– Мне придется расплатиться не только этими тремя тысячами, но и свои основные затронуть, – проворчал Гущин.
– Твои проблемы, – опять возник Здор.
– Не надо бы тебе этого говорить, – сказал Усошин. – Лишнее болтаешь.
– А ты откуда знаешь?
– Пообщаешься с зэками лет десять-двадцать... Начнешь кое-что соображать в жизни.
– А я общался!
– Чувствую – маловато, – усмехнулся Усошин.
Поезд на Север уходил вечером, пора было расходиться. Хотелось отдохнуть, похмелиться, купить гостинцы, просто пошататься и обдумать события последних дней. Была, все-таки была какая-то неопределенность, может быть, даже нервозность. Все понимали, что происходит нечто существенное, необратимое. Да, так будет точнее – именно необратимое.
Второй оборот ключа мне дался с трудом, как обычно. Но я его все-таки провернул и, толкнув дверь, некоторое время стоял неподвижно, стараясь запустить в действие все свои чувства – слух, зрение, обоняние, даже интуицию – и ощутить нечто неощущаемое. Но нет, ничто во мне не дрогнуло, не напряглось, не предсказалось.
Осторожно, стараясь не производить никаких звуков, я вошел в комнату и сразу увидел главное – дверь на лоджию была открыта, крючок висел безвольно и даже как-то обесчещенно. В таком положении я его никогда не оставлял. Дело в том, что врезанный в дверь замок был когда-то безжалостно вывернут, и теперь дверь запиралась только на корявый, изогнутый крючок, который тем не менее был достаточно надежен. Уйти, оставив дверь незапертой, я не мог, это исключено.
Бывает в нашей жизни, полной опасностей и всевозможных неожиданностей, что щеколда в замке проворачивается на два шага даже при одном повороте ключа. Второй поворот при этом не требуется, да он и невозможен. А бывает, что щеколда ведет себя, как и положено, – при одном повороте ключа проворачивается на один шаг, при втором – еще на один шаг.
Это нормально, это правильно и естественно.
И ни у кого не вызывает дурных предчувствий.
Хорошо, подумал я, допустим, щеколда решила со мной пошалить и при двух поворотах ключа продвинулась всего на один шаг. Бывает. И тогда мои подозрения глупы и безосновательны.
Но кривой, ржавый крючок из толстой проволоки все ставил на свои места – в номере кто-то побывал. И не уборщица, поскольку мусор остался в ведре. Он оставался нетронутым уже несколько дней, но напомнить об этом я не смел – уж больно гордая и самолюбивая уборщица мне досталась. Над ведром уже кружила мошкара, иногда с ревом бомбардировщика комнату пересекала муха с перламутровым зеленоватым брюхом – это было уже серьезное предупреждение.
Продолжим.
Человек, который побывал здесь, должен быть заинтересован в том, чтобы я не догадался о его посещении. Если же он не успел или не смог закрыть дверь на два оборота, если он оставил крючок болтаться в петле, значит... Что это может означать?
Первое – он уходил спешно.
Второе – через лоджию.
Третье – в те самые секунды, когда я поднимался по лестнице со своим ключом на изготовке. Не исключено, совсем даже не исключено, что какое-то недолгое время мы с ним оба находились в номере. Но я – в прихожей возле туалета, а он на лоджии, уже перебрасывая ногу через перила.
Не придумав ничего лучшего, я спустился вниз и у крыльца, у какого-то густого куста попытался найти хотя бы отпечатки подошв. Ничего. Вокруг всего дома была сделана отмостка из мелкой гальки с бетоном, и отпечататься там не смогла бы даже кувалда, сброшенная с крыши.
Но я нашел, нашел наконец то, что искал. Дело в том, что над крыльцом был сделан жестяной навес – он покрыт потеками смолы с крыши, опавшими листьями, персиковыми косточками и прочими отходами южной жизни. Подпирался навес с каждой стороны двумя железными, выкрашенными маслянной краской трубами – они веером расходились от крыльца. Чтобы уйти из моего номера через лоджию, достаточно был спрыгнуть на навес, а уже с него, скользя вдоль труб, спуститься на землю. На все это вряд ли требуется больше десяти секунд.
И вот моя первая радость – вдоль обеих труб, установленных со стороны моей лоджии, шли черные полосы. Следы скользящих подошв. Я потрогал пальцем одну полосу, вторую. Совершенно свежие. Даже мелкие катышки можно было заметить на их покатой поверхности.
– Так, – проговорил я вслух и поднялся в номер, – суду все ясно и понятно. Вопрос остается один – в номере побывал вор или кто похуже?
