– Мать, иди, посмотри на наследника! Форма ему идет и сидит, как влитая!
Клавдия Ивановна показалась в дверях и мгновенно расплылась в улыбке.
– Точно, очень идет! – Она всплеснула руками и по-деревенски скрестила их на груди. – Совсем недавно был маленький мальчик, а теперь офицер! И как-то незаметно все…
Юрий одернул китель и тоже улыбнулся. Теперь вся семья улыбалась, но по разным причинам. Родители – от того, что сын стал взрослым, а Юрий – потому, что родители этот факт, наконец, признали.
– А знаешь что, Клава, давай-ка сфотографируй меня с сыном! – Петр Данилович возбужденно потер ладони. – Я сейчас тоже форму надену, станем рядышком, а ты нас щелкнешь!
На следующие полчаса тридцатидевятиметровая «трешка» Евсеевых превратилась в фотоателье. Петр Данилович надел свой видавший виды подполковничий мундир с тремя рядами наградных планок и тяжелым знаком «Почетный сотрудник КГБ», стал рядом с сыном, подтянулся, Клавдия Ивановна прицелилась недорогим цифровиком. Щелк! Отец и сын обнялись, улыбнулись в объектив. Щелк! Подполковник сел на стул, лейтенант стал за ним. Щелк! Сын обнимает Клавдию Ивановну. Щелк! Родители сидят по сторонам, сын посередине. Аппарат поставлен на сервант, включен автоспуск. Щелк! Родители обнимают сына. Щелк! Сын обнимает родителей Щелк! Один раз даже огромный ньюфаундленд всунул в кадр свою лохматую морду.
Наконец фотосессия закончилась.
– Надо будет альбом сделать, – довольно говорит Петр Данилович. Он подходит к зеркалу, одергивает китель, выпятив губу, придирчиво осматривает свое отражение и отворачивается. Что-то ему не нравится, скорей всего, быстро пробежавшие годы. – Это у меня пятая форма за четверть века службы, – задумчиво говорит он. – Хоть и надевал только несколько раз в год: на торжественные собрания, в праздники, на похороны – ткань все равно стареет, выцветает, да и размеры меняются… А у тебя первая… Это большое событие, надо его отметить. Как считаешь, мать?
– Конечно, – кивает Клавдия Ивановна. – Сейчас я на стол соберу…
Если бы в начале двадцать первого века кому-нибудь из телемагнатов взбрело в голову запустить по новой шоу советских времен «Папа, мама, я – спортивная семья» или программу «Трудовые династии России», то семейство Евсеевых точно стало бы победителем в обеих.
Петр Данилович – подполковник КГБ в отставке, фанат здорового образа жизни: два километра пробежки каждое утро, по двадцать приседаний утром и вечером, минимум мяса, максимум рыбы и овощей, выпивка – в исключительных случаях, по телевизору – только новости и классика мирового кинематографа, компьютер – а зачем компьютер, когда голова и так работает не хуже любого «Пентиума»?
Клавдия Ивановна по профессии библиотекарь. Почти тридцать лет назад она прошла три собеседования с очень строгими кадровиками и непосредственными начальниками жениха, прежде чем получила «добро» на замужество, но инструктаж запомнила на всю жизнь… Она настоящая «комитетская» жена – помнит о конспирации, в новых знакомствах осторожна, да и со старыми держит ухо востро, не болтает лишнего, да и не лишнего тоже, никогда ничего не рассказывает соседям. Узнать от нее кому бы то ни было о муже и сыне: когда ушли, когда придут, в городе или отъезде, будут ли дома в выходные, да можно ли перезвонить вечером, – практически невозможно. Здоровому питанию она тоже следовала, бегать, правда, не бегала, но приседать – в молодости приседала. И Юра с малолетства бегал и приседал – это было одной из полезных семейных традиций.
– Форма у нас хорошая, элитная! – развивал свою мысль Петр Данилович. – Так смотришь, вроде обычная, военная, ан глядь – васильковые петлицы, и просветы на погонах васильковые, и канты на брюках… И кто понимает, тому ясно: нет, не армия это, бери выше, это госбезопасность!
Мать сноровисто собирала на стол: порезала колбаску, открыла лечо, поставила шкворчащую сковороду с жареной на сале картошкой, даже початую бутылку «Русского стандарта», которую держали для компрессов, достала из холодильника.
– А сейчас слухи ходят, что хотят новую форму завести, черную, – продолжал отец. – Только я бы не стал. У гестапо черная была, у Эс Эс, нам с них не след пример брать… Хотя, с другой стороны, красиво да издали видно…
Несмотря на включенную сплит-систему, было не очень прохладно, но мужчины так и сели за стол в мундирах.
– Давай, сынок, за твою первую форму! – Отец поднял граненую рюмку. – Носи ее с честью. По сторонам не смотри: соблазнов много, они предателей плодят, и спрос ослаблен, только помни: за нами государство, нам назад нельзя и носом крутить не положено! Иначе все, кранты!
