Пол очищен от мусора, выметен. Навешены три двери с прочными замками. На потолке висят две «Летучие мыши».
Сегодня будущие пекари собрались раньше обычного. Тризна закрыл изнутри двери и чуть взволнованно объявил:
— Ну, пошли, последнее осталось... — Он взял фонарь и направился в дальний угол подвала.
За ним двинулись Курдюмов и Швидков, неся маленькие ломики и саперные лопатки.
Досчатое творило было хорошо замаскировано землей и различным мусором. Тризна осторожно снял вершковый слой земли и поднял творило за кольцо. Разверзлась черная, зияющая пустота. Дохнуло сырым холодком. Тризна смело спустился в лаз и, став прочно на ноги, потребовал фонарь. За ним последовал Швидков; Курдюмов остался снаружи. В его обязанность входило охранять вход. При малейшем намеке на опасность он обязан был опустить творило и засыпать его землей.
Подземный ход имел в высоту не более метра, а в ширину едва достигал пятидесяти сантиметров. Лишь в двух местах — в середине и в конце — он расширялся до размеров небольшой комнатки и давал возможность человеку сесть, а если надо, то и встать во весь рост. Из конечной «комнатки» шли в разные стороны три норки.
Тризна и Швидков тщательно расчистили тоннель в том месте, где он проходил через прочный каменный фундамент дома Юргенса. В этом месте пришлось много поработать вчера ночью. Проход надо было прорыть бесшумно. Друзья настойчиво, упорно, обдирая в кровь руки, выламывали скованные цементом куски бутового камня, пока не пробились в небольшое подполье.
Строительство пекарни и рытье тоннеля велись одновременно. Иначе трудно было объяснить вынос земля в большом количестве.
Сейчас Тризна и Швидков проползли в подполье и замерли. Над головой были слышны шаги, отдельные слова и шум передвигаемого стула.
На лице у Швидкова появилась улыбка. Он молча поднял большой палец — слышимость хорошая, работу можно считать законченной.
Прождав несколько минут, они повернули обратно и снова ползком проделали весь путь под улицей, приведший их назад в подвал пекарни.
Тоннель готов. Задание подпольной организации было выполнено.
Юргенс сидел в своем кабинете. Он просматривал газеты и изредка поглядывал на часы, проявляя видимое нетерпение. Он ждал свояка — подполковника Ашингера. Свояк завтра уезжал на фронт. Перед отъездом Ашингер хотел переговорить с Юргенсом. Время обусловленной встречи истекло, подполковник опаздывал. Это раздражало пунктуального Юргенса.
Наконец, в передней раздался мелодичный звонок. Вот уже слышны мягкие шаги. Это — Ашингер. Он подтянут, немного зол, но спокоен. Молча пожав руку Юргенсу, он опустился в кресло.
— У тебя много работы? — спросил Ашингер, поглядывая на ворох газет посреди стола.
Юргенс оторвался от чтения и бросил карандаш.
— Нет, сегодня немного, только это... Занимательная статья в английском еженедельнике — «Германия в 1950 году». Какой-то Стронг высказывает любопытную мысль о необходимости сохранения Германии для создания равновесия между Востоком и Западом.
Ашингер поднял брови.
— Барьер? Не ново и незавидно. Наши цели...
Юргенс иронически улыбнулся:
— Наши цели... это не цели сорок первого года...
Ашингер поднялся с кресла и заходил по комнате. Наконец-то он услышал из уст Юргенса новое слово. Правда, это еще неопределенно, но, конечно, он скажет яснее. Ведь для того и искал он, Ашингер, сегодняшней встречи, чтобы понять настроение своего родственника, раскрыть необъяснимую тайну его невозмутимого спокойствия. Не только Ашингеру — работнику военной контрразведки, каждому немцу ясно, что большая игра проиграна. Все трещит по швам. Слаженная и испытанная на западе Европы машина работает теперь на востоке с перебоями. Конечно, все это не может не беспокоить Ашингера. Нельзя не думать, пока есть время, о том, что ожидает каждого в самом недалеком будущем.
Об этом еще опасно говорить, но думать можно и нужно. И Ашингер не может понять Юргенса: ничто его не выводит из себя, ничто не волнует. Юргенс спокойно проходит мимо того, что лишает сна и аппетита его — Ашингера. Ведь он же немец — этот Юргенс. Неужели его не тревожат судьбы Германии? А, может быть, он спокоен потому, что думает лишь о себе. Но зачем же тогда Юргенс так упорно работает, зачем строит проекты на будущее? В чем же, в конце концов, дело? На что он ориентируется? Почему он не хочет передать ему, Ашингеру, частицу своего спокойствия? Может быть, Юргенс не доверяет ему? Эта мысль уже много раз назойливо лезла в голову Ашингеру, но он гнал ее прочь, не веря в существование какой-либо тайны. Ведь Юргенс не только коллега, он еще и близкий человек. Их жены — родные сестры, значит, одна судьба и у него с Юргенсом. Ашингер не может сбросить со счетов такого важного фактора, как наследство, которое они ждут с нетерпением от своего тестя. Разве это не сближает их, не объединяет интересы? И если Юргенс что-нибудь знает, он должен сказать, и сказать сегодня.
Ашингер уже собрался начать разговор, но Юргенс спутал его планы, пригласив ужинать.
Они отправились в смежную с кабинетом комнату и уселись за круглый стол, покрытый белой скатертью.
Вино выпили молча. Застучали вилки. Юргенс, занятый едой, не был расположен к беседе. Ашингер решил начать разговор первый, но не успел. Вошел служитель и подал Юргенсу конверт. Тот отложил вилку и вынул из конверта две фотокарточки. Вглядевшись в лица, он протянул фотографии Ашингеру.
— Это те двое, которых я как-то застал у тебя? Что ты с ними думаешь делать? — поинтересовался Ашингер.
— Политика дальнего прицела... После войны пригодятся.
— Кому?
— Конечно, не большевикам.
Ашингер на несколько мгновений смолк. Он не умел так быстро формулировать свои мысли, как Юргенс.
— Ты оптимист, Карл, — наконец, проговорил он.
— Это разве плохо?
Ашингер ожидал совершенно другого вопроса. Он рассчитывал, что Юргенс поинтересуется, почему он считает его оптимистом.
— Возможно, что и не плохо, — ответил Ашингер, — но в такое время, когда на фронте поражение следует за поражением, не все выглядит так весело, как хочется и кажется.
Он поднес к глазам бокал, поглядел сквозь вино на свет. Потом, после паузы, спросил, как давно Юргенс имел письмо от жены.
Морщины на лбу Юргенса разошлись. Последнее письмо от Гертруды он получил с полмесяца назад.
— Как она?
Морщины вновь собрались. Хвалиться нечем.
Более удачного ответа Ашингер не ожидал. Не желая показать свое удовлетворение, он произнес, насколько мог, спокойно:
— Надо действовать, Карл.
— Именно?
Ашингер пояснил свою мысль. Выход один, и гадать нечего. Необходимо выезжать из Германии, — ради Гертруды, ради Розы.
