Рамона непонимающе смотрела на меня, но вскоре я заметила в ее глазах огонек понимания:
— Вы имеете в виду Джона Даггетта, да? Мне сегодня рассказали, что его имя прозвучало вчера вечером в сводке новостей. А я думала, что он по-прежнему в тюрьме.
— Его выпустили полтора месяца назад.
Лицо Рамоны залила краска:
— Отлично, просто великолепно! Пять человек погибли, а он вновь разгуливал по улицам.
— Не совсем так. Мы могли бы где-нибудь сесть и поговорить?
— О чем? О моей сестре? Ей было всего тридцать восемь. Красавица, замечательный человек. Он врезался в них, несмотря на сигнал «стоп», когда они переходили улицу. Ей оторвало голову, муж тоже погиб. И сестру Тони он задавил насмерть. Ей шел седьмой год, совсем еще дитя…— Рамона говорила короткими, рублеными фразами, не сознавая, что усилила голос и почти что кричит. Люди, работавшие неподалеку, стали оглядываться.
— А остальные двое? Вы знали их?
— Вы же детектив. Вот и выясните.
Сидевшая через проход темноволосая женщина в полосатом фартуке с беспокойством поглядывала на нас и наконец смогла привлечь внимание Рамоны:
— Все ли в порядке?
— Я немного отдохну,— сказала ей Рамона.— Если меня будут искать, я в задней комнате.
Темноволосая женщина мельком взглянула на меня и отвернулась. Рамона стремительно пошла по торговому залу в дальнюю часть помещения. Я последовала за ней. На нас больше никто не обращал внимания, но я подозревала, что становлюсь участником неприятной сцены.
Когда я вошла в комнату, где несколько секунд назад скрылась Рамона, та трясущимися руками рылась в сумочке. Наконец ей удалось справиться с молнией бокового отделения, и я увидела у нее в руках флакон с таблетками. Вытряхнув одну из них себе на ладонь, женщина разломила ее на половинки, одну из которых отправила в рот, запив холодным кофе из белой кружки с наклейкой с ее именем. После секундного колебания она проглотила и вторую половинку.
— Простите, что вызвала у вас неприятные воспоминания,— извинилась я.
— Не стоит извиняться, лучше от этого мне не станет. Она пошарила в сумочке и извлекла оттуда пачку «Уинстона». Достав сигарету, она помяла ее пальцами и прикурила от одноразовой зажигалки «Бик», которую достала из кармана фартука. Держа сигарету на уровне лица, впилась в мое лицо злым взглядом потемневших глаз:
— Что вам вообще нужно?
Я почувствовала, что к моему лицу приливает краска. Как-то неожиданно денежный вопрос, который меня, собственно, и привел сюда, отошел на задний план: любая сумма в этой ситуации выглядела мелкой, незначительной.
— Джон Даггетт передал мне чек на имя Тони, попросил доставить его по назначению.
В ее улыбке был максимум презрения:
— А-а-а, чек, значит… Интересно, сколько? За каждую голову отдельно или за общий живой вес, так сказать?
— Миссис Уэстфолл…
— Можете звать меня Рамоной, дорогая,— у нас ведь такой неофициальный разговор. Мы говорим о людях, которых я любила больше всего на свете.
Она глубоко затянулась и выпустила дым в потолок.
— Я понимаю, насколько больно вам говорить об этом,— сказала я, пытаясь говорить спокойно и вежливо, ничем не выдавая своего раздражения.— Я прекрасно осознаю, что гибель близких ничем не компенсировать. Но Джон Даггетт сделал такой жест и, независимо ни от чего, желательно, чтобы Тони смог получить причитающееся.
— Благодарю, но Тони ни в чем не нуждается. Нам ничего не нужно ни от Джона Даггетта, ни от его дочери, ни от вас.
Я с трудом пробиралась через волны исходившего от нее гнева, словно пловец сквозь бурлящий прибой.
— Позвольте мне сказать, и прошу вас, не перебивайте. На прошлой неделе Даггетт явился в мой офис с чеком на имя Тони.
Рамона начала было говорить…
— Я же вас просила,— укоризненно сказала я.
Она так и не успела ничего сказать, и я продолжала:
— Я положила чек на хранение в банк до тех пор, пока не смогу их вручить согласно договоренности. Вы можете порвать его, выбросить в мусорную корзину — мне наплевать, но я сделаю, что обещала. А обещала я убедиться, что именно Тони получил этот чек. Собственно, Тони, и никто другой, должен распорядиться чеком. И я бы вам была обязана, если бы вы переговорили с ним, прежде чем что-либо предпринимать.
Она задумалась, потом, не сводя с меня глаз, спросила:
— Сколько?
