– Может, еще стихи почитаем? – предложила я, боясь, что и вправду усну.
– Сейчас в зубы дам, – предупредил Ник.
– Да ладно, просто я подумала, если уж у тебя такое настроение…
– На хрена ты дом продала? – задал он вопрос через минуту.
– Чтобы вернуть тебе часть долга. Меня мучила совесть.
– Рахманову это вряд ли понравится.
– Переживет. Дом мой, по крайней мере, он раз сто говорил мне это. Может, не сто, но пару раз было. Так что…
– А может, все проще? – поворачиваясь и заглядывая мне в глаза, спросил Ник. – Просто ты готовишься смыться и дом тебе без надобности?
– Он мне по любому без надобности. А если бы я готовилась смыться, деньги и самой бы пригодились.
– Детка, – хмыкнул он. – Бумажки-то случаем не у тебя?
– Не-а, – покачала я головой. – Если б было так, я бы договорилась с Рахмановым и забрала сына. Только бы меня здесь и видели. Вместо этого я сижу с тобой.
– Тяжелое испытание, – съязвил он.
– Не то чтобы очень. Я привыкла.
– Ага. Я уже говорил тебе, что ты дура?
– Конечно.
– Дура и есть. Мне плевать на эти деньги.
– А чего ж тогда жаловался?
– Убил бы тебя, – сказал он. – Ты понимаешь, идиотка, если мы найдем эти бумаги… У нас будет все. Все. Совсем другая жизнь. Далеко отсюда, где нас никто не знает и не станет тыкать в морду прошлым. Хочешь, чтобы твой сын был с тобой, – пожалуйста. Я тебе еще пяток наделаю, будем загорать на собственном пляже, облепленные детьми, как новогодняя елка игрушками.
– Главное, не оказаться поблизости, когда ты решишь: деньги лучше оставить себе, а не делить их на двоих, – хмыкнула я, уверенная, что Ник согласно кивнет, потому что он парень разумный и охота болтать всю эту чушь его быстро оставит. Но в ту ночь он был настроен воинственно-сентиментально.
– Ты всерьез думаешь, что эти деньги для меня что-то значат? – нахмурился он, и стало ясно: Ник готов на любую глупость, лишь бы убедить меня в обратном. Когда на него находило, бороться с этим не было никакой возможности, и я настроилась на испытания. Между тем Ник забрал у меня пакет, достал деньги, подержал пачку долларов в руке, приглядываясь ко мне, потом извлек из кармана зажигалку, сказал: – Смотри, – и поджег банкноты. Они, по неведомой причине, не желали разгораться, что очень злило моего друга.
– Завязал бы ты с этим, – вздохнула я. – Небеса против.
– Тебе жалко денег? – спросил он презрительно.
– Нет, раз они уже не мои.
Надо было прекращать это безобразие. Ник, если ему взбрела в голову мысль сжечь доллары, не отступит, а вот проспавшись, будет весьма огорчен, и это самое огорчение непременно выйдет мне боком. Поэтому я отобрала у него пачку баксов, сунула ее себе под ногу и немного потоптала, сбивая огонь. Ник наблюдал за этим, насмешливо кривя губы. Уверена, в глубине души он был рад моему здравомыслию, потому что относился к тому сорту людей, которые искренне считают, что без денег жизнь скучна и бесцветна. Я убрала доллары в пакет и сунула его Нику за пазуху, застегнула куртку и похлопала друга по плечу.
– Ники-бой, по-моему, ты очень неумело пытался объясниться мне в любви.
– Я? – вроде бы удивился он.
– Ага. Смешно, да?
– Не очень, – покачал он головой. – Допустим, так и есть. Я сентиментален, романтичен и…
– Выпил лишнее, – подхватила я.
Он поднялся и уставился в мои глаза, после чего заявил:
– Возьми эти деньги.
– Тогда придется вернуть их Рахманову, – пожала я плечами. – Ты мне нравишься гораздо больше.
Он вдруг засмеялся, потом обнял меня за плечи. И мы побрели к лестнице, Ник то и дело спотыкался, и я всерьез опасалась, что мне придется тащить его до машины. Но обошлось. По дороге домой он уснул, а когда я растолкала его у родного подъезда, удалился, буркнув «пока».
Оставив его машину на стоянке, я пешком отправилась домой, уснула лишь под утро. Когда в девять раздался звонок в дверь, я, понятное дело, ему совсем не обрадовалась, но пошла открывать, потому что звонили весьма настойчиво.
На пороге стоял Рахманов, и я невольно поморщилась.
– Какого черта звонишь? – спросила я. – У тебя что, ключа нет?
– Ты одна? – ответил он вопросом на вопрос, нервно оглядываясь.
Я вернулась в постель и даже закрыла глаза, намекая тем самым, что визит пришелся весьма некстати. Рахманов метнулся к окну с неясной целью и ненадолго замер там. Вообразить, что его заинтересовал пейзаж, я никак не могла, потому справедливо решила, что он готовится к неприятному разговору.
– Ты продала дом? – спросил он, и по тому, как звенел его голос, стало ясно: он считает это непростительным поступком, едва ли не преступлением.
– Ага, – буркнула я.
– Могу я узнать почему?
– Можешь. Он навевал невеселые мысли и дурные воспоминания. И то и другое мне противопоказано. Вот я и решила с ним расстаться.
