«Русские министры не разделяют политических взглядов князя Потёмкина, которого они совсем не любят. Их тайные желания клонятся к миру. Война и завоевания не обещают им никакой личной выгоды. Напротив, каждый видит в войне и завоеваниях осложнения для своего ведомства и пагубные последствия для империи. Воронцов опасается застоя в торговле, Безбородко – многочисленных препятствий на ниве дипломатии, а все вместе – роста могущества князя Потёмкина. Дворяне же не соблазняются завоеванием невозделанных, пустынных земель. Они страшатся новых расходов, которые будут возложены на них вследствие необходимого увеличения армии. Только несколько генералов и молодых офицеров хотят войны, которая, возможно, обещает им славу и продвижение по службе. Все остальные, впрочем, скрывают свои взгляды из опасения потерять благосклонность императрицы».
Французский посланник в данном случае наивно отождествлял личные виды придворных, политическую тактику власти и стратегические интересы государства, которые нередко находятся во взаимном противоречии. Разумеется, дворянин видел выгоды мирной жизни и опасался превратностей войны. Даже помещик Суворов всячески стремился откупиться от поставки рекрутов. Патриотизм властвующей элиты, действительно, омрачался порой несогласием с внешнеполитическим курсом Екатерины, закулисной борьбой различных партий, досадно «медленным произвождением» или «малой наградой пред ровными мне», как это видно из писем того времени, собранных и проанализированных Е.Н. Марасиновой.
Однако это не даёт оснований сомневаться в абсолютной значимости идеи могучей Российской империи, с образом которой срослась собственная самооценка каждого подданного. Все контраргументы, якобы осуждающие неуклонное расширение границ державы, касались треволнений повседневности, придворных интриг, дипломатической тактики и оказывались значительно мельче главной неоспоримой ценности официальной доктрины «силы, крепости и благосостояния Империи Ея Императорского Величества». Этот «конфликт» не ослаблял патриотизма.
Власть, закон и оппозиция
Мы говорим в нашей книге о развитии структур в естественном обществе. У нас нет цели идеализировать тот или иной стиль правления, ту или иную страну. Разумеется, безобразий хватало (и ныне хватает) везде. В екатерининскую эпоху Д.И. Фонвизин, находясь в Западной Европе, судя по его письмам, «главное рачение обратил к познанию здешних законов». Он размышлял о «наглости разума», «вольности по праву», «юриспруденции как науке», «системе законов» во Франции, но, надо полагать, думал при этом и о своей стране, вспоминая о екатерининском беззаконии, о разгуле фаворитизма.
«Король, будучи не ограничен законами, имеет в руках всю силу попирать законы… неправосудие… тем жесточе, что происходит оно непосредственно от самого правительства, – писал он. – Здешние злоупотребления и грабежи, конечно, не меньше у нас случающихся. В рассуждении правосудия вижу я, что везде одним манером поступают».
Конкретная альтернатива неограниченной власти монарха – высший авторитет закона – означала усложнение отношений между подданными и престолом. Разумеется, высшая элита не хотела довольствоваться лишь царскими льготами и милостями, и претендовала на реальное участие в управлении страной, вынашивала проекты императорского совета и договора с самодержавной властью. В переписке П.И. Панина, Д.И. Фонвизина, С.Р. Воронцова, А.М. Кутузова, Н.Н. Трубецкого, А.П. Сумарокова, П.В. Завадовского и других повторяется мысль об ответственности монарха перед народом и за судьбу народа. Однако понятие «народ» было у всех перечисленных господ крайне узким! Оно не включало даже всего господствующего сословия, а ограничивалось лишь его верхушкой.
Ничего в этом удивительного нет. Рабство в разнообразных его формах было присуще всем странам мира. Но у нас, кроме того, существовала монархия, которая стояла поперёк дороги рабства. Великие князья, а потом цари московские, по сути, были борцами за крестьянские вольности. Перед Петром I крестьянин был крепок земле – как дворянин был крепок службе: это было ограничение военного подчинения, а не частной собственности. Хотя, как полагал Иван Солоневич, социально-экономические условия и в Московской Руси (как во всех странах мира) создавали тенденцию к превращению военно-служивых отношений в частнособственнические.
Но этого – не сбылось. Да, «сильные» люди пытались превратить подчинённых в рабов – а цари боролись с этими «сильными» людьми. Пока существовала царская власть, крестьянин был лично свободен, хозяйственно независим и судебно равноправен. Не было наше крепостничество рабством, хоть и утверждают это ныне демократические борзописцы, не знающие истории.
