Через минуты две, рядом стоящие люди стали оборачиваться по сторонам.
Тишина взорвалась. Стали меняться на улыбки серьезные их лица и гримасы.
В церковном зале послышались первые смешки, гогот. Через минут пять месса остановилась, посетители стали обниматься, а через десять минут – стали тянуться друг к другу, вытягивая вперед руки, как слепые, ощупывали друг другу лица и тела. Обнявшись, смачно целовались в губы совершенно незнакомые люди. Причем без разницы, кто с кем: мужчина с мужчиной или женщины между собой.
С кафедры вниз спустился хмуро пастор, отложил он в сторону свой крест, быстро вверх задрал он рясу, лег на ковер и стал целовать в губы девушку, держащую в руках свечку. Свою дочку раздевал отец, а уже сестру насиловал брат. Люди тюленями лежали на сыром полу, на коврах. Они предстали друг перед другом в первозданном виде.
Это был ад!
Офра облизывала 14 летнюю незнакомку. Закрыв глаза от удовольствия, малышка стонала под упругим, как резина телом Офры. Она мяла ее как тесто. Девочка разодвинула пальцами свои половые губки, и Офра примкнула губами к святая святых этой девочке, и та тут же сладостно застонала, язык Офры запорхал между ее ног, умело лаская каждую складочку и впадинку. Офра нежно захватив ее клитор целиком, вцеловала в нее язык и долго водила им внутри. С уст малышки слетали стоны наслаждения. Это была волшебная картина.
– Как я для тебя, моя крошка? Нравиться тебе?
– Ох Вы прелесть просто, милая. Прелесть, прелесть. ОхОхохОооохххх
Это тянулось долго. Язык Офры вошел в ротик девочке. На гладких волосах Офры играл тусклый отблеск свечей. А маленькой цыпочке было сладко целоваться со взрослой, умной, красивой женщиной, которая все знает и умеет. Приятно онемели бедра, трепетало сердце, тело замерло.
Офра вылизала все ее соки. Привстала, отряхнулась, по ее плечам распустились волосы. Приподняла вверх свои брюки, и со всего размаху ударила, пнула ногой малышку каблуком по ее лицу, по груди. Та замерла от неожиданности, она еще лежала на полу, и взвыла от боли. Такая перемена характера со стороны Офры ее потрясла, она не поняла, зачем, за что? Исаак и Сулейман, скрестив руки перед собой, наблюдали этот кошмар.
К ним подошла чуть размякшая Офра.
– Исаак, я с тобой полностью согласна. Я имею ввиду ораторство. Писать книги – это ерунда. Когда смотришь в книгу – видишь фигу! Все в мире старо, даже свежие мысли, и книгой никого не удивишь. Женская литература – это сопли на слезах, мужская литература – это сопли на крови, а графоманская литература – это сопли на соплях. -ДаКонечно(растерянно).
– Несомненно. Даже когда изучаешь английский язык, лучше найти репетитора, чем учить язык по книге. Нет? Ну воотДаже самые громкие звуки завершаются тишиной. Но, тем не менееИ в подтверждении твоих слов, я щас выступлю перед толпой. Продемонстрирую свое ораторство!
В ее словах было столько отчаяния, как будто она шла на смертную казнь.
После этих слов она поднялась, точнее выбежала на кафедру, окинула всех быстрым и внимательным взглядом. По этому взгляду нельзя было угадать, она враг или друг? Было нечто грозное в ее облике. Она поняла, что пришло ее время. Своей уверенностью она походила на Розу Люксембург, на Беназир Бхутто. На верующих она смотрела молча. Они все были в страшном состоянии. Многие только начинали отходить от бешеного воздействия запаха духов Исаака.
Полуголые верующие сидели на холодном полу церкви, рядом некоторые еще лежали. Вяло подправляли свои лифчики женщины и девушки, застегивали мужчины ширинку. Помещение церкви, особенно его пол, был забит спермой, волосами, заколками, резинками, носками, туфлями, и пр. аксессуарами интима. Все валялось под ногами. Свечи догорели, оставив в церкви стеариновый привкус. Многие лениво смотрели на верх, на Офру.
Она, словно призрак стояла наверху. До нее начинал доходить косой луч солнца, который мог слишком ярко осветить ее личико. Офра была горда и самодовольна. Она смотрела на толпу как на вещь, так как толпа казалась ей сборищем букашек. От букашки люди отличались тем, что дрожали и плакали. Под давлением этого непризнавания их людьми люди теряли самообладание. В церкви стояла электрическая тишина.