Евсеевы чокнулись, но Клавдия Ивановна только пригубила, и Юрий, морщась, отпил половину – не нравилось ему это дело: горько и голова потом кругом идет… Да и жарко.
Только отставной полковник выпил до дна.
– Эх, сынок, сынок! – вздохнул он. – Завидую тебе, по-хорошему завидую! Вся жизнь впереди… Кажется, совсем недавно и я так начинал… Помнишь, мать, Волочков?
Клавдия Ивановна кивнула и протерла заслезившиеся глаза. Только один раз в жизни она нарушила кодекс жены чекиста, но об этом никто так и не узнал. А случилось это как раз в Волочкове.
* * *
Юра был долгожданным ребенком. Его появлению предшествовали пять лет мучительного ожидания. Петр Данилович служил тогда в захолустном городке Волочков, имеющем такое же отношение к известной ныне балерине, как и она к нему, то есть – никакого. Деревенский уклад, размеренная жизнь, гуси и утки на улицах, скотина на подворьях… Про терроризм тогда и слыхом не слыхивали, да и криминал вел себя тихо: самым распространенным преступлением в Волочкове являлись кражи птицы да белья с веревок.
Зато насчет идеологии все было очень и очень серьезно. Петр Данилович как раз курировал религиозные организации, хотя официально в районе имелся всего один православный храм, одно зарегистрированное общество адвентистов седьмого дня и баптисты-евангелисты. Куратор повседневно контролировал их деятельность, в его задачу входило держать церковников в рамках закона, не допускать религиозный опиум в школы и молодежную среду и обеспечивать законодательство об отделении церкви от государства. Такова была только одна из линий его работы.
Существовали еще неофициальные религиозные общины и прямо запрещенные подпольные секты. Немногочисленная диаспора татар и башкир уже несколько лет добивалась во всех инстанциях строительства мечети, а пока тайком проводила свои молебны, прятались по глухим сельским углам секты пятидесятников и хлыстов, по поступившей информации возродилась после длительного перерыва секта скопцов. На этом фронте задачей Петра Даниловича была профилактика, а также предотвращение и пресечение замышляемых и подготавливаемых религиозными фанатиками преступлений. Он вживался в обстановку, терпеливо плел агентурную сеть, искал подходы к строго законспирированным явкам и местам сбора…
В общем, по работе у него все шло гладко, а вот с репродуктивной функцией в семье что-то не вытанцовывалось. Иногда он с тоской думал, что если бы выхлопотать для Клавдии путевку в хороший крымский санаторий… Здравницы КГБ СССР славились своими врачами: к тому же море, тепло, ванны и грязи – все это могло бы сыграть свою роль. Этот промозглый климат, в котором ему приходится служить, а Клаве жить – не способствует зарождению новой жизни. Но при одной мысли, что придется что-то придумывать, как-то объяснять желание его супруги, в общем-то абсолютно здоровой женщины, попасть в такой санаторий… При одной этой мысли Петра Даниловича брала оторопь.
Тем не менее Юра был зачат холодной декабрьской ночью 1979 года и пришел в их семью как дорогой и желанный гость. История этого зачатия чем-то напоминала русскую народную сказку – то ли про Колобка, то ли про Покатигорошек, с той только разницей, что ее никто никогда никому не рассказывал, и кое-кто даже не догадывался, насколько эта параллель очевидна и… м-м, скажем так, – невероятна. Хотя и Петр Данилович, и Клавдия Ивановна, оба они хорошо помнили день (в смысле – ночь), когда это произошло. Причины на то у каждого были свои.
Петр Данилович, например, запомнил оладьи с укропом на ужин – никогда раньше Клава такие вкусные оладьи не пекла, такие обалденные оладьи. Старший лейтенант Евсеев возвращался с работы поздно, голодный как пес, уставший, но возбужденный: он провел успешную реализацию по скопцам, дело выходило на открытый, показательный, как тогда говорили, процесс, к тому же ему предложили перейти на другую линию работы – розыск государственных преступников, с повышением: на майорскую должность старшего опера; ясное дело, он согласился.
Евсеев знал, что в библиотеке у Клавы инвентаризация перед Новым годом, да через неделю большой праздник – День чекиста, и она обещала помочь со стенгазетой в райотдел… В общем, он знал, что Клава тоже только-только вернулась с работы, что на готовку ни сил, ни времени нет, что на ужин опять будет супчик из рыбных консервов, а потом оба они, обессиленные, повалятся на кровать, как две чурочки, и вырубятся в ту же секунду. И горькое это знание обернулось несбыточным желанием: так ему захотелось вдруг горячих оладушек – золотистых, пышных, эх!.. Петр Данилович даже удивился: с чего бы это ему вдруг приспичило? А уж не хочешь ли ты икорки черной да под рюмочку «Столичной»?.. Нет, был ответ. Икорки не хочется. Хочется оладушек. Хочется…