– Не посоветовавшись со мной?
– Точно, – согласилась я.
– Где деньги? – сделав паузу, спросил он.
– У меня их нет, – развела я руками.
– Как это «нет»? – передразнил он.
– Пришлось отдать долг.
– Долг? – Он вроде бы растерялся. – И кому ты задолжала такую сумму?
– Дену. Ты ведь не думаешь, что он безвозмездно отказался от идеи свернуть мне шею?
– Двести пятьдесят тысяч? – пробормотал Рахманов, чуть не подавившись этой цифрой.
– Нет, что ты. Гораздо больше. Оставшуюся сумму пришлось занять у Ника. Хорошо, что у меня такой друг, в беде не оставил.
– Черт, – выругался Рахманов и начал бегать по комнате. – Сукин сын. – Я понятия не имела, к кому это относится. Если честно, это мне было не интересно. Сложив руки на груди, я смотрела в потолок и ждала, когда Олег вдоволь набегается, наговорится и, наконец, уйдет, а я смогу заснуть. Минут через пятнадцать он замер напротив меня и спросил язвительно: – Ну и что?
– Что? – удивилась я, так как пропустила мимо ушей заключительную тираду и теперь гадала, что ему от меня надо.
– Я думал, ты хотела увидеть сына, – нахмурился он.
– Хочешь поторговаться? – проявила я интерес. Он пошел пятами и заметил с ноткой трагизма в голосе:
– Иногда я всерьез сомневаюсь, осталось ли в тебе хоть что-то человеческое.
– Я тоже, – кивнула я, надеясь его порадовать.
Он поспешно скрылся, но не за входной дверью, как я рассчитывала, а на кухне. Спиртного там не было, о чем я знала доподлинно, оттого он пробыл на кухне крайне незначительное время. Увидев, что он возвращается, я надвинула подушку на голову. Рахманов схватил ее и отшвырнул в сторону. Я послала его к черту, и мы принялись отчаянно скандалить. Закончилось это нелепое действо вполне предсказуемо. Вместо того чтобы гордо удалиться, он в разгар словесной баталии запечатлел на моих губах страстный поцелуй, затем поцелуи последовали непрерывной чередой, и мы очутились в моей постели. Примерно через час Рахманов сладким голосом, в котором, однако, звучала легкая грусть, сообщил, что страшно тосковал. Я заверила его в том же, думая при этом: стань Ник свидетелем данной сцены, хохотал бы в голос. Я сама едва сдерживала смех, так нелепо все это было. Потом Рахманов вспомнил о важной встрече и спешно покинул меня, поцеловав на прощание. Его вполне устроило шаткое перемирие, меня тоже.
Дни шли за днями, а в моей жизни ничего не менялось. Ник искал документы, изводил меня придирками и поглядывал настороженно, должно быть, подозревая в коварстве, Рахманов появлялся раза два в неделю, тщательно избегая упоминания о недавних событиях и стойко игнорируя мои просьбы увидеться с сыном. Мы возобновили былую привычку ужинать в каком-нибудь ресторане в компании Антона и Машки. Иногда мне всерьез казалось: не было в моей жизни ни Дена, ни Павла, ни бумаг, что хранились где-то у Виссариона.
Мой недавний азарт постепенно сходил на нет, и я с тоской думала, что ожидание может длиться еще очень долго, пока… пока что? Пока судьба не пошлет человека, которому я смогу довериться. Надежд на это оставалось все меньше, но однажды дождливым скучным вечером в приступе отчаяния я вдруг оказалась в книжном магазине.
Если честно, завернула я туда по чистой случайности. Я возвращалась от Машки, и мысль о том, что мне предстоит часа два пробыть дома, ожидая, когда я смогу отправиться к Виссариону, повергала меня в уныние, и, завидев ярко освещенный магазин, я решила, что это лучшее место, которое может предложить мне судьба в настоящий момент. Приткнув машину в переулке и подняв ворот куртки, чтобы потоки воды не устремились за шиворот, я бросилась к стеклянным дверям.
Магазин был двухэтажным, слева, там, где размещалось уютное кафе, столпились люди, женский голос с интонацией ярмарочного зазывалы громко вещал:
– Сегодня в нашем магазине состоится встреча с известной журналисткой Еленой Кузьминской, она представит читателям свою новую книгу «У последней черты».
Не могу сказать, будто я испытала что-то вроде предчувствия, и мысль о том, что судьба посылает нужного человека, в тот момент меня точно не посетила, но стало интересно, потому что фамилия была мне знакома, ее довольно часто упоминали по телевидению. Репортажи Кузьминской резко отличались от радужных картинок, которые вызывали у меня приступы сарказма, и я присоединилась к толпе человек в двадцать, которые с серьезным видом замерли перед столом, за которым с микрофоном в руке стояла женщина лет тридцати пяти. Я никогда раньше ее не видела и в тот момент очень удивилась. Передо мной была красивая женщина с огромными синими глазами, элегантная, с низким, хорошо поставленным голосом, что начисто сводило на нет мои представления о журналисте, пребывающем в стойкой оппозиции к любой власти. Конечно, я не думала, что это непременно должна быть здоровенная бабища с прокуренным голосом, но той, что сейчас здоровалась с аудиторией, скорее бы подошел Букингемский дворец и звание первой леди, так выверено аристократичны были ее движения, так отточен слог и до мелочей продуман наряд.