Подняла она вверх руку, и начала свое бессмертное выступление. _- _Слушайте сюда, дети мои! Все мы ходим под солнцем. И всех нас терпит всевышний, пусть даже мы не определились, не сделали выбора. Все мы хотим и рыбку съесть и поле перейти. Но так не бывает.
Должно быть так: или – или! Все вы ходите в церковь, но вам священники так и не могут объяснить элементарные вещи. Ибо сами они этого не знают.
И никому из присутствующих, начиная со священника и кончая вот этим голым мужиком, не приходило в голову, что тот самый Иисус, имя которого со свистом столько раз повторял священник, всякими странными словами восхваляя его, запретил именно все то, что делалось здесь.
Запретил одним людям называть учителями других людей, преклоняться пред ними, запретил молитвы в храмах, а велел в уединении молиться каждому.
Главное же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучить, позорить, казнить, дразнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над людьми, сказав, что пришел выпустить он пленных на свободу.
Никому из присутствующих не приходило в голову то, что все, что совершалось здесь, было величайшим кощунством и насмешкой над тем самым Христом, именем которого все это делалось.
Никому в голову не приходило, что те священники, которые воображают себе, что в виде хлеба и вина они едят тело и пьют кровь Христа, действительно едят тело и пьют его кровь.
Когда люди откусывают зубами хлеб, вырывают словно зубами они запал с ручной гранаты. Запомните это!
Она не ожидала от себя такой смелости, и удивилась, как легко ей удалось вступление. Это уже была не Офра с ее глотаниями слюны, и корявыми "мдя". Обильно вылетали искры слов, чеканный выговор цитат доносил до ушей все, позволяя вслушиваться и напрягаться.
– Со спокойной совестью делал священник все то, что он делал, потому что с детства был воспитан на том, что это единственная истинная вера, в которую верили все прежде жившие святые люди и теперь верят духовное и светское начальство.
Верил он не в то, что из хлеба сделалось тело, что полезно для души произносить много слов или что съел действительно он кусочек бога, – в это нельзя верить, – а верил в то, что _надо верить в эту веру_! Главное же, утверждало в этой вере его то, что за исполнение треб этой веры много лет он уже получал доходы, на которые содержал свою семью, обучал сына в американском колледже, там, устроил дочь в иностранную компанию.
Так же верил и молодой священник, и еще тверже, чем старый священник, потому что он совсем забыл догмы этой веры, а знал только, что за теплоту, за поминание, за часы, за службу, за все есть определенная плата, которую охотно платят настоящие христиане, и потому выкрикивал свои "Христос воскрес", и пел, и читал что положено с такой же формальностью, с какой люди продают нефть, золото или баклажан. Мол, это моя работа.
Никто не знает и не вникает, в чем состоят догматы этой веры, и что означало все то, что в церкви совершалось, или в мечети, не важно где – верили, что непременно надо верить в эту веру, потому что верят в нее высшее начальство и сам Президент.
Теперь слушайте сюда, несчастные! Идеология не должна опираться на религию! Мол, так написано в Коране, Библии, или Бхагавадгите. Этого – де, хочет и желает сам Бог. Поэтому, мол, необходимо верить всем. Иначе мол, бог всех накажет, или в аду будете гореть. Это не честно, не справедливо! Идеология должна опираться на реальные факты, а не пугать людей именем всевышнего.
Люди жадно слушали ее, ловя каждое слово. Они смотрели на нее виноватым, выпытывающим взглядом. Головы их была наполнены чем-то жидким, качать головой им было крайне неприятно. Она же продолжала говорить:
– Когда начинают болтать о религии, первым делом вспоминают о несомненном существовании Бога. Да, мол, конечно, Бог есть, он всемогуч, колюч, вонюч, и так далее. Как это смешно Слушайте же вы, уроды!!!
Никогда такое вы не услышите! Раз уж по настоящему вы не можете верить, то вам всем я кое что щас докажу!
Потихоньку раскрыв глаза, стали прислушиваться люди к словам Офры. Ее голос был ангельский, чуть альтовый, но блаженный.
– Поверьте же, вера в бога, есть не что иное, как узость ума. Все живут только для себя, для своего удовольствия, для своего живота, и все слова о боге и добре – обман. Возникает много вопросов о том, зачем так дурно на свете все устроено, что все друг другу делают зло и все страдают, начинают пить, колоться, обкуриваться, опускаться, болеть, страдать. Зачем?
Но в принципе, это помогает. Почему нет? Когда станет скучно – покурила анашу или выпила водки, или полюбилась с мужчиной, и все пройдет.
