Чем это грозило, Агафонкин не знал. Всю его жизнь ему твердили, что нет на Тропе большей беды, чем Сдвоение. Он принял это как данность: нельзя и все. Теперь предстояло выяснить детали.
– А девочка? – спросил Агафонкин. – В Событии, из которого я попал в ваш туннель, юла была у девочки.
Гог звонко хлопнул в ладони, и змеи, перестав шипеть, послушно обвили ноги Агафонкина и затихли. Он чувствовал мерный трепет их длинных холодных тел через штанины легких летних брюк. Это было немного щекотно. Агафонкин жалел, что не может видеть время животных.
Гог молчал, лишь черты его меняющегося лица забегали быстрее, меняя места, меняясь местами. Агафонкин заметил, что Магог перестал вязать и, повернувшись в его сторону, смотрел со странным интересом в черных, антрацитовых глазах. Агафонкину показалось, что тот его жалеет.
Когда рот оказался на левой щеке, Гог спросил:
– А вы, Алексей Дмитриевич, совершенно уверены, что юла была у девочки?
– А, скажем, не у мальчика? – предложил свой вариант событий Магог.
– Я девочку от мальчика отличить могу, – пожал плечами Агафонкин.
Гог посмотрел на товарища: казалось, они разговаривают без слов. “Так и есть, – понял Агафонкин, – беседуют”. Магог покачал головой, вздохнул. Затем взглянул на Гога и горизонтально повел рукой в воздухе, где, следуя его движению, появилась узкая щель. Магог обеими руками раздвинул щель до размеров небольшого окна.
В образовавшемся пространстве светило солнце. Через проделанное Магогом окно было видно по-летнему одетых людей перед большим белым фонтаном. Агафонкин узнал киевский Парк Пушкина. Магог потянул края окна в стороны, и – словно при настройке телескопа – изображение приблизилось к Агафонкину; теперь он мог видеть летнюю эстраду с оркестром, пирамиду из качающихся от напряжения гимнастов и толпу зрителей. Звука не было, словно Агафонкин смотрел телевизор с выключенной громкостью.
Магог чуть повел рукой, и угол изображения изменился. Неожиданно Агафонкин увидел себя среди людей перед сценой. Он с кем-то разговаривал, отвечал на обращенную к нему речь, но не мог видеть собеседника.
Все было, как было. Как случилось в Парке Пушкина перед тем, как Агафонкина втянуло в туннель. Что-то, однако, тревожило Агафонкина, что-то в окне Магога отличалось от того, как он это помнил.
– А где Отправитель? – спросил Агафонкин. – Полустасов? Он же был в этом Сдвоении.
– Какой Полустасов? – раздраженно махнул рукой Гог. – Вы что, не поняли: Полустасов – это так, удаленный терминал. Это я им управлял.
– Дистанционно, – добавил не верящий в способность Агафонкина понимать сразу Магог. – На расстоянии.
“Вот оно что, – сообразил Агафонкин. – Вот почему Полустасов в этом Сдвоении кривлялся точно как Гог”.
Он посмотрел на себя в окне в Событие и понял, что видит происходящее глазами Полустасова. “Вот как они за мной следили, – думал Агафонкин. – Как через удаленную камеру”.
– Поверните, пожалуйста, чтобы было видно девочку с юлой, – попросил Агафонкин. – Она должна находиться чуть влево за моей спиной. Недалеко от фонтана.
Магог поворотом руки снова изменил угол и, сделав полукруг над толпой, камера-Полустасов теперь была наведена на то место, где, как помнил Агафонкин, сидела на корточках девочка в матроске. Где она играла с трехцветной юлой.
Только теперь на этом месте не было ни девочки, ни юлы.
Молчание, тяжелое, словно талая вода, залило сарай (хотя неясно, был ли это сарай). Змеи проснулись от наступившего молчания и заструились по ногам Агафонкина. Он старался не дышать.
Гог взглянул на змей и цокнул языком. Змеи пропали, вспыхнув в ставшем прозрачным воздухе ярко-синим.
– Не беспокойтесь, Алексей Дмитриевич, – заверил Гог Агафонкина, – когда понадобятся пресмыкающиеся, за нами не задержится.
– Не заржавеет, – поддержал друга Магог. – Обеспечим поядовитей.
– Я девочку хорошо помню, – сказал Агафонкин. – Она играла с юлой у фонтана. Когда Полустасов предложил мне забраться на пирамиду, я увидел, что девочка уходит, и ее догнал. И она позволила мне закрутить юлу.
– И как? – сочувственно спросил Гог. – Закрутилась?
– Не знаю, – честно ответил Агафонкин. – А вот я закрутился и оказался в вашем туннеле. А потом здесь.
Гог запыхтел и сел на воздух, словно ему подставили невидимый стул.
– Ситуация нехорошая, Алексей Дмитриевич, – заверил Гог Агафонкина. – Не-хо-ро-ша-я.