После могучего рывка, который Россия совершила при Петре I – а ради этого рывка Пётр поменял все старые традиции страны – царской власти, как защитницы крестьян, не было у нас вплоть до восшествия Павла I. В течение лет сорока после смерти Петра несколькими последовательными указами было юридически закреплено самое жестокое крепостничество. Императоры всходили на престол на штыках гвардии, – гвардия их и свергала. Екатерина II ничего для крестьян не сделала. А вот её сын Павел сразу же взялся за крепостное право. И его Манифест о трёхдневной барщине стал его смертным приговором.
Александр I для крестьянства тоже ничего не сделал, хотя в юношестве и бредил гуманными идеями. Когда корону получил Николай I, он оказался в таком положении: армия, полиция, земля, администрация, культура – всё находится в руках дворянского сословия. И в их руках и осталось. Коррупция была чудовищная.
Александр II крепостничество отменил. Но как?! Так, чтобы не задеть интересов дворянства. Тоже понятно, почему: только дворянство худо ли, хорошо ли, обладало общественными и административными навыками. Отсюда и двойственная политика его сына, Александра III: с одной стороны – Крестьянский банк, а с другой стороны – Дворянский банк. По словам Ивана Солоневича, «шла, так сказать, «передача земли трудящимся», но – шла и поддержка дворянства, которое нужно было превратить из «поместного слоя» в просто культурный слой. Столыпинская реформа, проведённая вопреки всей нашей «общественности», была, собственно, заключительным аккордом в ликвидации последствий XVIII века». Скажем прямо: столыпинская авантюра окончательно перессорила производящий и потребляющий слои населения, крестьян и дворян, и подготовила почву революциям 1917 года.
Но вернемся в XVIII век. Характерно, что с его середины шло активное расслоение дворянства на крепостников («крепких хозяйственников», как сказали бы сегодня) и прогрессистов идеалистического толка. В 1773 году Н.И. Новиков преподнёс Екатерине II некоторые рукописи, сопроводив их притчей об ответственности самодержца, его призвании служить высшей духовной идее и мудрой жизненной правде. В этой притче государь «подавался» первым среди равных, связанным круговой порукой человеческого бытия с простым хлебопашцем, смиренным перед Богом и народной духовностью, идущим на поклон к патриарху:
«Издавая древности Российские об обрядах, у предков наших в употреблении бывших, полюбилось мне боле прочего, что именинники в день своего Ангела приносили дар государям, и сами государи, уважая сие обыкновение, хаживали с пирогами же к патриархам; сие, мнится мне, введено было в употребление для означения, что человеку при рождении его хлеб есть самонужнейшая вещь, и что всякий человек наиболее всего должен иметь попечение о хлебопашестве… Сами Государи, подавая патриарху пирог, означали тем, что они хлебопашество в своём имеют покровительстве… Как издатель редких рукописей, осмеливаюсь в день моего Ангела… поднести Ея Императорскому Величеству в дар печатную книгу».
ЕкатеринаЭ однако, либерализма не желала, и многие из высшего слоя начали выказывать симпатию сознательно отдаляемому от екатерининского трона Павлу, сыну и наследнику. Разумеется, они пытались внушить ему те же идеи. В 1783 году братья Панины и Д.И. Фонвизин подготовили для него проект «фундаментальных законов». Вступление к документу, с которым дворянская элита собиралась обратиться к наследнику престола, было составлено Д.И. Фонвизиным: «Государь… не может равным образом ознаменовать ни могущества, ни достоинства своего иначе, как постановя в государстве своём правила непреложные, основанные на благе общем и которых не мог бы нарушить сам, не перестав быть достойным государем».
Мы видим в этом именно то, о чём говорили уже не раз: все явления в природе и обществе подчиняются сходным закономерностям. Социальные структуры – власть, рынок, финансы, военные сообщества, средства массовой информации имеют одну главную цель: свое собственное выживание. Любая из них, излишне структурируясь, хаотизирует любую другую. Но выполняют они свои функции через деятельность людей, и задевают интересы других людей. Естественно, недовольство одних направляется против других; складывается впечатление, что умные и хорошие выступают против глупых и нехороших. Но и те, и эти действуют так, как наиболее выгодно их структуре. Так ведь мало того, одновременно заявляют свои претензии представители следующего ряда структур!
