излишествами и новообретенной вседозволенностью начала XX века, то сочинения Виктора Гюго, созданные всего на несколько десятилетий ранее, стали одой альтруизму. Другим писателям порой хочется исследовать наслаждение и пересматривать радость. Гюго напоминает нам, что платой за нашу радость нередко бывают чужие страдания. Какой урок о счастье он нам преподносит? Гюго описывает судьбу Жана Вальжана. У него была нелегкая жизнь, и все же он прожил ее правильно. Но важнее всего, что он обрел счастье, совершив самопожертвование. Жан Вальжан, несомненно, не стал бы сходить с ума и вернул бы неоново-зеленые сережки на полку.
Il n’
aurait pas craque. (Он бы не потерял голову… Простите, я обещала не писать по-французски, но нарушила слово.
Je m’
excuse.)
Долгое время я сторонилась Виктора Гюго. Во-первых, меня раздражала слава мюзикла и фильма Les Misérables. Мне казалось, что читать книгу поздно: я столько раз слышала эту историю в песнях, что вряд ли могла почерпнуть еще хоть что-то из первоисточника. Во-вторых, я думала, что радости мне это не принесет. Вряд ли кто-то станет искать счастье в романе, который называется «Отверженные». Кроме того, я встречала лишь указатели на площадь Виктора Гюго в Париже, а более никак не соприкасалась с его творчеством: никто из моих французских знакомых никогда о нем не упоминал. Подростком я слушала много французской поп-музыки. Из певиц Милен Фармер цитировала Бодлера, а Патрисия Каас упоминала Артюра Рембо. Но интереса к Виктору Гюго, казалось, никто не проявлял.
Гораздо позже я поняла, в чем дело: он так долго считался среди них гигантом, что всем, похоже, просто надоел. Гюго признавали величайшим французским писателем при жизни и много десятилетий после его смерти. Он также славился как легендарный человек, почти реальный супергерой. Гюго практически завоевал репутацию сверхчеловека. Хотя у него не было рентгеновского зрения, которому, возможно, нашлось бы применение, считается, что он обладал великолепным слухом и, прогуливаясь за городом, мог отличить, кто ползет под землей – муравей или крот. Этот навык кажется совершенно бесполезным, но все равно производит впечатление. Биограф Гюго Грэм Робб пишет: «Он мог в один присест съесть половину быка, голодать три дня и работать без остановки целую неделю». Вот это я понимаю… Это полезно. Ходили слухи, что волосы у него на лице растут так быстро, что бритву ему приходится затачивать втрое чаще, чем любому другому мужчине. В общем, Виктор Гюго – это писательская копия Дракса из «Стражей Галактики», только с бородой Санта-Клауса. Кроме того, Виктор Гюго – главный претендент на звание самого стереотипно французского писателя, хотя такое определение никого не прельщает. Его жизнь и вкусы легко высмеивать через преувеличения. Он пленяет даже тех, кто не проявляет интереса к французской литературе, потому что написал роман, который тронул множество сердец в неожиданной форме мюзикла.
Я часто думаю, что случилось бы, если бы кто-то попытался написать мюзикл по мотивам À La Recherche du Temps Perdu. Полагаю, ему не удалось бы выйти на уровень Les Misérables ни в сюжетном, ни в эмоциональном отношении, а действие растянулось бы дня на три. К тому же, с точки зрения раскрутки, жизнь и репутация Гюго хорошо подходят для популярного изложения, в то время как биография Пруста не столь удачна в этом отношении. Когда на канале BBC вышел телесериал по Les Misérables (не мюзикл, что многих обрадовало), я была счастлива увидеть статью о Викторе Гюго в британском таблоиде The Sun. В таких газетах о Викторе Гюго обычно не пишут. Но оказалось, что о нем интересно поговорить на страницах желтой прессы, где не преминули рассказать, что у великого писателя был «ненасытный сексуальный аппетит и он был не прочь пройтись по шлюхам». В газете добавили: «Распутный француз был фут-фетишистом и вуайеристом и даже соблазнил девушку собственного сына». Далее восторженно сообщалось, что Гюго хвастался, будто в первую брачную ночь успел заняться сексом девять раз. А еще что он писал «Собор Парижской Богоматери» практически голым («в колючем шерстяном трико»), чтобы сдерживать свои сексуальные желания. Никогда прежде не думала, что шерстяное трико может играть роль холодного душа. Но, подозреваю, я многого не знаю… В отличие, очевидно, от Виктора Гюго.
Итак, вы уловили суть. Виктор Гюго был любопытным человеком. Неудивительно, что через 130 лет после смерти он по-прежнему окутан густой пеленой мифов. Из всех писателей, упоминаемых на этих страницах, Гюго был, пожалуй, тем, кто добился самого громкого успеха при жизни, и это несмотря на то, что при первой публикации Les Misérables приняли холодно. Флобер сказал, что сочинение «инфантильно» и положит конец карьере Виктора Гюго. Сначала немногие критики оценили попытку Гюго совместить прогрессивную политическую риторику с вымышленным сюжетом. Бодлер заявил, что такой пропаганде не место в искусстве, и назвал роман «негодным».
Однако этот роман стал одним из величайших литературных триумфов в истории и оказался венцом творчества Гюго. В книге «Роман века. Удивительные приключения „Отверженных“» Дэвид Беллос оценивает сделку, которую Гюго заключил при работе над Les Misérables, – три миллиона долларов в пересчете на сегодняшние деньги. Это серьезно. Впрочем, Виктора Гюго все это, похоже, совсем не беспокоило. Его вообще мало что беспокоило… Несмотря на критику некоторых современников, книга Гюго стала настоящим бестселлером, сравнимым с бестселлерами наших дней. В этом романе воплотился дух времени и было сделано то, на что замахиваются многие авторы, но что удается немногим: у Гюго получилось совместить эмоциональное великолепие произведения искусства со страстным политическим призывом к искоренению нищеты.
При жизни и некоторое время после Виктор Гюго был и прославленным писателем, и прославленным французом, хотя и не считался people в моем излюбленном смысле этого слова. Он был поистине прекрасным человеком, который не гнался за славой ради славы. Можно сказать, что позже его репутацию затмил Пруст, – сегодня, пожалуй, его назовет самым известным французским писателем большее количество читателей, в основном и почти исключительно благодаря мадленкам. Тем не менее, хотя пирожные и узурпировали его наследие, Гюго обладает, вероятно, чем-то даже бóльшим, чем Пруст: он написал роман, который стал настолько известным, что затмил собственного автора.
Немного неловко, что в современности мы свели наследие Гюго к постановке музыкального театра. Я говорю с позиции человека, который любит музыкальный театр и вовсе не хочет прослыть снобом, ведь мне нравятся все версии Les Misérables: театральная, кинематографическая и телевизионная от BBC. Литературным пуристам претит, что поклонники мюзиклов поют «I Dreamed a Dream», в точности подражая всем интонациям Энн Хэтэуэй, но при этом не читали и, возможно, никогда не прочтут ни