— Двадцать пять тысяч. По-моему, неплохое подспорье. Можно оплатить учебу Тони в колледже или съездить за границу…
— Я все понимаю, поверьте,— прервала она меня.— А теперь разрешите мне сказать. Мальчик живет у нас уже почти три года. Сейчас ему пятнадцать. Его мучает мигрень, он обкусывает во сне ногти. Я не помню, спал ли он хотя бы раз восемь часов после трагедии. Учится он отвратительно, часто пропускает занятия. По умственному развитию он находится на одном из последних мест в классе. Он конченый человек, и всему виной Даггетт. Нет таких денег, которые могли бы возместить ущерб, нанесенный этим человеком.
— Да, я понимаю.
— А я говорю, что нет.
Глаза ее неожиданно наполнились слезами. Она плакала молча, но руки тряслись так сильно, что она с трудом доносила до губ сигарету. Ей удалось еще раз затянуться. Было видно, какие усилия она предпринимает, чтобы успокоиться… Молчание затягивалось. Некоторое время ее била дрожь, но вдруг прекратилась: видимо, начало действовать успокоительное. Она отвернулась, бросила сигарету, наступила на нее:
— Дайте мне номер вашего телефона. Я поговорю с мужем и посмотрю, что он скажет. Потом свяжусь с вами.
Я дала ей свою визитку, быстро набросав на обороте домашний адрес и телефон.
ГЛАВА 11
Расставшись с Рамоной Уэстфолл, я заскочила домой переодеться. Через несколько минут я вышла на улицу, полностью преобразившись: в колготках, туфлях на низком каблуке и своем универсальном платье. Что касается платья, то оно у меня уже пять лет. Сшито оно из какой-то волшебной материи, не мнущейся, не теряющей цвета и к которой совершенно не пристает грязь. В сложенном виде платье — размером не больше капюшона и свободно помещается на дне моей сумочки. Его можно прополоскать в раковине, и за ночь оно спокойно высохнет. Оно черного цвета, очень легкое, с длинными рукавами, с молниями по бокам, и, вероятно, оно требует различных аксессуаров, которых я не признавала никогда. Я ношу платье «как оно есть», и с меня этого вполне достаточно. Я замечаю время от времени на себе пристальные взгляды, но вероятно, они выражают не более чем удивление по поводу того, что на мне не джинсы и ботинки, а что-то другое.
Морг Уинингтона-Блейка — «Похороны», «Кремация», «Транспортировка», «Обслуживание граждан любых вероисповеданий» — находится на восточной окраине города, на темноватой боковой улице с широкой полосой земли посредине, засеянной травой, и с высаженными вдоль бордюра деревьями. Здание морга когда-то было жилым домом и до сих пор хранит атмосферу большого родового гнезда. Планировка, конечно, сильно изменилась. Первый этаж, например, теперь состоит из шести просторных помещений, обставленных металлическими складными стульями. На каждом — тисненое золотом название — нейтральное слово без какой-либо эмоциональной окраски.
Джентльмена, который встретил меня у входа, звали мистер Шаронсон. Это был непримечательный человек средних лет, в темно-сером костюме, с безучастным выражением лица и тихим голосом работника публичной библиотеки со стажем.
По его словам, тело Джона Даггетта находилось в комнате под названием «Размышление», вдоль по коридору по левой стороне. Семья усопшего, пробормотал мистер Шаронсон, находится в часовне «Санрайз», так что, если я хочу их увидеть, мне придется немного подождать. Знаком я дала понять, что согласна. Мистер Шаронсон удалился, неслышно ступая, и я была предоставлена самой себе. Я вошла в комнату. Спинки стульев блестели на ярком свету, в дальнем конце стоял на возвышении гроб. Лежавшие рядом два белых гладиолуса походили на искусственные, изготовленные бог весть когда и представленные от имени морга ввиду отсутствия венков от скорбящих о кончине Джона Даггетта. Негромко звучала органная музыка, невольно наводившая на размышления о бренности существования человека.
Я на цыпочках подошла к гробу. Кожа на лице Даггетта была одного цвета с куклой Бетси-Уэтси, с которой я играла в детстве. Черты лица его разгладились — в результате вскрытия, как я предполагала: сняв с человека кожу и потом натянув ее, медики не могут «вернуть оригинал». Нос Даггетта смотрел немного в сторону, словно наволочка, которую второпях надели на подушку немного косо, не по шву.
Я услышала за спиной легкий шелест, и справа от меня возникла Барбара Даггетт. Некоторое время мы неподвижно стояли рядом, не проронив ни слова. Вообще-то мне непонятно, почему люди подолгу стоят молча, внимательно изучая лица умерших. На мой взгляд, это все равно, что воздавать должное или свидетельствовать свое почтение картонной коробке, в которой вам подали ваши любимые туфли. Наконец, что-то пробормотав себе под нос, Барбара повернулась и направилась к дверям, где стояли Юджин Никерсон и Эсси Даггетт.