– Плохая, – пояснил Магог.
– Вспомните, пожалуйста, куда делась девочка, – продолжал Гог.
Агафонкин помотал головой: не знаю.
– Посмотрите внимательно. – Гог указал на окно-экран. – Это то, что видели мы.
Агафонкин смотрел на себя спешащего через толпу. Вернее, на свою спину. Затем он присел на корточки. Агафонкин не мог видеть, что он делает, но по движению правого плеча мог угадать, что закручивает юлу. Затем экран вспыхнул искрами, и на месте Агафонкина никого не стало. Пустота. Лишь гуляющие у фонтана пары и – в отдалении – кованая решетка ограды парка, у которой старый рабочий в рубахе-вышиванке и тюбетейке подметал и без того чистый асфальт.
На место, где ранее сидел на корточках Агафонкин, прилетел сизый голубь. Он нахохлился и постарался склевать с бурого асфальта что-то невидимое.
Девочки не было.
Магог поднял и опустил руку, словно задергивал шторку. Изображение в окне быстро свернулось и пропало. Узкая щель в воздухе сомкнулась и растворилась, не оставив после себя ничего.
– А для чего вам детская юла? – поинтересовался Агафонкин.
Лицо Гога замерло, прекратив поиск вариантов.
Он удрученно сказал:
– Вы, возможно, не понимаете, дорогой вы наш, но эта, как вы изволите выражаться, детская юла является наиболее важным предметом во Вселенной. И из-за вашего легкомыслия – непростительного, позвольте заметить, по своей безответственности поведения – этот бесценнейший Объект Выемки был отобран в Безвременье.
Гог посмотрел на Агафонкина, понимает ли тот, что произошло, и решил пояснить:
– Юла, которую вы, голубчик, ухитрились потерять, провалилась между двумя вариантами одного События. В пространство без времени.
– Пространства без времени не бывает, – возразил Агафонкин. – Пространство-время – это континуум. Сплошная среда. Эйнштейн доказал.
– Много он знал, ваш Эйнштейн, – вздохнул Гог. – Много он знал, что без чего бывает.
– Да если нужно, – пообещал Магог, – мы этого Эйнштейна…
– Ладно, ладно вам, дорогуша, – поморщился Гог. – Успеем и до Эйнштейна добраться. А пока нужно юлу вернуть.
– Есть проблема, – решился Агафонкин. – И не одна. Во-первых, вы хотите, чтобы я вам принес чужой Объект Выемки, за которым меня посылали не вы. Во-вторых, вы не даете мне координат События, куда я должен за Объектом отправиться. Кроме того, вы не объяснили, для чего этот Объект вам нужен. То есть пойди, Алеша, туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что.
Агафонкин понял, что убивать его не собираются, и хотел выяснить как можно больше. Он старался выиграть время.
Гог грустно посмотрел на Агафонкина и вздохнул.
– Вы вроде человек не совсем глупый, – сказал Гог, – а никак не поймете, с кем имеете дело. Мы, – очень медленно произнес Гог, – мы, милейший, являемся манифестацией сил зла. Мы – самое худшее, что может случиться с человечеством. И мы, если вы нас не будете слушать, – он неожиданно оказался очень близко к Агафонкину, которого тут же еще сильнее скрутило веревками, – мы, яхонтовый вы наш, если вы не принесете нам юлу, уничтожим, к примеру, для начала вашу семью. Мы младенца вашего сообразительного Матвея Никаноровича съедим живьем – по кусочкам. Или, что еще лучше, заставим вас его съесть. В сыром, так сказать, виде.
– Мы бы сами им все равно не наелись, – пояснил Магог. – Больно мал.
– Затем, – внутри Гога разлился и заблестел холодный неоновый свет, – затем, милейший Алексей Дмитриевич, если вы будете упорствовать в своем нежелании нам помочь в этом маленьком дельце, мы с коллегой разрушим жизнь на Земле. До основания.
– К ебеням, – радостно поучаствовал в разговоре Магог.
– Причем не сразу, – продолжил Гог, – а постепенно и с наибольшей жестокостью. Мы, скажем, примемся убивать детей на глазах у матерей или, к примеру, разрезать животы беременным женщинам и зашивать туда живых крыс. – Он дал словам повисеть в светло-сером воздухе помещения, которое, как заметил Агафонкин, стало еще меньше и теснее. – И заставим, дражайший, вас на это смотреть. Чтобы вы, значит, поняли, что натворили. А потом, когда смотреть будет не на что и не на кого, выколем вам глаза. Оскопим. Покроем язвами и поселим в них зловонных червей. – Гог причмокнул от удовольствия. – И оставим жить. Одного на всей Земле. Надеюсь, – улыбнулся Гог, – надеюсь, вы, друг мой, не сомневаетесь, что мы это можем?
Агафонкин не сомневался.
