рядом ни одного «отца родного» нет. Ах, социализм, социализм! Привыкли мы к твоей соске, к «материнской титьке», – без них мы просто пустое место. Что-то ещё мерещилось в моём мозгу, но басовитый голос капитана Чистосердова вывел меня из кошмарного сна:
– Мы уже и старших по званию не замечаем, честь не отдаём. Как-то это на тебя не похоже. Что случилось? Ты в слезах, – Владимир Сергеевич (так худрук разрешал звать его, когда мы были с ним тет-а-тет) ловко взял моё заявление и стал на ходу читать, двигаясь в сторону подъезда, где в полуподвале находилась оркестровая студия. Я ковылял за ним. Возвращая лист, капитан сказал, – понятно. Тебя маленько контузило. Но ты же боец. Крепись! В жизни нашей, – он подчеркнул последнее слово, – бывает и хуже, но реже. – Владимир Сергеевич захохотал своим раскатистым басом, перед дверью в студию взял меня под ручку. Почти шёпотом спросил, склонив на бочок голову, как бы приготовился слушать мой шёпот. – Слово «отказать» понятно, но почему без «оглашения причин отказа». А?!
Пришлось рассказать ему про самоволку. И хотя времени с той поры утекло ой-ё-ёй сколько, мне стало стыдно перед этим святым человеком. Уши мои и лицо стали пунцовыми. От кого я скрывал так тщательно свою оплошность?!! Почему не признался сразу?!!
–Дурак, батенька, дурак! – раскатистый бас его смягчила драпировка стен оркестровой студии. Но смех, последовавший за этим, слышен был, наверное, в соседнем подъезде. Я уже приготовился вслух выразить согласие со старшим по званию и по положению, но капитан прервал мои намерения.
–Я не про тебя, – успокаивающе мягко сказал Владимир Сергеевич, подсаживаясь к столу. Он ловко переложил языком дымящуюся сигарету из правого уголка губ в левый, прикрыл левый глаз от дыма. Снова хохоча, взял красную трубку с красного телефона. Это связь с управлением дивизии.
–Товарищ полковник, здравия желаю! – капитан говорил с замполитом дивизии полковником Бабушкиным, продолжая хохотать, – да рассмешил тут меня ваш любимчик, начальник ансамбля.
–Что случилось? – послышалось в трубке в ответ.
–Ему подполковник Чибис не дал разрешения поступать в университет.
Уже второй раз за довольно короткий промежуток времени я «упал с неба на землю». По тону разговора двух офицеров, я понял, что оба они недолюбливали Чибиса. Даже насмехались над ним. Меня второй раз макнули в купель. Как засыхающий комнатный цветок после полива, я стал приходить в себя. Для меня это значило, что ещё не всё потеряно.
Чистосердов отслонил трубку от уха, чтобы я хорошо слышал слова полковника. Он приказывал мне идти снова в кабинет Чибиса с заявлением. Через пять минут он позвонит подполковнику.
Когда я открыл дверь кабинета Чибиса, красный телефон так затрезвонил, что, наверное, и на улице было слышно. Подполковник, как ошпаренный, вскочил со стула, вытянулся в струнку, будто на пороге появился не я, а полковник или, не дай бог, генерал, командир дивизии. Я не решился заходить в кабинет, а прикрыл дверь, но не до конца, чтобы слышать хотя бы окончания разговора, и тогда войти. Этого делать мне не пришлось. Когда в красной трубке громко звякнуло, к двери спешно подбежал подполковник. Сквозь сжатые от злости зубы, он прошипел, как змея:
–Чтобы ноги твоей здесь больше не было, – и громко прямо пред моим носом хлопнул дверью.
Меня снова ткнули носом в лужу, повозили, повозили в ней по грязи, и, как оплёванный, я шёл к Чистосердову. На ходу вспоминал телефонный разговор больших начальников.
–Мне совесть не позволяет дать ему разрешение, – нагловато оправдывался Чибис, сказав про самоволку.
–Что, он был задержан! Отбыл наказание на гауптвахте? Или вам кто-то нашептал на ушко?!!
–Информацию я получил из верного источника.
–Два года назад, когда это произошло, я тоже получал эту информацию, но ведь не пойман, – не вор.
–Так-то оно так, но мне совесть не позволяет поступить иначе.
Бабушкина удивляло упорство Чибиса. Он не ведал, что указание жены для подполковника превыше всего. Ведь ослушайся подкаблучник домашнего «генерала», до скончания века. «пила» будет рвать его на мелкие кусочки. Как это неприятно. Не приведи господь!
Старший по званию и по положению офицер попытался фактами припереть к стенке строптивого вояку.
–Вспомните-ка, голубчик, последние указы головного штаба о конкурсах ансамблей министерства. Кому там объявлена благодарность, – вам и мне. А что мы с вами сделали для коллектива. Заслуга в первую очередь худрука и начальника ансамбля. А мы с вами здесь сбоку припёку. Это они подняли творчество коллектива на такую высоту, что мы из года в год являемся лидерами министерства по этой части.
Строптивый вояка уже готов был поднять руки вверх, но на миг ему почудился суровый взгляд домашнего «генерала» и весёлая улыбка начальника ансамбля. Он нехотя выдавил из себя:
–Нет. Я не могу нарушить… – Чибис не успел договорить предложение, -красная трубка громко звякнула и запипикала. Тут он в злобе рванулся к двери, где стоял его заклятый враг, которого мало пристрелить, хорошо бы стереть в порошок. «Свалился на мою голову!»-подумал офицер и толкнул входную дверь.
–Чтобы ноги твоей здесь больше не было, – и громко прямо пред моим носом хлопнул дверью.
–Можешь не рассказывать, – я всё знаю, – басовито и весело встретил меня капитан. В углу студии сидел контрабасист Жуков, натирал смычок канифолью. Он всегда приходил на занятия раньше всех. Капитан на вращающемся стуле крутнулся в мою сторону. – Слушай меня внимательно и запоминай. Ты теперь не начальник ансамбля, как числился в штабе части до этого. Хватай выше!!! Ты помощник замполита дивизии по комсомольской работе.
–А он не комсомолец, – дружелюбно вякнул контрабасист.
Капитан аж подпрыгнул на стуле от этих слов.
–Как?!! Это правда?
Я молча кивнул головой.
–Рядовой Жуков. Свистать всех в Ленинскую комнату, – четко скомандовал капитан, – провести немедленно комсомольское собрание, и принять этого субъекта в комсомол, – офицер в сердцах хлопнул ладонью по столу, посмотрев на часы, добавил, – через полчаса доложить мне.
Так в моём военном билете появилась запись: «Назначить на должность помощника замполита дивизии по комсомольской работе. Присвоить звание ефрейтор. Определить денежное довольствие в размере 10 рублей 40 копеек в месяц согласно штатному расписанию».
В назначенное время мы с Жуковым вернулись в студию, доложили капитану. Оркестранты ещё не собрались. Они все, исключая Жукова, были сверхсрочниками (многие солдаты их звали почему-то макаронниками). Капитан попросил Жукова ненадолго покинуть студию. Пододвинул к своему столу, стоявший у стены стул, пригласил меня присесть. В такие минуты худрук своей человечностью походил на моего дядю. Кстати, как и дядя Леня, Владимир Сергеевич был старше меня всего на семь лет.
–Слушай меня внимательно. Теперь твоя судьба в твоих руках. Не дай бог, оступиться, допустить какую-то оплошность, – загремишь, как говаривал актёр Новиков, под фанфары. Тебе нельзя показываться на