Повернув ключ два раза и оставив его в замке, чтобы никто другой не смог просунуть в эту щель свою отмычку, я продолжал стоять все в том же состоянии настороженности. Стараясь не сделать ни одного лишнего движения, чтобы не разрушить преступные слои воздуха, не сместить преступные запахи, которых я не ощущал, но которые наверняка еще наполняли номер, я открыл дверь в ванную.
И опять тихая радость охватила меня.
Дело в том, что мой кран слегка подтекал. Тихо, мелко и пакостно из него постоянно сочилась почти неприметная струйка водицы. Она стекала на пол, покрытый мелкой, вразнобой, пьяно уложенной плиткой. Вода скапливалась между выступами, некоторые, более других утопленные плиточки покрывала полностью и наконец уходила в сток для душа. Едва глянув на эту струйку, я просто не мог не подумать, что любой недостаток в мире имеет свои достоинства. Как и эта косо-криво уложенная плитка, как и подтекающий кран, который никто не удосужится затянуть чуть плотнее, как и эта проржавевшая сточная решетка для душа, которого, кстати, давно уже не было в номере. Впрочем, у меня было ощущение, что душа здесь не было никогда. Хотя труба с ситечком болталась где-то у самого потолка, два штыря, предназначенные для открывания и закрывания холодной-горячей воды, тоже имелись, но ручек на них не было, и единственное, для чего они могли пригодиться, – это повесить на них для просушки трусики, лифчики и прочие волнующие подробности местного быта.
Но это все ерунда.
Главное в другом.
Мой таинственный гость, прежде чем войти в комнату, заглянул в ванную. Не знаю, зачем ему это понадобилось и что он там надеялся увидеть. Правильно, в общем-то, поступил – на всякий случай, чтобы не было неожиданностей, мало ли что... В общем, заглянул и, похоже, даже посмотрел на себя в зеркало, потому что обеими своими ногами побывал в незаметной лужице, на коряво уложенных плитках. Убедившись, что в ванной нет ничего, он прошел в комнату.
А тут внизу хлопнула входная дверь – я возвращался. И он, уже ни о чем не задумываясь, рванул на лоджию, спрыгнул на навес и по трубам соскользнул на крыльцо.
И был таков.
Но следы, мокрые, свежие следы подошв его туфель, или что на нем еще могло быть – босоножки, шлепанцы, пляжные плетенки, – следы остались на паркетном полу и вели из ванной прямиком на лоджию. Следы отпечатались и там – крупные поперечные узоры. На бетонном полу влага впитывалась быстрее, чем на лакированном паркете, но зато и подробностей осталось больше. Я поставил рядом свою босоножку – она была примерно того же размера. Значит, в номере побывал хороший такой детина, если и меньше меня ростом, то ненамного, совсем ненамного.
Не теряя времени, я вынул из стола фотоаппарат, радуясь тому, что не успел ворюга поганый даже в ящик заглянуть – «мыльница»-то у меня была неплохая, истинно японского производства, с выдвигающимся объективом, устройством, которое выбивает дату. С некоторых пор я полюбил хорошие вещи, тем более что почти два года у меня была возможность покупать лучшее из имеющегося на прилавках.
И я заснял следы, оставленные в комнате, на лоджии. Пленки хватало, и я не поскупился щелкнуть несколько раз даже в ванной, хотя там следы были менее различимы.
Со съемкой я успел закончить до того, как следы высохли. Через пять минут в номере, на лоджии не осталось ни одного влажного пятна.
Теперь – деньги.
Тайник я соорудил под письменным столом, там была уложена какая-то железная решетка непонятного назначения. Может быть, контакты электрических проводов, выход какой-нибудь трубы, но, как бы там ни было, под этой решеткой вполне поместились те деньги, которых мне должно хватить в коктебельском убежище.
Доллары были на месте.
И пистолет с глушителем тоже оказался на месте. Его я засунул поглубже в запасное постельное белье, сложенное стопкой в шкафу. Здесь тоже нужно было время, чтобы его обнаружить, требовалась какая-никакая смекалка.
Я повертел пистолет в руках, вынул обойму, пересчитал патроны – все в порядке. Передернул затвор – патрон вошел в ствол. И вдруг, сам того не ожидая, я почувствовал исходящую от пистолета легкую, почти неуловимую дрожь. Это была даже не дрожь, а какое-то нервное подрагивание, судороги нетерпения. Пистолет будто знал заранее, что приближается его час, вот-вот что-то произойдет, и он понадобится, пригодится, а тогда уж покажет, на что способен.
Такое было ощущение. Оно продолжалось не более секунды, но было настолько сильным, запоминающимся, что на какое-то время я отложил пистолет в сторону.
