не требовали от него ни жемчужных ожерелий, ни солитеров, ни шиншилл и умели придать респектабельный тон беседе на самые скандальные и запретные темы». Жижи знает с тех пор, «как ей было двенадцать», что бусы госпожи Отеро из черного жемчуга «„подмочены“, то есть что они крашеные», но другое ее ожерелье из трех нитей «настоящее» и «стоит полкоролевства». Бабушка велит ей перестать дружить с одноклассницей, которую заметили с бриллиантовым кольцом, полученным в подарок от поклонника, ведь носить его на публике непредусмотрительно (и это значит, что семья девочки менее состоятельна, чем мужчина, вручивший ей кольцо). Конечно, никто не говорит при этом, что позволять своей дочери или внучке общаться с мужчиной, который хочет подарить ей солитер, когда ей едва исполнилось пятнадцать, – тоже непредусмотрительно, или странно, или неразумно, или еще что-то в том же духе.
Глупо судить Колетт по современным стандартам, и она дает нам прекрасную возможность познакомиться с умонастроениями прошлого, особенно с точки зрения женщины, которая отчаянно хотела получить хотя бы часть собственной силы и воли в мире, настроенном против нее. С другой стороны, не вижу ничего плохого в том, чтобы раскритиковать Колетт как писательницу за то, что она унаследовала кое-что от цинизма Вилли: десятилетия сменяют друг друга, но она не развивается со временем, не меняется в соответствии с происходящими в обществе моральными сдвигами, не стремится соответствовать новым культурным нормам. Она остается верна своему стилю, сложившемуся в начале XX века.
Еще более странно, пожалуй, то, что Колетт написала Gigi, когда ей уже перевалило за семьдесят. Не хочу быть слишком суровой по отношению к ней (и очень важно, что в фильме 2018 года ей сделали скидку, изобразив сложной иконой феминизма), но тот период был не лучшим в ее жизни. Хотя тогда Колетт была замужем за евреем, которого арестовали гестаповцы (он вернулся несколько месяцев спустя), она писала для пронацистских газет и в начале 1940-х годов даже работала над романом с антисемитскими отсылками. Я не люблю, когда людей слишком строго судят за поступки, которые были в их время в порядке вещей, и согласна с Камю, что лучше понимать, чем обвинять, – но мне кажется, что в случае с Колетт фраза «времена были другие» не может служить универсальным оправданием. В конце концов, она проявляла свободу воли и нарушала традиции во многих сферах своей жизни (обычно в тех, где ей было удобно), и потому кажется, что ее вполне можно призвать к ответу и за другое. В общем, тут ей гордиться нечем.
Тем не менее я восхищаюсь яркой жизнью и наследием Колетт. Она была совершенно необычным и свободолюбивым человеком. В двадцать лет она вышла замуж за Вилли и начала писать романы под его руководством, когда ей не исполнилось и тридцати. Любопытно, что в биографических справках ее часто называют «литературным работником» (никому бы, пожалуй, даже в голову не пришло назвать так Саган или Дюрас). Несомненно, это связано с тем, что Колетт принадлежала к определенной эпохе, но объясняется еще и тем, что оценить ее литературное наследие немного сложнее: она представляет свой период и не создала ни одного произведения, которое выходило бы за его рамки, как L’Étranger и Bonjour Tristesse.
Написанная Джудит Турман биография – один из самых увлекательных текстов, которые можно прочитать о Колетт. Особенно прекрасны подписи к фотографиям: «Редкий снимок молодой маркизы де Морни [Мисси], одетой (почти) в женское платье». Что бы ни говорили о Колетт как литераторе, она играет важную роль, поскольку воплощает в себе множество причин, по которым мы влюблены во «французскость»: Колетт привлекательная, чувственная и стильная (и даже немного напоминает Коко Шанель); она драматичная, манерная и роскошная. Колетт признает «французскость» как бренд (даже если и не говорит об этом прямо, все очевидно в ее творчестве) и не боится упаковать ее и продать нам. В некоторых случаях это происходит буквально, как в период Клодин, когда ее наряды, духи и косметику продавали как сопутствующие товары к книгам.
Несомненно, из всех писателей, упоминаемых на этих страницах (и уж точно из всех прославленных французских писательниц), Колетт наиболее плодовита и добилась немалого успеха. Впрочем, если честно, ее творчество в большей степени, чем сочинения других писателей, о которых говорится в этой книге, ощутило на себе пагубное влияние времени, и дело здесь не столько в наследии (его значимость, кажется, лишь повышается), сколько в готовности людей рекомендовать к прочтению ее сочинения. Может быть, я несправедлива, ведь Симона де Бовуар отметила, что Колетт «писала порнографические романы, а потом хорошие романы». Странно, что Колетт пишет одну и ту же историю из раза в раз. Но здесь нет ничего удивительного, поскольку Вилли построил свою карьеру аналогичным образом, а значит, Колетт с самого начала знала, что такая схема позволяет успешно публиковаться. (И при ее жизни она работала, так почему бы и нет?)
Колетт – заметная писательница, однако ее творчество не выдержало испытания временем. Ее жизнь и карьера в период, когда писательницы были редкостью, пожалуй, обладает большей значимостью, чем любое из сочинений. Важно, с каким размахом она жила, на каких людей влияла, в каких кругах вращалась. Если сравнить ее с писателем вроде Бальзака, окажется, что в их произведениях примерно равное количество слов. Но все же наследие Колетт находится на другом уровне. Я пишу это с позиции феминистки, которая предпочитает, чтобы женщин-писательниц судили честно и справедливо, вместо того чтобы видеть в них тех, кем они никогда не были. Вероятно, если подойти к вопросу радикально, можно сказать, что Колетт при жизни добилась большего, чем кто-либо еще из упоминаемых на этих страницах писателей. В отличие от Саган, которая уже не сталкивалась с этой проблемой, Колетт имела мало шансов на успех, поскольку была женщиной. Она родилась не в том месте, не в той среде, не в той семье. Она не стремилась стать ни писательницей, ни художницей. Но все же она добилась того, чего не сумели добиться многие великие писатели-мужчины, о которых я рассказываю в этой книге: славы и богатства, насыщенной и яркой личной жизни, а также возможности спокойно исследовать собственную сексуальность, не заражаясь при этом сифилисом. Думаю, это огромное достижение для такой плодовитой писательницы, и она заслуживает похвалы.
Колетт, как сказала бы моя бабушка, во многом «опережала свое время». Она стала коротко стричься и носить брюки еще до того, как большинство женщин признали это нормальным. Самыми долгими в ее жизни были отношения с Мисси, маркизой де
