о задаче, возложенной на наемников королем.
Этот шахматный ход кардинала Оливер понимал тем менее, что Балю даже в разговорах с ним, по-видимому, упускал из виду вопрос о Льеже. В тот же день, когда прелату был передан приказ короля немедленно же объявить герцогу о его посещении, Неккер спросил торжествующего кардинала:
— Думаете о Льеже, выше высокопреосвященство?
— Конечно, я думаю о Льеже, дорогой мой мейстер, — возразил кардинал с хитрым видом, — неужели же вы полагаете, что я упускаю из виду этот главный фактор?
— Главный фактор? — удивился Оливер. — Но вы об этом не говорили со мной и, насколько я знаю, не переписывались с Кревкером.
— С Кревкером, конечно, нет, мейстер Неккер; разговор же с вами я оставлял до того времени, когда вы сами предложите мне нужные вопросы. Зная ваш ум, я ожидаю их уже давно. Если бы вы не спросили, я мог бы спокойно молчать, не поступая против вас нечестно.
— Благодарю за лестное мнение, — промолвил Оливер, пожимая плечами, — но ваших слов я совершенно не понимаю. Опасность состоит в том, что если короля задержат в бургундской ставке, то льежское восстание разразится как раз в то время, когда Людовик будет там заложником.
Балю весело потер руки.
— Не только, друг мой, грозит опасность, — возразил он, усмехаясь, — но это, наверное, будет так. Льеж восстанет на третий или четвертый день по приезде короля; насколько, конечно, можно положиться на коннетабля, который действует из Люксембурга.
Оливер даже подскочил от ужаса.
— Но ведь для короля это обозначает смерть или пожизненное заключение! — воскликнул он.
— Почему вы так волнуетесь? — спросил Балю спокойно. — Герцог не осмелится убить своего сюзерена. Мы с вами в глазах людей и даже короля сохраним наше alibi. Ведь благодаря непредвиденному льежскому восстанию мы больше уже не будем ответственны за судьбу короля. До прибытия злополучного известия с ним будут обращаться, как с гостем, производя на него со всею вежливостью лишь некоторый политический нажим. А так как благодаря хорошей организации я, во всяком случае, узнаю эту дурную весть первым, то и смогу ею так ловко воспользоваться, что и бургундцы не заподозрят меня лично, — тут он прищурил глаза. — Ведь в Европе знают, что французский король любит ходить один своими темными путями. Теперь вы все понимаете, мейстер?
